Между двух стульев (Редакция 2001 года)

– К нему приходит опыт. Искусство быть Ежом – это искусство, но искусство быть гонимым Ежом – искусство вдвойне.

Кажется, действия Петропавла за все последнее время впервые оценивались положительно.

Есть еще замечательная такая считалочка: ею пользуются, когда играют в прятки – безобидную такую игру… хотя, с другой стороны, конечно, смотря как спрятаться. Можно ведь и так спрятаться, что тебя не найдут никогда, но это крайность, каждому ясно!

А считалочка начинается, можно сказать, даже романтично:

«Вышел месяц из тумана…»

Впрочем, как посмотреть… Кому-то может показаться, что после такого начала ничего хорошего ждать не приходится. И показаться не без оснований, потому как хорошее из тумана не выходит, из тумана плохое выходит: воры выходят, убийцы выходят. И не просто так выходят, а для совершения грязного преступления. Совершат свое грязное преступление – и опять в туман, только их и видели! Стало быть, если что-то (или кто-то) выходит из тумана – держи ухо востро. Даже если это всего-навсего как бы и месяц.

Так и тут: придирчивый слушатель сразу же захочет представить себе, зачем конкретно этот месяц мог бы выйти из тумана, ответа долго ждать не приходится: вторая строка проясняет почти все. И действительно подтверждает самые мрачные наши догадки, вот она, эта строка:

«Вынул ножик из кармана».

Все понятно? Теперь уже даже те, кто считал рассуждения по поводу первой строки этой невинной считалочки пустыми придирками, по меньшей мере насторожатся. А насторожившись, вынуждены будут согласиться: для «придирок» имелись, наверное, кое-какие основания. То есть если уж выходят из тумана, значит, в кармане не цветок, и не кусок торта, в кармане нож. Иного не дано.

Теперь настало уже время разобраться с этим так называемым месяцем, точнее, с тем, кого наиболее наивные из нас – на основании ложно понятой первой строки – принимали за месяц, хотя, с другой стороны, что оставалось делать, если нам так прямо и сообщалось: вышел, дескать, месяц из тумана… как же, месяц, дожидайтесь! когда у него карман, а в кармане нож! И когда он этот нож сразу «вынул»! Зачем же так уж быстро-то?.. Мало ли что у кого в кармане – совсем не обязательно при первом знакомстве карманы выворачивать. Тем более, что никто и не просил особенно: ну, лежит у тебя что-то в кармане – так это твое дело. Лежит, например, открытка с видом на море – носи, пожалуйста, ее при себе, пользуйся, никто не запрещает. Что ж ты эту открытку-то всем с порога прямо под нос суешь? может быть, она никому, кроме тебя, и не интересна. А у тебя даже не открытка – у тебя нож, так это ж думать надо!

…Причем прошу заметить: никаких подробностей о том, как именно осуществлялось данное действие (предъявление ножа) намеренно не приводится, ведь и нож из кармана тоже по-разному можно вынуть: можно вынуть тайно или озираясь, или опустив глаза. Так хоть предполагается наличие какой-никакой совести… – Так нет же: выходка по извлечению ножа из кармана выглядит просто разнузданной, прямо так, внаглую, нож выхватывается – и все. Как будто перед нами пьяный хулиган в темном переулке, которому море по колено и который уверен в своей безнаказанности. Эдак… с вызовом даже: плевать мне, дескать, что вы все там обо мне подумаете, а вот у меня нож – и я его вынимаю из кармана!

Из кармана, значит… в том смысле, что нож не за голенище сапога спря­тан, не за пазухой – в тряпицу завернутый, нет! в кармане! Выходил из дома, сунул в карман на всякий случай – зарезать там кого или еще что… чтоб легче достать было: руку в карман и – ррраз! Прямо какой-то заранее на все готовый преступник, с которым и днем-то лучше не встречаться, не то что ночью!., но особый цинизм ситуации в том, что как раз днем он и не выходит из тумана, – сидит себе в тумане, носа не кажет. А как ночь – он тут как тут:

«Буду резать..»

Это следующая, значит, строчка. В дрожь вгоняет несовершенный вид глагола, нет, бандит не предупреждает: зарежу! он заявляет: буду резать – подчеркивая, так сказать, продолжительность действия, а может быть, и неоднократность его. Не то, чтобы «всажу нож куда попало и убегу» – отнюдь! Буду резать: с чувством, с толком, с расстановкой – то направо, то налево, то одного, то другого. Чтобы жертвы валились в разные стороны, как снопы. И обратите внимание на особую модальность этого заявления, на эдакий противоестественный кураж: вот, дескать, захочу – и буду резать, и никто меня не остановит, у меня справка. А мало вам резать – так еще и бить буду. Прямо так и декларируется:

«Буду бить!»

Синтаксический параллелизм – вот что тут особенно ужасает, мы слышим не случайный выкрик обезумевшего маньяка – нет, это целостная, хорошо продуманная программа действий, как бы расписанная по этапам:

а) буду резать,

б) буду бить.

То есть фактически воспользуюсь ножом, выхваченным из кармана, на полную катушку, совершив все действия, которые фактически можно совершить данным инструментом насилия. Слава Богу, что про расчленение ничего не говорится, хотя, в общем, слово «резать» уже само по себе достаточно подозрительно в этом плане: не намек ли это на такие гнусности, которые даже вербализации не поддаются?..

Теперь вот какой вопрос: а за что? Каковы мотивировки столь чудовищных поступков, от одной мысли о которых оторопь берет? Что касается мотивировок, то они просто кощунственны. Язык не поворачивается повторить вслед за этим «месяцем»:

«Все равно тебе водить!»

Какой цинизм! Это то же самое, что сказать: все равно ты человек второго сорта. Которому я ноль внимания, кило презрения! Понятно же: пока остальные, более прыткие, будут разбегаться кто куда, чтобы затаиться в самых недоступных местах, ты-то все равно никуда не денешься: тебе же водить! То есть стоять с закрытыми глазами, спиной к убийце и выполнять свой долг. Тут-то, в момент выполнения тобою твоего долга, я и появляюсь: повернешься, глаза откроешь – здра-а-авствуйте! Вот он я, месяц, – с ножом, уже вынутым из кармана и с программой резать и бить. Тут уж, как говорится, пиши пропало, на сотни миль вокруг – никого, а тебе, дурачку, водить, то есть плутать в тумане, тщетно разыскивая спрятавшихся от убийцы в укромных местах сотоварищей… И как раз пока ты этим занимаешься, я тебя и буду резать, буду бить, вот когда раскрывается страшный смысл этого ужасного, ужасного несовершенного вида: я не то чтобы многих буду резать и бить, как некоторые наивные люди предполагали, – я тебя одного как многих буду и буду, и буду… С чувством, с толком, с расстановкой!

И – никакого просвета в конце…

Такая вот считалочка. Недаром, стало быть, в словаре Владимира Ивановича Даля упоминается: «На месяце видно, как Каин Авеля вилами убил (как брат брата вилами заколол)»… Да и в народе месяц называли еще «месик» (от «месить»), а это у псковичей – опять же по Далю – «драчун», «забияка»… ну, хорошо, пусть драчун, пусть забияка, но не в такой же патологической форме!

Все-таки лучше считаться как-нибудь по-другому, мягче, нежнее: дескать, «Светит месяц, светит ясный, светит белая луна… все равно тебе водить!»

Но так оно вообще-то как-то совсем нескладно…

Конец охоты и начало траурной церемонии

Когда Петропавел начал основательно уставать, он позволил себе еще раз остановиться – естественно, остановились и преследователи.

– Я хочу спросить…

– Не много ли вопросов для жертвы? – не дали ему спросить как следует.

– Меня просто интересует то, что касается данной охоты… – ее вы задумали как удачную?

– Смотря для кого удачную, – неудачно, по мнению Петропавла, сострил Пластилин Бессмертный. – Ну, скажем, вариант пленения тебя более или менее устроит?

Вот тебе раз! Он, Петропавел, избавивший их всех от страшного плена Муравья-разбойника, в честь чего даже учредили хоть и мимореальный, но все же Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника… стало быть, сам он теперь пленник? У них же?

– Хороша благодарность… – сказал он усмехаясь.

– Благодарность… за что? – живо поинтересовались в толпе.

– За избавление от рабства, – не стал темнить Петропавел.

– Мы не рабы, рабыни мы! – пошутила Шармоська – симпатичная, но сильно склонная к полноте дамочка без возраста и национальной принадлежности, а Смежное Дитя выстрелило в Петропавла из рогатки, попав ему камнем в ухо. Ухо несильно заболело.

– «За избавление от рабства»! – расхохоталось Дитя. – Заява, конечно, крутая. У меня буквально забрало упало.

– Ты хочешь сказать, мальчик, что не я освободил вас?

– Ты Еж, – напомнил ему ребенок (или старик), – а косишь под героя. Еж классный клиент, но отнюдь не с героическим прошлым.

– Я не всегда был Ежом…

– Да и я не всегда был смежным, дурилка ты картонная!

– Вообще все уже изменилось, – философически заметило Безмозглое-без-Глаза.

– Но я ведь не окончательно стал Ежом… – полуспросил Петропавел.

– Время покажет, – тут же утомилось Безмозглое-без-Глаза, с удовольствием закрывая оба глаза.

Между тем остальные, не участвовавшие в разговоре, каким-то образом успели уже сгруппироваться вокруг Петропавла подозрительно тесным кольцом.

– Уносите ноги, Еж или кто Вы там! – промелькнул слева направо Блудный Сон.

– Поздно, – в пространство ответил Петропавел и понял, что он почти уже в плену.

«Итак, я Еж, – сказал он теперь уже себе, – и не просто Еж, но Еж плененный… Интересно, долго ли будет продолжаться эта игра?»

– Почему Вы употребляете такое странное слово – «игра»? – Блудный Сон промелькнул в обратном направлении. – Все по-настоящему.

– Давно ли?

– Это уж как Вам угодно.

– Но Вы же сами говорили про инсценировку… Разве все это больше не инсценировка?

– Для них, может быть, все еще и инсценировка. Но не для Вас.

«Для них?»… Петропавел едва успел поймать последнее высказывание Блудного Сона за этот коротенький хвостик. – Постойте! – хотел он крикнуть Блудному Сону, единственному из всех здешних обитателей, который, оказывается, был вне этой компании, – иначе откуда в его речи «они»? «Они», а не «мы»!

– Прошу прощения, дорогой Еж, – не дал ему крикнуть Остов Мира, – но я вынужден прервать Ваш незаслуженный отдых и официально заявить, что Вы окружены. Для Вас, по сценарию, настало время метаться из стороны в сторону. Мечитесь, пожалуйста, и тут же прекращайте бесполезное это занятие.

– Угу, – сказал Петропавел, упал вперед и сильно-сильно замахал руками. Однако домахивал руками он уже на земле. Полет не состоялся.

– И неудивительно, – как бы откомментировал его падение Остов Мира. – Ежи не летают. Это и Ежу понятно. Эй, Еж!

– Да? – Петропавел поднялся с земли и, предупреждая очередной вопрос, устало сказал: – Мне все понятно.

– Итак, будем рассматривать данный полет в качестве попытки метаний. С метаниями, стало быть, покончено. Клетку, пожалуйста! – Голос Остова Мира звучал как голос конферансье на арене цирка.

Из-за ближайшего угла Смежное Дитя легко выкатило металлическую клетку на колесиках, чрезвычайно тесную. Дверца распахнулась – Петропавел, ни о чем не спрашивая, протиснулся внутрь: кажется, клетка была предназначена для ежа натуральной величины. Дверца захлопнулась.

– Гуманисты! – сказал он изнутри. – Чем отличается Ваш поступок от моего, с курткой, когда я поймал Ежа… первого Ежа?

– Ну, то был далеко не первый Еж – и не последний, как мы видим. А потом, если прежняя охота действительно должна была закончиться неудачно, это еще не говорит о том, что и данная охота – тоже. Данная-то как раз предполагалась как удачная. С удачной охотой вас! – И автор сего спича, опять же Остов Мира, громко зааплодировал.

– Надо у самой жертвы спросить, как прошла охота! – весело предложил Ой ли-с-Двумя-Головами – предложение, естественно, прозвучало дуэтом.

– Как прошла охота? – спросили у Петропавла практически все сразу.

– Спасибо, плохо, – буркнул Петропавел, согнутый в три или в четыре погибели. – Но меня интересует, что дальше?

– Дальше? – почти не используя голоса, ответил Боще Таинственный.

– Ну… тебя немножко подрессируют – дрессировке ты, скорее всего, хорошо поддаешься, – а потом… потом, скорее всего, будут водить.

– Разве это Ежа водить должны? – заозирался по сторонам Петропавел. – Это Слономосъку водить должны!