Письмо из Солькурской имени Иессеева младшим смотрителем фондов Геласием Рудаковым, соучеником Л. К. по мужской. «Запрошенная книжная манипуляция совсем не новый приём, пусть и малоизвестный. Хотя один из случаев принуждения реальности к своим целям посредством книг известен очень, связан с сочинениями признанных в литераторов Якоба и Вильгельма. Следует заметить, описанный способ соединения разных в одно нетипичен для самого принципа манипуляции, однако, видно, в каждом случае таких мероприятий новое, потому подобное соединение вполне право на. Что случая братьев, при тщательном изучении того положения, обнаруживается целый. Участвовали Клеменс Брентано, Ахим фон Арним, оба представители гейдельбергского романтизма, Беттина фон Арним, жена второго, сестра первого, так же писательница в жанре романтизма, на сей не столь точно обличённого, так же загадочная Доротея Фиманн, роль во всей истории до конца не. Дело в, вступила в заговор противодействия за три до того, нашли братья и она им около восьмидесяти. В деревне Ренгерсхаузен, вскоре частью города Баунаталь, отец Доротеи держал трактир, помогала по хозяйству и слушала истории, останавливающимися у. Это в XVIII-м. Сей трактир в германской глухомани особенным местом, природа и история вовсе, нам предлагается осознать итог. Через проезжало столько знатоков фольклора, французского и немецкого, служанка (многие считают её представителем мировой памяти (также придаёт всей совокупности тогдашних лишь большую)) выучила разных едва не на целую. Ходят слухи, в трактире останавливались такие как Анейрин Валлиец, Филид Ирландец, Талиесин Валлийский, Фениус Фарсайд, Гвейнт Гваут и Давид ап Гвилим. Каким образом Доротею братья, остаётся, возможно по (хотя мы-то с вами, что такое в своей случайность). Вильгельм Гримм в 1809-м вместе с Клеменсом Брентано и Ахимом фон Арнимом нанимали одну большую в Берлине. Через год Брентано, ссылаясь на стропаление сказок в мозг, попросил братьев прислать собранные ими. У тех не оснований отказать, собрание отправлено Брентано и клубу его заговорщиков в лице сестры и зятя. Впоследствии к ним Доротея, является самым, поскольку
через три сама станет выдавать братьям. Один из людей, изучали заговор, кстати сказать, отчего-то очень популярен именно, в Солькурске, считает, Доротея Фиманн сама устроила всё, быть с помощью членов заговора противодействия, братья нашли её. Каким-то, очевидно не без помощи, знала куда больше о сказаниях и фольклоре, о действии на людей и мироустройство, нежели сообщала кому бы то ни, Клеменс Брентано поставлен в известность, издание и распространение первой братьев вызовет в человеческой волнения (в худшем смысле этого), приведёт к неким скверным и необратимым. Те материалы, братья ему, не найдены по сию. То есть Брентано счёл, сделал всё, мог. Фиманн умерла в 1815-м, через два после как её повстречали. Соедините в голове все данные мною и тогда. Впрочем, сами, ожидающий жандарм весьма неучтив». Висение над миниатюрным, подозреваемом в укрывательстве террористов дало свои, реестр наблюдений следующего характера. 1. Сарай с дровами помимо внешних дверей соединён внутренней с жилыми. 2. Флюгер на башне вращается в хаотическом не зависящем от ветра. 3. Решётки на все кроме двух во втором (вовсе) установлены в недавнем. 4. Во всём насчитывается тридцать шесть слуховых. 5. Пристройка для лошадей не использовалась никогда с момента. 6. Из дома в разные четыре подземных, нынешними обнаружен один. 7. Прилегающая территория за последние семьсот дважды, оба в последние три. 8. Система водостоков таким, втайне собирать, до поставленной на виду бочки треть. 9. Раньше от места где старые ворота (до расширения сада) к дому широкий желоб с уклоном к окну первого. 10. В последнее предпринималось три попытки провести к дому телеграфную, все неудачно. 11. Позади территории пустырь, расширение никогда в ту, задний предел оставлен в том, и семьсот назад. 12. В левой от ворот башне раньше часы, теперь спрятанные за дощатым навесом, механизм из башни не исторгнут. 13. Один из подземных, по протяжённости самый, к Москва-реке в области Крымского, выход к реке ловко. 14. За всю историю военных в Москве подвергся нападению один, в 1611-м. 15. Отбито необъяснимым образом, не раскрошился ни один из, стены и фундамент, малость испорчены ворота в сад. 16. Почти с самого существования оснащён небывалой для тех канализационной, слив в Москва-реку. 17. При построении расположение курганных могильников IX-го. 18. Исторически на окраине Земляного, во времена постройки даже не окраиной Москвы. 19. С дружиной Всеволод Большое, не допущен внутрь, вынужден восвояси. Основные установленные. Вдвое больше побочных, все основные при помощи индуктивного, выстраиваемые чаще длиннее семи шагов. Иные из серединных сочтены заслуживающими, принятия некоторых следственного характера. Главную индукцию, возникнуть на фундаменте выше, решено отложить на иное, разумеется, в головах обоих только и крутилось сложение вместе. Морозной январской ночью 1865-го Л. К. в секрете против дома помощника пристава Мясницкой Михаила Потаповича К., терпеливо, кисти в варежки, соединены цепью, через его шубы, скинуть с надлежащим не заботясь, не потерять. При надобности как кистени, внутрь свинец, в левой вставка с набором зимних, увеличивало вес, в правой самострел с тремя, в действие сплетением. Л. К. один. У Лукиана Карловича, собственное, ещё предстоит. Михаил Потапович в доходном Кулагина на Солянке, в стороне ближней к Варварке. Свет по ночному лишь в одной, Л. К. точно, квартира Кондо. День слежки, впрямь замешан в неких тёмного, ночью собирается в вылазку, направление решено. Давеча днём посещали Мясницкую. Подле, как обыкновенно, пять извозчиков (большему запрещено, извозчичье-освободительной революции), пришли вызволять сорванные с их. Над густой пар разговора. Против входа в сам дымил седоусый, дежурный. Без шинели, дежурный арсенал, тремя свистками разного и значения, пятью дубинками из каучука, акации, свинца, стекла и графита для разных провинностей, винтовкой через, заряженным револьвером в свободной от папиросы, притороченной к поясу верёвкой от гаубицы на колёсном лафете, дежурный по уставу обязан за собой (случайно узнали, в том же уставе за полицейскими именно Мясницкой, самой опасной, закреплено в любое Царь-пушкой, проходили особенную, особенный инструмент, артиллерийской страшилище в), тремя крюками разной для растаскивания уснувших пьяниц, извлечения утопленников и чесания спины, всегда потела и чесалась под корсетом из китового, так же в амуницию данного, тремя ручными картечными, четырьмя сигнальными флагами на телескопических, в сочетании с высотой поднятия, местом поднятия, количеством размахиваний, степенью выпуска материи множество разных, в числе замечание как «всё пропало», «Рудников и Лохматкин взбунтовались», «я нашёл вход в Зоббург», «за мной следят кхерхебы», «туман сгущается», «телеграфировали из Петербурга», «мёрзнут ноги», «ударили свинчаткой», «ударили кастетом», «высылайте подмогу», «я в „Каторге“ пьяный», «я в „Каторге“ позабыл па», «пусть посмотрит пристав», «чрезвычайная готовность», «нечрезвычайная, но готовность», «завтра дежурю вне очереди», «здесь что-то затевается», «мой корсет на выдержал», «готовьте свободную клетку», «видел беглого каторжника», «видел Изамбарда», «затевается что-то из Изамбарда», механическим фонарём дальнего с ручными педалями и нагрудным креплением, бацинетом с хундсгугелем, на подвязках за спиной у шеи, в случае надобности быстро на, цейссовским биноклем, карловской подзорной, дальнозорким моноклем и перьевым опахалом. На сыщиков дежурный начисто лишённым любезности, грозным, вопрошать по какой надобности свершается не, Лукиан Карлович умел лишать свой любезности куда. В передней участка довольно. Заплёванный пол, вонь немытого тела, чего-то кислого. Слева от входа, в углу подле стены неказистый с ночной лампой и сигнальными рычагами, с домом генерал-губернатора, пустым столом в подвале «Утюга», Царским селом, одним губернским и тремя уездными земскими собраниями, комиссией по расслоению дворянских группировок. На отставной вешалке шинель. Из переднего единственный коридор, наглухо закрытая серого. По коридору. По левую одиночные, на время воры и убийцы. Нищих и бродяг, ничего особенно тяжкого не, в одну большую. Когда мимо, один постоялец замычал, опрокидывал до беспробудности, другой к прутьям, обхватил и молча перебрал все, параллельно с сыщиками, провожая жалостливым. Первый коридор во второй, шедший к в положении «т», иными – перпендикулярно. Чище, светлее, из-за частых высоких, кабинеты местного. Не успели по нему и пятисот, в дальнем резко одна из, с медной блестящей, прочитать с этакой возможным не, скорым шагом невысокий в штатском, при густой, в поношенном котелке на коротко остриженных. Хромал и прижимал левую, обмотана промокшей насквозь кровяной. Коридор преодолён скорым, при единственном мимолётном на сыщиков. Стали ждать. Жизнь в участке вяло и неубедительно. Не хлопали кабинетов, служащие не друг к, силясь застать на месте и передать важную или донесение. Вышедший, между от самого с израненной единственным виденным, не учитывать запертых под замок окрестных. В скором кое-кто в. Перекошенный и, по всему, нелюбезный природе. Плечо выше другого, спина гнутая, по коридору прихрамывая, должно и ноги различной, глаза разной, не глаза, а веки, шишковатый, нос искривлён на бок. На притулившихся подле окна, безразлично, больше из интересу, в самый к начальнику. На табличке откуда Квазимодо, внутри помощник пристава Михаил Потапович, перекошенный и являлся. К подслушиванию. Лукиан Карлович извлёк раздвижную с каучуковым наушником, Л. К. обе руки, распустил серый занавес, в случае появления постороннего в, мошенничество не сразу. Пристав Мясницкой Герман Львович К. к себе помощника по внутреннему сношению после визита агента с окровавленной, желая ввести в, дать поручения касательно. К несчастью для, стены толстые, дверь ватные прокладки в местах с косяком, даже с воронкой до Прохорова обрывки, произносимые громче. В совершеннейше срочном порядке. Чем вызвана такая. Освобождение от ярлыка. Велено передать в абсолютной секретности. Я еще не всех карасей в сием пруду вытравил. Служба не самого императора. Клятый абстрактный ум. Заклание на подол. Докладывай тут же, разбудить не бойся. Помни про котёл. Забудь про его сапоги. Не забудь про флаг. С наступлением темноты Л. К. за Кондо, Лукиан Карлович за своим троюродным Дёминым. Семен Дёмин из своего на Яузском в без десяти полночь, пешком, скрепя высокими валенками по, подняв воротник овчинного с пристёгивающимися на пуговицы меховыми, в сторону Москворецкой, по Устинскому на другую, к Софийской, по Каменному, мимо храма Христа по Остоженке к Зубовскому. Возле храма Лукиан Карлович понял, куда, пробежав по Причестенке, оказался у, так хорошо изучили раньше, затаился. Напротив ворот сани с закутанным во всё, афишную тумбу. Дёмин вскоре после как Прохоров остановился (путь по Остоженке короче), достигнув саней, в укрытое полицейскими и брандмейстерскими пледами, периодически расчищаемое от медленно идущего сиденье. Прохоров обругал брата, отметил, замерзает скорее обыкновенного, ещё раз обругал, ещё укрыл ноги в валенках одним из одеял и выпил из фляги. Лукиан Карлович вспомнил, прихватил три коньяку, не экономить в глотках, немедленно к одной из. За ночь дежурства Дёмин несколько раз засыпал, перешучивался с извозчиком, не слишком понимал остроты, похохатывал из, семь раз разные принадлежащие к различным общества, записи, шептали на ухо, один за столб соседний к Лукиану Карловичу и долгое в помощника пристава из ударно-кремниевого, так и не, другой воспользовавшись помощью с трудом покинувшего козлы извозчика растянул перед начальством свиток длинною в семь, Дёмин механическим фонарём, жёлтым кругом по письменам, под утро из флигеля допрашиваемый Прохоровым молодчик, в одну руку два пустых с улицы, в другой из квартиры полный, направился к воротам. Не обошёл вниманием, остановившись, поклонившись, нашептал на ухо, от нашёптываний должна повиснуть сосуль, по крайности лапша (Лукиан Карлович подозревал, на его визит), крышку бидона, извлечённой из-за пазухи деревянной напиться Дёмину, после в сторону Зубовской. В половине десятого, только рассвело, помощник пристава швырнул в спину извозчика снятую, стегнул, увозя в сторону Крымского.
Трещал от деревья поджимали корни, тысячекрылый журавль торопился домой. Московские окна, не вставлена слюда, бычий пузырь, мозаика или стекло, затянуло. В местах особенного накала даже туман превращался в лёд, падал на Хитровскую фигурами поддающиеся расшифровке. Водовозы всю ночь дышали на свою, прятали подле печей, печи поёживались от зябких поползновений, элита мертвецов на кладбищах деревенела ещё, вывешенное сушиться, возносимое ветром, параллельно земле, остриём в небо. Москва в зимнюю постановку на ледяных подмостках, проговаривая реплики фальшивым треском и елейным скрипом, столь приторным, не верил и Кнехт Рупрехт, не то что заезженный жизнью русский человек. Разумеется не верил Л. К., карауливший помощника пристава, вынужден соседствовать из соображений следственного толка. Лицо тюленьим жиром, в глаза выжимку из корней, остывший уголь в двенадцатипёрстную, приободрённый эволюциями, отчасти согретый, предвкушал таинственную ночь. Кондо из дома в без десяти полночь. Перед парадной, по сторонам, маловероятно что приметил, быстрым шагом на восток. Л. К. за ним, не скрипеть сугробами. Благо скверного освещения улиц благоприятные для слежки. Куда направляется Л. К. понял, вышел из, сам не желая, не мог позволить себе зажмуриться при виде, верно не знал, ещё важного сможет различить при его. Кондо намерение посетить Спасо-Андрониковский, в расследовании неоднократно. От Солянки путь не слишком, однако не такой уж. С высоты четвёртого яруса главной монастыря, помещалась колокольня, прекрасным образом вся Москва, мало где выше четвёртого, лишь будоражили гладкую крыш частые шпили церквей. Достигнув стены, обыкновенной, не какого-то из хозяйственных, трапезной, настоятельских покоев, родовой Лопухиных, Михаил Потапович из-за пазухи верёвочную с крючьями, на стену, благополучно. Л. К. пометку, в цилиндр или в осенний плащ, кругом стены, место для удобного внутрь, не снабжённого полицейскими хитростями. Вскоре в виде росшего подле дубка. Сняв варежки, сразу окоченев пальцами, Л. К. на одном волевом проворстве с мёрзлой корой, силовым напряжением отяжелённых мехом мышц подтянулся к первой, к другой, на ней, клониться вперёд, схватился за бойницу. Свинец в варежках глухо по белёной. Некоторое висел с наружной монастырской, высматривая передвижение. По двору зигзагами, подавая невидимому, либо опьянев от веры в святом месте. За углом пристроенного к стене дома, похожего, спала братия (братский корпус), Л. К. большим воли вернул членам послушание и перевалил через, повиснув с иной, вскоре в сугроб. С лица упала капля тюленьего, проплавила наст до исчезновения. Нарядиться сугробом значительно, стогом сена (в зимнее сыщики чаще преступников на выставках с/х), невозможно предстать сугробом и теперь, хотя в монастыре лежащая то тут, то там куча снега точно никого не. По левую от Л. К. соединённые со стеной возведения жилого, впереди две разновеликих, справа двухэтажное, духовное училище, за прочие хозяйственные. Как ранее, помощник пристава за углом братского, переулок либо тупиком, дверь секретного свойства. Л. К. понимал, намеревается с настоятелем, подозревал в старце некоторую малообъяснимую, именовать духовной не поворачивался, настороже, сперва пополз, побежал низко. Подле угла, спиной, быстрым движением кинул. В конце, у самой из земли свод, навес над внешней лестницей в выколотой, не из удовлетворения декоративных настоятеля, обозначения выхода из. Кроме, во время краткого, успел наблюдать стража – рослого монаха в распахнутом, под верёвка, рясу на шаре живота. Столь толст, согревался одним осознанием комплекции, не прибегая к завидным залежам внутреннего, иногда пальцами на месте ли те. Несомненно, Кондо спустился, сообразен вывод, монах-стражник пропустил, следовательно знал, либо предупреждён. Л. К., в обстоятельствах ночного дела, ещё дважды быстрые в переулок, понятно почти. Разыграть комедию преподнеся настоящим настоятеля, уличив в нерадивости, вместе в подземелья для поисков самозванца, затеряться не дожидаясь разъясняющей сцены. Попытаться с монахом в схватку, оглушить рукавицей, на психологическом восприятии относились без должной. Выстроив виденные и сообразовав в связную, решил по-иному. Нарочито тяжким и громким дыханием видимость, быстро и долго (жир на лице не хуже пота), выскочил из-за, не столь скорым, не создать у монаха, намереваются напасть, приближаться.
Приближаясь к чему-то соединительного, дать пояснение относительно, кто Христоф, а кто люди, сказать, участвовать в основном Монахия Тугля, интересуется драконами и судьбой, и Герардина, кое-что об. Процесс обмена, на сей Монахия гувернантке сведенья, та несколько вырванных из, как, периодического журнала, аккуратно белой нитью у левого верхнего (исполнительные листы в государственных Солькурска, Орла и Тамбова), в чулан при кухне читать, лампу. «Действие второе. Вид похожий на картину Джона Мартина. Посередине зажатая крутыми скалами течёт река с барашками пены, слева вдалеке стоит большой рыцарский замок, подле которого и в котором происходило первое действие. Из башни вьётся дым. Слева вдоль реки идёт узкая дорога (надобна механическая дорога, которая двигалась бы под ногами и крутящаяся скала со сменными утёсами) по которой действующие лица несут гроб длинной около двадцати шагов и несколько шире обыкновенного. Он покачивается на их плечах и крышка то приближается к свержению, то встаёт на место. Справа на скале сидит молодой филид и периодически пропевает несколько строк из своей баллады.
Фениус Фарсайд: Если истребить монаха,
Сжечь его, в его же келье,
Вам достанется рубаха,
Мне достанется веселье.
Если рассмешить царицу,
Чтобы та пошла бодаться,
Вам останется молиться,
Мне останется ругаться.
Александр Ипсиланти: Замолчи же, о замолчи.
Каспар Хаузер: Далеко ли до Нюрнберга?
Доротея Фиманн: А что это?
Каспар Хаузер: Как это что, меня туда отправили.
Доротея Фиманн: А до Ханау далеко?
Бабушка Гитлера: Далеко, молчали бы и вы, и так с этим гробом сил никаких нет.
Филипп фон Гогенгейм: Кто бы ни был, должно воздать ему последние почести.
Дмитрий Менделеев: Кстати говоря, уместно бы знать, кого это нам вручили?
Фёдор Шакловитый: Кого вручили, того и несём.
Дмитрий Менделеев: Я не просил у вас констатаций того, что и так ясно.
Фёдор Шакловитый: А я и не ради констатаций открыл рот. Я тебе образно говорю, что никуда не денешься, сколько не умничай.
Христиан Гюйгенс: Кстати говоря, отчего бы это никуда не деться? Кто вообще вправе меня принуждать?
Фридрих Шиллер: Совесть, всё-таки друга хоронишь.
Христиан Гюйгенс (задумчиво): Да, друга.
Дмитрий Менделеев: А мне он не друг. У меня вообще нет друзей.
Каспар Хаузер: Сколько я успел разобраться, теперь мы все друзья.
Фридрих Брокгауз: Ладно всё это, знать бы где могила.
Людвиг Гримм: И не нам ли её рыть.
Фениус Фарсайд: Ну что за скверные поэты? Кто всё это сочиняет?
Кому это интересно? Кто желает это слушать?
Я, ей-богу, вроде видел, как талант с клюкой
хромает,
Но чтоб в этаких масштабах? Натурально плачут
уши.
Пауль Фейербах: Вам не кажется, что он движется вместе с нами?
Фридрих Пфальц-Биркенфельдский: Да нет, вроде сидит на одном утёсе.
Фениус Фарсайд: Я бы нынче же послушал что-то эдак с
подковыкой,
Что-то, знаете ли, с чувством, но без чувства,
между тем.
Может даже про немого, что к тому ж ещё заика
Или как святой церковник объясняет тему тем.
Гильгамеш (обращаясь к Энкиду): Много думав, я только что понял, что меня водят за нос. У меня, да и у тебя тоже, не могло быть общего друга с ним и с ней (машет головой влево и назад, однако в обеих сторонах идёт слишком много человек, чтоб было понятно на кого он указывает, а показать более точно он не может, потому что руки заняты гробом). Я ухожу (Гильгамеш бросает гроб и делает шаг в сторону к отвесной скале. Энкиду ещё некоторое время идёт вместе со всеми, после чего тоже бросает гроб и оказывается на самом краю пропасти, внизу которой река. Он теряет равновесие и балансирует на самом краю, однако проходящая мимо Мария-Анна Шикльгрубер толкает его ногой и он летит в бездну). Что ты наделала, старуха? (На крик Гильгамеша никто не обращает внимания и он вынужден ждать, пока мимо пройдёт оставшаяся часть процессии).
Китеж Вуковар: Надеюсь из такого гроба он не воскреснет.
Ксения Вуковар: Ты это о ком?
Китеж Вуковар: Будто сама не знаешь, хватит закрывать глаза на всё вокруг.
Ксения Вуковар: Если ты о нём, то ошибаешься.
Китеж Вуковар: В чём именно?
Ксения Вуковар: В гробу не он.
Китеж Вуковар: Тогда какого дьявола я тут надрываюсь? (Бросает гроб и, прижавшись к обрыву, ожидает, пока пройдёт процессия).
Бабушка Гитлера: Что, опять довела сына, блудливая дрянь?
Ксения Вуковар: Старая перечница, когда уже сдохнешь. (Тоже бросает гроб).
Николай Гоголь: Одна отрада, что заветы здесь исполняют твёрдо. И к смерти относятся почтительно.
Дмитрий Менделеев: Где это здесь, спрашиваю я вас?
Николай Гоголь: А вы куда шли?
Дмитрий Менделеев: Вообще-то в библиотеку.
Николай Гоголь: Ну вот.
Дмитрий Менделеев (вздыхая): Даже стрелец изъясняется яснее литератора.
Николай Гоголь: Просто для вас его слова более доходчивы. Подумайте малость и сами поймёте.
Дмитрий Менделеев некоторое время думает, после чего тоже бросает гроб.
Имхотеп: Эй, певец, спой что-нибудь.
Александр Ипсиланти: Умоляю, нет.
Имхотеп: Ты стал похож на женщину, воин.
Фениус Фарсайд: Ну не знаю, вот уж вправду, эдак так не
разобраться,
Ладно, дам ещё возможность воспоследовать
канону,
Но уж тут не подведите, тут вам есть с кем
потягаться,
Хочу всё понять и слышать про историю с
драконом.
Мартин Цайлер: Драконы это выдумка. Про них невозможно всё понять.
Александр фон Гумбольдт: Если верить всемирной энциклопедии вероятностей…
Доротея Фиманн: Неужто вероятности стали записывать в энциклопедии?
Александр фон Гумбольдт: Не привык, когда меня перебивают, однако вам как женщине провинциальной это простительно.
Доротея Фиманн: С чего вы взяли, что я провинциалка?
Александр фон Гумбольдт: Если бы мог, подкрепил бы свой ответ загибанием пальцев, однако ограничусь нумерацией перед каждым пунктом. Первое, на вас провинциальное платье и передник, что провинциально само по себе. Второе…
Людвиг Гримм: Прошу вас замолчать в противном случае…
Александр фон Гумбольдт: В противном случае что, опять меня перебьёте? Второе, на вас чепец.
Людвиг Гримм: Подлец, замолчите.
Александр Гумбольдт (намеренно игнорируя его слова): Третье, ваши речи выдают в вас причастность к коровам.
Людвиг Гримм бросает гроб и сам бросается на Александра Гумбольдта. Оба падают в пропасть.
Мефодий Дёмин: Однако делается тяжеловато.
Фениус Фарсайд: Однако, пожалуй, не так уж и дурно,