Межгосударство. Том 1

Анейрин, ты слышал, давай, запиши.

Пусть эдак коряво и вовсе не бурно,

Но вот ведь цепляет, бальзам для души.

Дорога начинает изгибаться, гроб слишком длинен, чтоб благополучно миновать поворот и в один момент времени пальцы нескольких носильщиков, которые идут со стороны скалы, прижимаются к той и с них стирается кожа и мясо. В числе несчастных Су Сун, Урия Хеттеянин, Авл Цельс и Фридрих Пфальц-Биркенфельдский. Су Сун, не подаёт виду, Урия Хеттеянин морщится, однако молчит, Авл Цельс что-то восклицает и через некоторое время, когда процессия преодолевает поворот, бросает гроб и сам бросается помогать, останавливая кровь.

Фридрих Пфальц-Биркенфельдский: Да пошло оно всё прахом, так мне нечем будет листать страницы. (Бросает гроб и тычет израненную руку в лицо Авлу Цельсу, всё это происходит на ходу и по большей части под гробом, соответственно участвующие в сием излечении находятся в согнутом положении. Из-за описанных неудобств толком оказать помощь не удаётся и все четверо решают встать рядом и подождать, пока над ними пронесут гроб. Су Сун и Урия Хеттеянин дожидаются, пока помощь будет оказана нетерпеливому пфальцграфу, в это время сами лижут раны. Как только Цельс заматывает их руки тряпицей, оба бегут вдогонку за гробом и пристраиваются нести.

Филипп фон Гогенгейм: Вот я и превзошёл Цельса.

Фридрих Шиллер: Но только не в милосердии.

Филипп фон Гогенгейм: Всё дело в почтительности, не мог же я в присутствии Авла Цельса соваться со своим декоктом из жаб.

Фёдор Шакловитый: О, я бы сейчас похлебал бульона.

Каспар Хаузер: Я понял, что жизнь странная вещь.

Доротея Фиманн: Уверяю тебя, мой мальчик, это не так.

Фениус Фарсайд: Нету дела до романсов, фуг и нотных

исступлений

Не в заводе ночеванье на разостланой перине.

Это псевдокульты любят, чтоб стояли на коленях,

Боги любят марш солдатов и пальбу из

кулеврины.

С разных сторон гроба на него спрыгивают Гуан-Ди, которой тут же усаживается в позу лотоса и Яровит, который садится боком на зад и свешивает ноги. Оба до того висели на верёвках на скале в соответствующих местах и ждали, пока настанет время соскакивать.

Яровит (обращаясь к Гуан-Ди и оттого крича): А ты не хотел ехать.

Гуан-Ди (отвечая тихо): Я и сейчас не всем доволен.

Яровит (всё также крича): Помилуй, чем тут можно быть недовольным. Разве тем, что они всякую минуту не палят из пушек.

Гуан-Ди (всё так же тихо): Все они странным образом напоминают мне отца.

Яровит (всё так же крича): Помилуй, разве только Хеттеянин.

Гуан-Ди (всё так же тихо): Нет, все вместе и странным образом.

Фридрих Шиллер (обращаясь к Филиппу фон Гогенгейму): Вы слышите эти голоса?

Филипп фон Гогенгейм: Да, как будто шелестит что-то этакое.

Александр Ипсиланти: Это филид куражится.

Бабушка Гитлера: Какой там филид, это боги разобрались в устроенной тобой местечковой революции и явились надзирать за нами.

Николай Гоголь: И где же они в таком случае?

Бабушка Гитлера: Так они тебе и показались. Ты же не Ксения Вуковар и не…

Доротея Фиманн (усмехаясь): И не ты.

Фёдор Шакловитый: Значит смогли спасти библиотеку от разрушения.

Бабушка Гитлера: Да не библиотеку они спасали.

Каспар Хаузер (тоном знающего человека): Они спасали то, что нашёл нам Имхотеп.

Имхотеп: Я ничего не искал.

Доротея Фиманн: Иногда так случается.

Каспар Хаузер: Как так?

Доротея Фиманн: Когда ничего не ищешь, однако случается найти.

Имхотеп: Я знаю только, как стукать лбами колонны, я не смотрю под ноги.

Бабушка Гитлера: Был бы здесь мой десятиюродный правнук Лука Прохоров, он бы перечислил тебе, сколько всего можно найти не под ногами и представил список своих близких и дальних знакомцев (он считает, что все люди в мире его знакомцы), которые находили подвешенных слонов и летающие на уровне глаз осадные башни, совершенно, заметь, их не ища.

Филипп фон Гогенгейм: Разумеется они спасали библиотеку и главным доказательство к сему служит то, что все вы явились в неё за читательским билетом.

Фёдор Шакловитый: Мне не надобен никакой билет.

Филипп фон Гогенгейм: О, прошу простить, вы и вам подобные явились с целью разрушить это место, как самое опасное, что опять же служит доказательством моей правоты. И чем вы заняты теперь? Тащите гроб, полагая, что там лежит один из ваших друзей или родственников и даже не задаваясь вопросом, отчего он так велик. У вас были знакомые великаны, господин окольничий? Нет. Ну так поверьте, что вы уже участвуете в столь ненавистной вам литературе.

Фёдор Шакловитый: Литература мне не ненавистна.

Филипп фон Гогенгейм: В таком случае зачем вы явились осаждать библиотеку. Понимаю, мы с коллегами так же явились её осаждать, однако наши намерения никак не сообразовывались с вашими.

Фёдор Шакловитый: Нас собрали и сказали…

Тут Александр Ипсиланти начинает кашлять и хрипеть и окольничий умолкает на полуслове.

Фениус Фарсайд: Вольнодумцы, вольнодумцы, мне б вас надо

проучить,

Да не знаю как бы можно к сей затее

подступиться.

Разве всю литературу прочитать и изучить,

Ну да эдак ещё можно к ней невольно

пристраститься.

Филипп фон Гогенгейм: Правильно, вы, господин окольничий, уже и пристрастились.

Фёдор Шакловитый: Ещё никто и никогда не подозревал меня в вольнодумии.

Филипп фон Гогенгейм: Сочувствую вам.

Фридрих Шиллер: Примите мои соболезнования.

аль-Курайши: Мне жаль тебя.

Пауль фон Фейербах: Вы достойны жалости.

Каспар Хаузер: Герр фон Фейербах, о чём вы?

Бабушка Гитлера: Господин Гюйгенс, как вы полагаете, кто в этом гробу?

Христиан Гюйгенс: Что значит полагаю? Я полагаю, что это известно всем и сей вопрос не требует никаких предположений.

Бабушка Гитлера: И всё-таки?

В это время Имхотеп бросает гроб и отстаёт от процессии.

Бабушка Гитлера: Видите? Подумайте хорошо.

Христиан Гюйгенс: Я понимаю к чему вы клоните, однако не уверен…

Бабушка Гитлера: Это хорошо, что вы засомневались.

Христиан Гюйгенс: Вам бы быть церковником.