Между небом и землёй

– Как молоко-то в крынках оказалось?

– А я, толком не проснувшись, не те крынки взял, а баба за мной не усмотрела. Тоже, осерчал на неё, думал - побью.

– Так, без денег, с кислым молоком и вернулся?

– Не совсем. Одна бойкая бабёнка, у меня, три крынки простокваши за медяк взяла, сказала, творог собиралась купить, да забыла. А пока я домой собирался, моя Зинка с кумовьями мёд подвезла. Хорошая торговля состоялась, не смотря на неладное начало. Нужных вещей тогда, много купил, и простокваша до дому не испортилась — жена её забрала и сыр сварила.

Грубоватые истории о деревенской жизни не заканчивались до рассвета. Некоторые были настолько неправдоподобными, что мне вспомнились ночные страшилки в пионерском лагере, причем в роли вечно во всём виноватых вожатых выступали жены рассказчиков.

К утру я узнал, что пьяный в дымину, тощий мужик, спящий сидя во главе большого стола, был тот самый староста Волошин.

Наша компания заметно поредела. Выпивохи расходились по домам отсыпаться, пообещав друг другу встретиться «как жара спадёт».

Мы с Фадеем Панычем, предоставив заботы о «начальстве» двум молодцам, побрели в сторону дома.

– А Волошин всегда так крепко напивается? – я оглянулся, чтобы увидеть, как староста сдался, перестал отпихивать поддерживающие руки и повис на плечах товарищей, вполне удобный для транспортировки.

– Нет, за ним такое, только, последний год водится. Не может по-другому горе обуздать. Худой стал как жердь, людей дичится. Он старшего сына год назад схоронил, теперь видимо черёд меньшего пришел.

Я вспомнил измождённого отравлением мальчика, стал думать, нужно ли делиться своими соображениями, потом решил, что маловато оснований обвинять местную знахарку, нужно знать больше, для правильных выводов.

Чтобы окончательно развеять моё недоверие к местной власти Паныч продолжил,

– Ты его не осуждай – он мужик хороший и староста толковый. Каждый год собственные деньги на нужды села тратит, и вес у местных и чужих имеет.

Войдя в дом, Фадей Паныч сразу отправился в свою комнату, а я с похмелья спать не мог, мутить начинало не шуточно.

– Даринка, неси Михею поесть, - дал указание отец, из спальни.

Ко мне подошла девочка-подросток, предложила покушать. Я, поборов тошноту, поспешил отказаться и вышел во двор.

Две женщины, не глядя в мою сторону, прошли мимо и остановились у колодца. Старшая вытянула из него ведро и перелила колодезную воду в своё ведёрко. Я представил его немалый вес. Деревянные края не меньше двух сантиметров толщиной, размер ведра литров на десять. Женщина даже согнулась под своей ношей. А молодая девушка не спешила помогать, шла следом, легко, как исполнительница народных танцев.

В Екатеринбурге на заключительном концерте четвёртого Съезда Физиологического общества имени Павлова, где я, будучи студентом, помогал организаторам, был подобный номер. Танцовщицы ходили на носочках, плавно переставляя ноги под длинными платьями, словно плыли по сцене, быстро меняя направление, согласно рисунку ритма. Девушка, приближавшаяся ко мне, была просто виртуозом, в таком перемещении. У неё даже подол не менял форму, а ведь это не пол сцены, это земля, покрытая галькой и травой. У первой, края платья вымокли от росы, а эта как в туман одета. Они поравнялись со мной, я поздоровался сначала с одной, а потом и со второй. Обе отреагировали только на второе приветствие. Старшая таращилась от удивления, оглянулась. Не останавливаясь, скользнула взглядом мимо компаньонки, подняла свои глаза на меня. Взгляд был не из приятных, про такие глаза принято говорить – потухшие.

– Ты кого-то видишь…там? – кивком она указала за своё плечо.

– Девушку. Она за вами идёт.

– Молоденькая? – её рука взметнулась, словно в испуге.

– Да, не больше двадцати лет.

Женщина выронила ведёрко с водой,

– Матушка-Ладушка! Здесь! Здесь это будет!
– и с громкими стенаниями побежала в соседний двор. Вторая, сначала, также выглядела удивлённой, затем расстроенной, стояла молча, смотрела на меня словно осуждая, пустила слезу, и поплыла по воздуху в соседний двор, как облако по небу. И не ходила она вовсе, парила над землёй, не двигая ногами.

Не успел подумать, что нет конца этим чудесам, как на вопли женщины уже народ собирался. Даринка выскочила, схватила меня за руку и назад в дом завела.

– Вы, по что тётю Дуню обидели?

– Если обидел, то не специально. Я с ней молодую женщину видел, странную какую-то, немую что-ли… - замялся, не умея подобрать подходящее слово, - говорю же странную! Тётка эта спросила, вижу ли я кого, ну я и сказал, что вижу. Она причитать. Я понять ничего не успел, как и другая разревелась.

– Тятя, вставайте! – Заговорила Даринка в другой комнате, - вставайте, нужно колодец досками заколотить. Михаил Суденицу видел.

– Что? К кому Суденица приходила?

– К тёть Дуне. Колодец надо закрыть. Я пойду воду наберу про запас, а Вы по соседям пройдитесь, предупредите всех.

– Сам знаю, что делать! Иди уже.

– Дарина, что происходит-то? – Я помог девочке вытащить полное ведро из колодца. Она, немного придя в себя, ответила,

– В прошлую Открытую Седмицу, тётю Дуню угораздило вещунью встретить. Она про то как муж сгинул была не прочь узнать, Ладушкино колечко пять лет как почернело, а пророчица ей сказала: «Береги – не береги, но как ленок созреет, так в колодце смерть найдёт!» У тёти Дуни сына Владленом зовут, с детства Ленком кличут, вот она и плачет с тех пор как ему луну назад восемнадцать исполнилось. Они свой колодец давно заколотили, у нас воду берут. Жалко если беда случится.

– Так эта, ну которую она боится, за ней ходила, не за сыном.

– Суденица смерти молодых кажет, старых смерть сама чует Путь к месту она же мерит, вот и ходит.

Мы набрали воды во все возможные ёмкости, полные ведра, кадки и чан в бане. После чего Даринка убежала к соседке тёте Дуне. Я вернулся в дом, не зная чем заняться, чтобы больше не навредить. «Хоть не шевелись, блин!»

– Михей! – услышал, я голос Кузьмича, - тебе сегодня с утра послание доставили и велели, как придёшь, передать. Кузьмич отодвинул занавеску, достал с полки в сенях свёрток тёмной бумаги.

Я развернул послание и не сразу понял, что это буквы, сначала вообще за иероглифы их принял, уж больно витиеватые. Потом пригляделся, вроде можно прочитать: «Ваше примера да предлагата на 24-го Липеня сего 7522 лета от Септуагинта. Заслушани би потекало во катедрали Лада в пополданских урах» - смог я с трудом прочитать завитки буквенных знаков.

– Кузьмич, не могу понять, что тут написано, - протянул я свиток назад, но тот его брать не стал, лишь пояснил: - Я грамоте не обучен, по рождению не положено.