Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

– Стой! – воскликнул Вальтер, не совладав с дочерью.

Джейн извернулась и побежала вперёд, к столу. Гребень, застрявший в её волосах, выпутался из тёмных прядей и упал на пол. От него откололся зубчик.

– Матушка, – взмолилась девочка, поднимая гребешок и отломившуюся частичку. Она держала любимую вещь своей матери так бережно и аккуратно, как только могла, но её детские руки мелко дрожали. От досады нижняя губа немного выдалась вперёд, Джейн шмыгнула носом. – Гребешок упал.

Сесилия подняла голову, опомнившись. До этого она увлечённо рассматривала древесные узоры на поверхности стола, в мыслях уже находясь на ярмарке и резвясь в компании юношей и дев, словно в последний раз. Обернувшись, эльфийка уронила пустой взгляд в раскрытые ладони дочери. На губах её держалась снисходительная улыбка. Обычная, будто бы прилипшая к лицу.

– Ах, – вздохнула Сесилия и взяла в руки гребень. Её маска смиренной и послушной женщины не дала трещину, хотя за ней спряталась обида. – Ничего страшного. Думаю, его удастся починить, – она похлопала ладонью по стулу. – Не бери в голову, милая. В конце концов, это всего лишь гребешок.

Джейн улыбнулась лучисто и солнечно, но глаза её остались безутешны. Несмотря на столь юный возраст, она в чём-то понимала свою мать. Понимала и грустила, не зная, как ей помочь. В карих зеницах на мгновение показались слёзы, но их тут же затмил тихий смех. Джейн согласно кивнула, пригладила расчёсанные волосы и села за стол. Подложив руки под голову, она притихла, взмахнула ногой и пяткой ударила по ножке стула.

– Вальтер, – Сесилия приподняла брови и благосклонно кивнула, предлагая мужу сесть рядом с ней и наконец-то позавтракать. – Ты хорошо постарался.

– Да какой хорошо, – отозвался он и покачал головой. Его поступь была тяжёлой, отчего половицы скрипели в унисон каждому его шагу. – У нашей красавицы тот ещё нрав! Всё жду, когда она обленится и присмиреет, – Вальтер загрохотал смехом. Рокочущий хохот ударился о деревянные стены и низкий потолок, становясь громче.

Без интереса и желания глядя в тарелку, полную дымящегося супа, Джейн болтала ногами, и по молочной глади в её стакане шли круги.

– Не болтай ногами, а то наважней качаешь, – заговорщически протянул Вальтер, грузно опустившись на стул. Он тут же зачерпнул золотистый бульон ложкой и, не подув, отправил в рот.

Стук прекратился. Озадаченная словами своего отца Джейн пригубила прохладное молоко, облизала верхнюю губу и посмотрела на него задумчиво.

– Кого? – помешивая душистую гущу, она выдула из супа жирные капли и обожгла кончик языка.

Сесилия, по обыкновению уступившая место в изголовье стола своему супругу, прожевала и присоединилась к разговору.

– Рано ещё, – тихо сказала она, с заметным укором глядя на Вальтера. Розовые губы её вытянулись в тонкую линию, желваки напряглись и дёрнулись, между бровями залегла суровая морщинка.

Вальтер утёр подбородок ладонью, смахнул с бороды кусочки моркови и лука, цокнул и закатил глаза, вальяжно откинувшись на жёсткую спинку стула. Он развёл руки в стороны и пожал плечами.

– Когда же ты предлагаешь мне о них рассказать? – Вальтер глумливо ухмыльнулся, с его уст сорвался язвительный смешок. – Когда ей исполнится двадцать?

Сесилия приоткрыла рот, собравшись пояснить свою позицию, но её не начавшуюся речь оборвала Джейн, едва не выпрыгивающая из-за стола с надоедливыми, отвратительно радостными воплями:

– Расскажи! Расскажи! Расскажи!

Чашка супа подпрыгнула на столе от частых хлопков ладонями по его гладкой поверхности, горячая гуща выплеснулась за край плошки, и Сесилия облегчённо выдохнула, когда увидела, что обжигающий бульон не полился Джейн на колени. Да и сорочку её пришлось бы замывать в надежде, что желтоватые пятна сойдут.

Рассказывать истории Вальтер умел, поэтому Сесилия ничуть не удивилась, увидев блеск неподдельной заинтересованности в карих глазах дочери. Джейн так же смотрела и на свою мать, когда та заводила песнь или легенду о богах и изначальных народах.

Зачерпнув ложкой сытную гущу, Сесилия сдула пар и отправила её в рот. Она знала, что муж не откажется от своей затеи. Он всегда претворял в жизнь то, что втемяшивалось в его буйную голову. Был человеком принципа, однако далеко не всегда неукоснительное следование принципам приводило к добру. Вот и сейчас, вспомнив, сколь силён и жгуч был страх, настигавший юную Йенифер в кромешной темноте, Сесилия схватила супруга за руку, сжала его запястье. Тот лишь улыбнулся, покривив губы с нахальным озорством, и сделал большой глоток молока, остужая разгорячённое горло.

– И много имён у этих созданий, да одно обличье, чудовищное и безобразное…

Начал он, и Джейн вытянулась звенящей стрункой, положила локти на стол и, не глядя в тарелку, принялась уплетать суп.

Сесилия прожевала варёные овощи и прикрыла глаза.

– Однако и в самом отвратительном естестве найдётся нечто красивое и приязненное, что неизменно навлекает на заплутавшего путника марево лжи и обмана, – говорил Вальтер, обмакивая хрустящую краюшку хлеба в маслянистый бульон. – Баелк славятся своей хитростью, прозорливостью и остротой взора, рыщут они средь высоких зарослей камыша или рогоза, надламывая высокие стебли осоки цепкими пальцами, и прячутся в стоячей воде, да так глубоко, что только макушка над тёмной гладью показывается, будто кочка, и волосы рассыпаются в болотной толще чёрными нитями, колышутся водорослями и стелятся по илистому дну, опутывая ступни и длани тех несчастных, кто из глупых или азартных побуждений решился нарушить покой страждущих духов.

Сесилия выпрямилась, домашние одежды подчеркнули линии её изящного стана. Она была поражена красноречием своего супруга, что открылось потайным ларчиком, таинственной драгоценностью блеснуло в тёмных водах невежества. Брань и грязные словечки сопровождали Вальтера в течение всей его жизни: он бок о бок рос с теми, кто знал только язык боли, смешанный с наречием грубости. Вальтер, как и большинство людей, был приземлённым, далёким от высокого, духовного и культурного, но ругательствами он орудовал так виртуозно, что его речь, вобравшую в себя ничтожные крохи приличий да избыточную брань, можно было назвать искусством.

– В народе баелк прослыли морейницами и наважнями, ибо наводят мор на людей и скотину, если того пожелают их злые умы; наваждением возникают перед странниками, набредшими на болота и вонючие заводи, и завлекают в тинистые тернии, подобно русалкам, – Вальтер поднял указательный палец и призадумался. Шевельнув короткими усами, он цыкнул, поднёс широкую ладонь к лицу и огладил точёный подбородок, поскрёб его пальцами. – Но баелк ни живы, ни мертвы. Когда-то в них теплилась жизнь, однако она и не обрывалась. Существа эти – мирские защитники, навлёкшие на себя проклятие. Напоминанием о совершённых грехах и ошибках им служит возможность оборачиваться прежней плотью, когда невинная кровь проливается в осквернённые воды. Тогда уж морейницы устраивают шабаш, буйствуют, купаясь в цветущих озёрцах и болотах. Мякоть набирается на их кости, серо-зелёные кожи розовеют, и лица делаются круглыми, полнокровными, живыми. Возвратив себе человеческий облик, баелк разбредаются по сёлам и городам, чтобы вдоволь насытиться отнятыми благами, весельем и кутежом.

Страшные подробности Вальтер обходил стороной, двигался по кромке истины, балансировал на остром краю правды, минуя чудовищные россказни о разодранных, разорванных на куски телах, что находили в лесу возле болот. Не упомянул он и о глазах, которые словно вороньё выклевало, но было видно, что к этакой жестокости некто приложил руку, ибо от глазниц тянулась пятерня красных борозд, наверняка оставленных когтями.

Увлечённая интересной историей, Джейн потянулась за вторым ломтем хлеба и кивнула головой, сосредоточенно хмуря брови. Суровостью, комично застывшей на детском лице, она показывала, что ничего не боится и жаждет услышать конец.