Межгосударство. Том 1

Принцип в мансарду слишком обессиленным, затевать разбирательство с завсегдатаем разорённых шоколадных фабрик, спасённым от. Сейчас самозабвенно спать, все дела и обсуждения оных на другую декаду, он глядящей на него и сам в углу, закрыв несколько щелей в полу, доносился итог соседского мракобесия, предоставляя свою кому-нибудь другому. Мельком глянув на белый на ладони, уснул. Шрам давно, в юношестве, годов около семи. Задумал продать душу дьяволу. Разумеется, ничего не. Проснувшись, определили, в мансарде недостаёт Горла жирафа, при закрытой, но не запертой входной. Принцип уже хотел всеобщее ретирование, появился сам умственного похмелья. Ты куда отлучался, не за стерлядью же? – строго главарь. «По делу. В катакомбы». «Ы» вся в завитушках. Что у тебя там могут быть за дела, это ведь не училище жестов? «Возвращал монеты за череп». «П» похожа на стол Чарльза Диккенса. Принцип помотал, обнуляя размышление, внушение о согласовании с ним, обратился к Темени на пяте. Ну, рассказывай, беглянка, как ты встал на старт сего марафона? Все обступили сидящего, живот Ятребы Иуды благосклонно касался щеки, со вниманием ждать поворотов брехни. Да по второстатейной глупости. Поставили сигналом работать, а шпики-трезоры просекли и шантажировать. Я сперва сработал, а потом дёру по иной окрестности. Если б не ты, теперь бы уже до конца отсидки два дня оставалось и билет от Шлиссель-крепости до Солькурска на руках и катерная команда благосклонна. А что за марвихер-дело, с кем ходил позориться? Не рассказать мне вам. Нельзя мертвецов тревожить, а то из рта пахнуть начнут. Ладно, пытать в переносном смысле не будем, хотя следовало бы, через неполное удушение брюхом. Поведай как если на кону абонемент в пельменную, какие дальнейшие? Да какие тут. Я за вчерашнее долю с хабара просрал, если тот вообще взяли. Нету у меня намерений. Ну тогда с нами будешь? А что тут у вас? Узнаешь. Тоже дело затеваем, Принцип неожиданно и, палец к губам, прокрался к входной и резко. За той как ни в чём не бывало носатый, даже не отпрянул, уличённый в стенографировании на мозг. Честь имею, бросил, подмигнул кому-то в, вознамерился ретироваться, директор неозвученной концессии ловчее. Недомерка за руку, рывком к себе. Ты чего это здесь слушал, пустомеля-але-оп? Застигнутый господин-купидон соплей не из трусливых. Из ушитого скоморошьего выпросталась до невозможности возврата свинцовая дубинка-чесалка, ловко Принципа по руке, не давал отправиться по нуждам частного следствия. Конечность мигом силы и чувствования. Честь имею, повторил и заспешил. Принцип так оторопел, захворал рукой и душой, погони не предпринял. Кто это был? – встревожено Ятреба Иуды, так и стоя со втянутым в минуту опасности. Не знаю, но нам бы тут теперь схем на стене не чертить. На агента вроде похож не, попробовал устроить мозговой толстяк. А на кого похожи агенты на фотокарточках? – резонно Принцип. Они могут и дворником и контр-адмиралом. Бывали, агенты в Смерть, это в 1231-м, интрига в результате папа Григорий IX запретил мирянам озвучивать Библию, в 1453-м во время турками Константинополя один агент в патриарха (тогда ещё не вполне) Геннадия Схоллария, в 1513-м агент эскимосом, основательно запутал Хаджи Пири-реиса (возымело катастрофические для человечества), в 1601-м один ловкий сумел так, выглядел то графом Эссексом, то трансильванским магнатом, то предуральским подъесаулом Яицкого войска, то революционером Семнадцати провинций, в 1679-м агент в призрака верной истории, нашептал собранию раджпутских раджей восстать против Аурангзеба, папе Иннокентию выступить со своим бреве, городским низам Роттердама не терпеть лишений, Катрин Монвуазьен не путаться с колдовством, а Эрнсту Гофману взять имя Моцарта, в 1750-м агент одновременно в сборщика налогов из второй иезуитской редукции и криптобандейранта из шестой, в 1811-м представил облик, глядя все понимали, захватил в плен Мигеля Идальго и ещё двух руководителей мексиканской, буквально в прошлом (относительно описываемых) в адмирала Константиноса Канариса (скончался за две недели до), два месяца руководил действиями Александроса Кумундуроса, в восьмидесятых XIX-го около дюжины в Готлиба Салема, враги думали вездесущ. Правильно, а этот-то кого? Какой-то плешивый, нос едва не до губ. Да и это «честь имею», к чему бы? Нет, агенты так себя не. Все тупоумны (истинная неправда) и исполнительны (ещё более истинная). Я чувствую, что-то здесь не. А по адресу кого смежил? – неожиданно припомнил, баюкая ушибленную. Жаба, угодил в самый нерв. Подмигнул? – Ятреба Иуды. Да, он посмотрел в комнату и кому-то. Сам оглядел диспозицию шайки. Темя на пяте на кровати у левой. Горло жирафа к окну в правой стороне, прислонил к стеклу оголённую задницу, Ятреба Иуды посередине, рассеянно рукой ширму, подумывая приобрести себе такую на брюхо. Да блажь всё это, толстяк. Каждому и никому. Мол, всех я вас разглядел или в качестве насмешливого приветствия. Да, приветствия, задумчиво Принцип и подошёл к окну. Горло жирафа посторонился и натянул. Обозрение окрестности ничего подозрительного не. Из окна низкие каменные столбы, без калитки между, через них и поверх – Московская и крыло подземельного банка. Остановившийся у тротуара извозчик любезничал с профурой в платке, несколько раз задрала подол до глаз и продемонстрировала нечто, согбенный нищий мимо, в сторону ворот, крутя на трости котелок и подзывая своего попугая, рядом со входом во двор двое полициантов в штатском, грозили друг другу пальцами и обещаниями расправиться, но те весь день во всеразличные города и поднимать от одного их здесь, преждевременно. Один закона на спину другому, подхватил под ляжки, медленно переступать, кружась на одном, как бы выбирая, в какую им, надзирая за порядком во всей окрестности, из чего заключить, полицианты остановились возле самого во двор и чего-то. Извозчик распрощался и медленно разворачиваться, пользуясь тихим в этот час, мадемуазель в сторону Московских, скорым, грозясь настигнуть скрывшегося из виду, имея на его счёт очевидные кровожадные, с одной, могли привлечь полициантов (если решит немедленно с ним), с другой те в этот могли повернуться к извозчику, снят номер, заметить и погнаться. Во всём что-то нелогичное. Поведение всех четверых неправдоподобным. Полициант высунул усатую из-за головы товарища и когда женщина из виду, обратно. Извозчик остановился, соскочил с козел, в сторону ширинки во двор. Нужно уходить лесом, Принцип от окна и быстро запер входную на два. Куда, мать перемать, зачем, упреждение же не сигналит? – всполошился Ятреба Иуды, остальные вскочили со своих. В парадной клешни популярного закона, значит нам на крышу, на крыше верёвочные лестницы в летающие каталажки, значит нам в трубу. Принцип к кровати, штиблетой на подушку и за неприметный шнур-хвост событий. В скошенном прорезалось квадратное и, радиоактивный снег на лысую, верёвочная. Живо, кунаки-лицевые транспаранты, на крышу, Принцип. Ты, Темя на пяте, первым, проверим крепость верёвок. Влезешь, не стой брандмейстерской каланчой-мишенью для насмешек, сразу на брюхо и не ёрзай. Вторым Горло жирафа, как самый молчаливый. Следом Ятреба Иуды, как самый подозрительный. Когда голова над поверхностью крыши, над поверхностью бочки дерьма, в дверь пока ещё деликатный. Именем короля, откройте! Принцип, ткнулся в зад Ятребы Иуды, думая, это его подстегнёт. Ещё мог слышать, но не слышал, на дверь обрушиваться поосновательнее, втянул и плотно, мера хаоса, закрыл. Как один распластались, вжимаясь в самих себя, боясь и обнаруженными снизу и пасть на камни мостовой, и быть похищенными отправленными из Мальборка орлами, видели уже над Белгородом. Крыша черепичной, покатой, с невнушительными перильцами по краю. Ну и куда нам отсюда можно вознестись или провалиться? – капля пота на адовой сковороде, Ятреба Иуды. Да и если мы под наблюдением, то следят за всем Солькурском, а через него за всем заговором. Следят они только за нашей парадной, но при этом им без сомнения и остальные. Наша тут, как я понимаю, одна, а в прочем мире семьсот тысяч? Да. В темноте и можно бы ускользнуть из той захламлённой в Венеции. Но вот дадут ли нам этой темноты и есть ли подписанный гондольер? Принцип перевернулся на спину, от безысходности читать небесную книгу жалоб и предложений. Подули промозглые зимние сведенья, грозил затеяться дождь из предположений, и вообще-то делалось зябко. А чем нам вообще грозит этот батальон задом-наперёд? – шёпотом Ятреба Иуды. Снизу глухие удары и всепроникающая казённая брань. Откуда это вообще можно знать? И вправду странный вопрос, Платон у Аристотеля, считает ли себя тот, посредством его, учеником Сократа. Вот, Темя на пяте укрываем клетчатым пледом, откликнулся Принцип. Может у кого ещё каких грешков имеется, у меня-то уж точно. Это такой народ, лучше косу из своего окна растить, чем из арестного. Словят, будем бить чечётку-отпирательство, а пока не словили, так подмётки не казённые. Только откуда вот, эти конспирологические господа, затылком по крыше, вообще узнали о, предусмотрена возможность обыскивать и арестовывать, не из устава же? Точно какой-то предатель с той стороны баррикад высвистал. Однако теперь не теперь. Теперь следовало лежать на холодной под обличающим полицейским дождём из красных чернил и дожидаться заката, если будет кровав или ночи.

Ближе к ночи всё оставившее за собой возможность шаландить и не притворявшееся, разразился понос, лечебницы, в большой со сценой. Не репетиция новой Серафима, не выступление незаметно прокравшихся в лечебницу ансамбля, не собрание «Зелёной лампы», не психиатрическая стачка против рыбы по четвергам, всего одно из изображающих деятельность нововведений. С недавних пришёл к заключению, душевнобольные должны отдуплить, кто ещё оставался способен к, ипокрену своих, вообще общее своё судебно-психиатрическое и те пограничные механизмы и дефектологические процессы, происходящие в, виной сделались-стали ответственными обитателями сего жёлтого. Доктор занял лекторское на сцене, скрывшись до пояса за принесённой для сего трибуной-лифтом цвергов. Первый ряд прогрессивная из здешней. Иса, Серафим, Лазарь, Библиотека, в углу с Натан, рядом с сестрой ещё один видный скорбного, Карл. О нём впереди, смерть издателя. Второй и третий ряды из тихих-безымянных (так и скажи, бесхарактерный ты случай, лень описывать). Бессловесные дурачки-рубинштейны, разноцветные пузыри ртом, закатывающие очи при произнесении непотребного, многие из останутся безымянными. Доктор, по обыкновению, как он полагал, многих антично-прогрессивных ораторов прокашлялся, к пальпированию душ. Прошлое прочтение душевным в целом, теперь за частные. Сегодня по маниям. Как научный термин, издавна служит для обозначения определенной формы душевного, воодушевлённо, не забытый именинник, доктор. Существенные свойства этой формы болезни в ускорении течения идей и усилении двигательных импульсов. Обыкновенно развитию мании предшествует непродолжительный психического угнетения, характеризуемого как раз противоположными. Я имею в виду меланхолию, но говорить о ней подробно станем в следующий. Спустя несколько недель после появления такого угнетенного, подавленного, с больным иногда постепенно, иногда довольно быстро, резкая перемена-сверчок. Становится болтливым, с одного предмета на другой, склонен к шуткам, подбору рифм, смехотворным замечаниям. Серафим саркастически кашлянул. Доктор покосился, без замечания возвратился. Вместе с тем, устанавливается благодушное настроение и повышенное самочувствие, все представляется в этаких радужных, чувствует себя способным к большим трудам, крупным предприятиям и преодолению препятствий. Прочищает горло Иса, косясь на Серафима. Замечает усмешку, оскорбляется и уже начинает разевать, дабы соответствовать, сестра шикает, доктор спешит дальше. Такому весело на душе, испытывает потребность обнаружить веселье в песнях, шумном обществе, угощении приятелей и незнакомых лиц. Однако, настроение неустойчиво, легко раздражается, впадает из-за ничтожного противоречия в гнев (прыскает и сестра, Серафим наливается), внезапно без видимой причины способен зарыдать, так же быстро опять возвращается к фальшивому смеху и глупым шуткам, легко принимают характер оскорбительных и цинических выходок. Доктор замолкает на несколько времени, убрать выступившую на лбу испарину-яд. Справившись и подув на руку, продолжает. В то же время обыкновенно в сознании являются идеи величия. Двигательное возбуждение выражается в громких криках, безостановочном наборе слов, усиленной жестикуляции руками и ногами, прыганье, склонности рвать и разрушать все, попадается под собирательный образ руки. При еще большей интенсивности болезни наступает полная спутанность, помрачение сознания и сильнейшее буйство. Серафим рывком с места, обструкционно кулаки, уже под нескрываемые и посылаемые мысленно оскорбления, торопливо покидает. Доктор за этим спокойно, по всякой видимости доволен, пациент ворочает, завуалировано травят его, следовательно сохранил самоиронию, шкала безнадёжности дрожит под напором. Но в таком виде мания может несколько недель или месяцев, за время течения обыкновенно происходят колебания в интенсивности проявлений; при очень длительном течении, последняя вообще. Большей частью психическое расстройство при мании, даже при легких формах, упорной бессонницей. Во многих случаях представляет самостоятельную форму болезни, тогда дает большой процент полного выздоровления. Нередко, однако, мания лишь эпизодическое проявление сложного, хронического душевного, как, например, прогрессивный паралич, периодическое эпилептическое помешательство, тогда исход определяется свойствами основной болезни; в этих случаях, мания может пройти, но психическое расстройство не исчезает, принимает лишь другую форму. Ещё одно мановение платком, переход к заключению. Как мы видим, в нашей обители ярко выражены три стечения. Два раз плюнуть и один мозгоёбный. Первый, самая самомонументальность, только что угнетал вам в уши. Притворяется покинувший нас Серафим-меланья. Затесались так же два с иным свойством этого. Страстишкой остракизма. Натан, его случай, уж не обижайтесь, дружок-отличник, вполне распространён. Просто боится, за ним придут, заберут в скверное место и там, по-видимому, убьют. Вынужден вставить Ису. Преследует навязчивая скорого газаватнаступления. Взгляд горца презрительным, у никому не известного Христа, отворачивается от доктора, складывает на груди в знак скорого месяца летающих кинжалов. Ответвление не слишком распространено, но и оно имеет место. Случаи описаны в трёх монографиях. Излечение бзиков тяжело, всякая борьба с душевным, но вполне возможно и случаев, избавлялся от состояния-угнетения сочувствующих, гораздо чаще, противный исход. Вот последнее, посеять в головы мысль-волшебный боб об отчаливании из стен, нерелигиозную веру в это излечение-неучтённую мифологию, доктор наиболее перспективным из всех расставленных на плоскости. Далее оратор в область статистики и сыпать лживыми цифрами, города, отношение страдающих манией к остальным душевнобольным, процент отбоярившихся, процент живущих с этим среди обыкновенных и ещё множеством столбцов, по большей выписанных самим. В 1298-м в Солькурске массовое помешательство, заключающееся, женщины во всякую свободную времени привязывали себя к речным и меловым склонам и перетаптывались во времени. Удалось. В 1364-м в Буде некий Боршод Земплен терроризировал город заявлениями, он сам город, удалось излечить, признав городом, любили и многим нравился, не требовал налогов, зазывал к себе торговцев и обещал всем защиту, если настанут тёмные. Карл Орлеанский в 1453-м, уже из английского плена, несколько подвинулся на, в замке пересох колодец и, имея власть, мочиться в него слуг и господ. Вылечил один криптоделатель королей Франсуа Вийон, воспользовался (и сам будучи поэтом), пристрастием Карла к сложению баллад и рондо (уместно заметить, от сего своё имя получил и один из участников этой). Странный и сложный случай, двойное умопомешательство секретаря императора Карла V Максимилиана Зевенборгена по прозвищу Трансильван и мореплавателя Хуана Себастьяна дель Кано, явил себя миру в 1522-м. Трансильван встречал возвращающийся, как все думали, с Молуккских надводников, взошёл на борт «Виктории», после чего всем, проплыл вокруг всего, в распоряжении, подтверждая предположения сказанные для смеха о, в натуре шар, в одном месте зрел лестницу-поплавок, в то как Хуан дель Кано, на самом и продублился, конспектировал его побасни, намереваясь издать об, верных сведений, случай покорён медициной у доктора не, всё равно ввернул в лекцию. Известен Артамона Матвеева, государственного, всю отличающегося большими. На основе наблюдений и с собственных, наняв немецкого пастора, это в 1672-м в России, его руками «Артаксерксово действо», страхонагон для театра, постановка более десяти. Дал сведенья в дома, учреждает на Москве аптеку, разъяснив провизорскую заумь, коловращатель за типографию, сперва отбрёхивался рецептами, махнул, привыкнут, на полках вместо микстур и заявляя, есть лучшее из. Учитывая тогдашние нравы, лечение в обстановке суровости, не смотря на это вполне. Угасал как учреждатель библиотеки, печататель сочтённых литературными, изрублен во время стрелецкого в 1682-м. В 1772-м немецкий исследователь Петер Паллас в экспедиции в России изучал найденный двадцать назад кузнецом Яковом Медведевым и Иоганном Меттихом железокаменный, вследствие, через одиннадцать афонский монах Николай Калливурси, только узнал, ушёл в затвор, Никодим Святогорец, нельзя без именного выпендрёжа, вышел послушать птичек только когда передали, метеорит распилен на две, поручили редактирование богословских Симеона Нового Богослова, в чьих «Главах богословских и созерцательных» нечто на предсказание явления на землю тела с исчезающим хвостом. Случаем метеоритного помешательства Калливурси доктор завершает. На заднем дворе раскиданы пожухшие следы бамбука. Рощицу доктор приказал вырубить, после, нашёл в ней слитым с природой гостя их покойного. В лечебнице категорически нет санитаров. Жертвователь перевернулся бы в гробу. Намеренно подыскивал на место властных полномочий такого, согласится рискнуть здоровьем правой руки по бюджету, не делая на грубость, могущий, в случае, применить. Не должны усмиряться чаще Рождества, наведи порядок в башке, деятель, наступает чуть только себя хаос.

С наступлением сумерек Принцип отважился в свою. Решил, в одиночестве сумеет отбояриться от любых, Кильские мирные, восстание в Чукисаке, меланхолия Симона Боливара, выпуск менеджеров из Гора-Горецкого земледельческого, паче, паспорт в порядке, насколько может мольберт у вдохновенного, ничего незаконного пока не, смешно такое слушать. В случае обнаружения полицией окна на крышу и попытки самоличного явления, велел своим расползтись в разные части и притвориться охотящимися кошками. Верхняя бездна на губернию-со-всеми-вытекающими изъязвлённый эшарп, лизоблюды капитулярия, по большей части и по глубокому убеждению Принципа, люди вздорные и ленивые, в связи с чем вряд ли драть мундиры со взятками во всех карманах о черепицу и пачкать о сажу из труб. Всё крепло подозрение, уже покинули его. Конечно, могли оставить шпика, в ширму или в заблудившуюся молочницу, Принцип рассчитывал, одного тем или иным выведет из пределов опасности. Когда Темя на пяте восстановил дыхание, шумное сопение перестало слышаться из-за печной, Принцип люк и внутрь верёвочную. Мансарда пуста. Подошёл к столу, чернильницу, в открытый на крышу. Знак, опасность хоть и есть, в меру миркованья. На заре казнить Горло жирафа. В глухой предрассветный, чёрные кареты сокрушают ворота, люди стоят на столбах, забастовщики стягиваются в условленное, на улицах ж/д артерии безлюдно. Местом пустырь на задворках винных в стороне от Мясницкой. Как раз один из тоннелей. Горло жирафа не противился, хоть знал, куда пехотируют. Спокойствие подозрительным, ожидалась некая на прощание, может потуга к побегу. Промозгло, ноябрьский дождь перемешался в то со снегом. На пути единственная белая собака с розовым брюхом от коего пар, почивавшая подле сточной. Географически со складами визави дома Принципа (Мясницкая параллельно Московской), для оптимскорейшего надлежало лишь миновать несколько подворотен, избран кружной. Пустырь грачиным карканьем, жухлыми кустами-радиоантеннами, намекающими на скорый повсеместный когерер, мусорной вонью. Ближе к полузаваленному в тоннель, повздыхали в разной тональности. Горло жирафа спиной, пред ним Принцип, на отдалении под руки Ятреба Иуды и Темя на пяте. Даю тебе возможность-последнее желание сознаться, Принцип. Не лги только, можешь единственно писать и у тебя болит твоё гороховое горло. Не стану и заикаться, тот. Ты агент полиции-матери земли? Ты так ничего и не понял, хотя делал вид, что с претензией. Возможно, прочтя это справа-налево, поймёшь, Горло жирафа Принципу тетрадь, ударил по протянутой в ответ, после чего всё-таки. Взял и вновь взглядом к предателю-ментальному конденсату. Давай, не тяни с этим до Рождества, Горло жирафа задрожал будто от страха, но на лице не проявился, застыло под завесой мечтательности. Принцип нож и, приблизившись к закрывшему одним быстрым по горлу и в то же мгновенье в сторону, бурлящая как у репортёра кровь. Горло жирафа захрипел и повалился. Подёргался и затих. Оставим его здесь, но не для грачей-людоедов. Ятреба Иуды, по-видимому, свистевший по катакомботрадициям, и сам. Вдвоём затащили окровавленное в тоннель, вымелись из под солегнёта. Утащат не желающие освобождаться крепостные, богам за их.

Значит я буду Христом, в духе апокрифического выродка Серафим, порхая говорящей чернильницей вокруг длинного стола, установленного на. Ты? – Иса, вместе с другими в первом партера и всё ставил под сомнение. А кто ещё его? Может Карл или Библиотека? – кивнул на бормотавшего марсианские считалки в обратном порядке от Крона (-///////////////////////////////) до Пендергаста (-/), ответственного держателя всемирового читательского билета, соседствовавшего с поминутно озирающимся-рекогносцирующим. Карл (Карл Сергеевич Яшвиль (брат Яковина)) молча. Нынче днём чувствовал в себе спокойствие сфальсифицировавшего все намеченные рисунки в пещере фавна, однако сия внехаосная благость посещала реже и реже. В качестве краткой справки, даётся обо всех значительных психах, сообщается, Карлу сорок тире сорок семь, когда вступил в суицидально-полиграфическую связь с Серенусом Ван. Случилось после службы, почти с самого устроения на, ожидал, после случится нечто. Тогда мясником на сугубой бойне в Стрелецкой слободе, на берегу Тускори с частным пляжем для смывания крови. В обыкновенный для себя, не для солькурского мещанства час вышел из, руки о запасной фартук, параноидальными зигзагами домой. Платье не переменял, жил поблизости от инкубатора и не любил свою, не желал отождествляться со лбами и грохотом свежеобразованных туш и лишнюю минуту, дабы привести в порядок и хотя бы смыть налипший бесплодный страх глядящих в разные стороны быков. Карл, не смотря на ремесло, не раздат закорками, скорее поправший кряж, на хазара-перебежчика. Не носил усов либо бороды, лицо широкое, простое, разве пухловатыми губы, и то покусали регулярные пчёлы. Ван Зольц безо всякого к нему на том кратчайшем к дому и запросто. Не о кровяном фартуке, не о скверной в последние дни обстановке в области обременения, не видах на виды и не о засилье ксёндзов, рассказал, недавно потерял друга и теперь одиноко и необходимо с кем-то время от времени, до такой степени, готов даже с Карлом. Карл доброжелательно, расспрашивал о наперснике, домой в тот запоздал и один лист фикуса немедленно пожелтел. Таким завелось знакомство. Ван Зольц приятным, вкус сыра через вкус чая, не обременял звуком стенаний и мог беседовать на сколь угодно рассеянные до той степени, уже не мог сам Карл. Со временем чаще и чаще стали съезжать на представляемый с трудом бамбуковый и чёрную площадь-абстракцию, особенно проникновенный лысого. Завёл твердить про них всякий, сходились в трактире или в парке с лебединым прудом. Ван Зольц пригласил Карла в шахту, найти в той свой. Карл резко, к подобному если и готов, точно не хотел посоленным после смерти. Теперь лежал в лечебнице и мучился обманом чувств, посложну говоря, инфлюэнцными галлюцинациями. Всякий одна и та же ужасающая, дотлевавший внутренним мир и начинающий гореть внешний, ксантопсия. Карл в очереди к помосту на чёрной, нет билета, скоро тело употребят собаки, кровь лисицы заберут на исследования. Именно я, Серафим, у меня больше всего слов и возможности произнести их связно. Не знаю вот только, кого бы поставить двусмысленным Иудой. Иса промолчал в духе принявшего обет рыцаря. Может и снова Натана? – вслух Серафим, расхаживая по сцене и косясь на чрезвычайную лебёдок и занавесов, опасаясь, как бы злонамеренный доктор его не занавесил в самый разгар сей умственной пирушки. Войлочные шаркали по ковровой помоста, пальцы, сложенные за спиной, неспокойно взаимодействовали. А что если и впрямь Карла? – остановился и на сидящего в задумчивости мясника-ретранслятора видений в самого. Заучишь ли слова, что я тебе дам? Карл не сразу, к нему. Эй, Карл, Карл, я с тобой говорю, невежа-побудитель. Услыхав настойчиво повторяемое, возвратился. Станешь твердить слова или нет? Какие слова? Из моей пьесы, недоумок. Какие ещё тут могут быть слова, да ещё подверженные? Молчал. А может Натану отдать. Он хоть и трусоват, да зато его видения не, и ему не надо столько рисовать, снова рассуждать Серафим, произнося вслух. Один раз Лазарь попытался дать отпор Исе, когда зазудело помять. Вырвался и пихнул в оба плеча. Иса в ответ клацнул оплеуху и на том Лазарь сдался, подумав, не худо было бы заявить в полицию.

Репортёром, а не полицейским, Принцип, пролистывая фазисы поминальника покойного. Ряд длиннее необходимого записанных бесед, расспрашивает разных на всякие экуменические темы-откровения. Есть и обыкновенные статьи-чужие тексты. Что шпик, что писака, всё едино, занимающийся отскочившей пуговицей Ятреба Иуды. Ты лучше скажи, можно и не на арго-ж, где нам теперь четвёртого сорвиголовца брать? Придётся спускать лестницу в мозг к Вердикту и локтями отпихиваться от мыслей. Вердикт при всех недостатках-заскоках-автономиях опытный человек, с трудом позволяет себя обмануть, Принцип задумался, более не вопросы Ятребы Иуды не. А тот желал многое и первым в списке вопрос о самой сути сбора. Другими, что за дитятю вскормил Принцип, на что идут и какова доля каждого? К Вердикту вечером, под непререкаемое сумерек-дзюдоистов. Раньше, солгал Принцип, дома не застать. Проживал за чертой окраины по льговской дороге, ближе к хлебам. Дом одноэтажен, подземелье банка, накидан из не пошедших брёвен, без щелей для подслушивания, окружён запущеннейшим угодьем, сорняком и папоротником. В кособоком горел и Принцип, своим повременить со вторжением, залез головой в это желтоватое, приник лбом к отвердевшему до состояния стекла пузырю. Вердикт внутри хором, вводил в русло макабрическую постановку. Посреди горницы широкий стол из ящиков международной пересылки, установлен недолакированный гроб с отборным солькурским чернозёмом. На нём как на поверхности планеты или, в крайнем, локального мира, миниатюрные избы-полупагоды, лесок-кусток, приводящие к чёрту на рога тропинки, в стороне погост с крестами для лилипутов и оградами для великанов, отреставрированная на пожертвования буддистов-космополитов церковь, возведение самое длинное школу добрых, но старообрядческих дел или дом для общего стенания. Иллюзия, помещённая в готовый к перемещению в прошлое саркофаг, точилась-красилась не худой артелью. Промежутки глаз относительный мастер-повидавший жизнь, с любовью, тщанием и старанием не допустить парахронизма. Вердикт, невысокий с колючей позицией и крючковатым клювом, согнулся над, расставлял набор с бестолковостью всякого творца. Увлёкся обрядпроектом, не заметил как по бокам от всё больше семинарившие Ятреба Иуды и Темя на пяте, тоже приникшие, немедленно запыхтевшие от потуг разобраться в происходящем судьбовершении. Судьба, как видно, не слишком позументарной, у еврейских первопечатников Ренессанса, династических браков, полевых маршалов при Маастрихте, первого издания «Маятниковые часы» Христиана, безбожно расширили. Одну группу энтузиастов, числом около, Вердикт в подземный схрон, в виде землянкой прорезался на стогне перед общим. Из отрез шпагата, не хватило бы обмотать и самый скупой подарок, для миниатюрных жителей фалинем «Амазонки», не один споткнулся. Следующая часть, побольше ртов, водворена в длинную избу, дверь плотно, снаружи пять стрельцов с пищалями, тихо переругивались на старославянском со вставлением языческих морфем. Последняя самых робких заживо в вереницу открытых ящиков для рассады, шезлонги побережья Галапагосов. Крышки тут же, но не поверх ятреб, даже такой продувной промискуитетчик как Вердикт, не посмел безнебить живьём. Инкогнито выдал Темя на пяте, громко чихнул от возмущения и мстительно лбом о стеклопузырь. Предательское дребезжание, Вердикт вскинулся, Принцип уже через дверь, не вздумал палить, не выкинул ещё какую-нибудь, до охоч, ладонь хлебопашца до груди доярки. Это Принцип, я войду, главарь ничего с порога, медленно отринул. В щель пустые с подноготлиниями, водворился сам. Вердикт с подозрением на незваного, впрямь признав в том Принципа-скоропалителя, несколько распустил пучок своего. Ты один как ноготь на последнем пальце? Нет. С кем тогда, ящерица? Выглянул на улицу, крюканул остальным. Все трое впёрлись. Это Ятреба Иуды, это Темя на пяте. Чего надо, паноптикум идиотов в одной камере? Нам надо тебя с остатком. Я тебе что, уличная девка-поцелуйщица, было взъярился, по случайности обратившись к деревне, сменил на милость. Может и к лучшему, что вы пришли. Смотрите, стрельцы могут из лука в глаз поразить. Зачем люди лежат в гробах так вольготно? – тут же Ятреба Иуды, к столу, склоняясь над гробом. Старые обряды позволяют. В головах сказанных под грифом «ожидание конца мира самоуморением» и «ночь нежна».

Ночью Серафим в прошвыр, делил-то с Карлом, до лестницы, угодил в коровью лепёшку чужой любви точно в, распалённая, камин феромонов, сестра поднималась к доктору. Необычайно для серости расфуфырена, с насурмлёнными размешанной в белке сажей ресницами, алыми губами-подушками для игл и взбитой чёлкой на бледном. Договоримся сразу, с нарочито серьёзным, напыщенно лишённым едкости Серафим, вы меня из всех журналов и я вас тоже позабуду, сон лунатика о луне. Ведение безрадостной половой отличное от скверности характера, даже если и разделена с таким сухарём-сомнительным потентом как наш. Сестра, и без того застигнутая в уклончивом, ещё и после дерзостей, не обнаружилась с, молча пунцовела накрашенным как ярмарка, Серафим усмехнулся и восвояси. Я, уж простите за натуральность, сообщение между прочим через плечо, вышел до клозету, к лестнице попал единственно заслышав стук ваших истекающих похотью каблучков. Ну покойной ночи, то есть, хм, вам беспокойной, роза, узнавшая, к утру срежут для вручения какой-то безобразной дочери состояния. Сочетание довольства и гнева прямо пропорционально поведенческой линии участников божественной измены с простолюдинкой. Сестра и сама мучилась этой продолжительной и бесплодной как сама анемичапатия, с доктором. Когда поступала на службу в, наученная горько-кислым своей знакомой стенографистки филиала стенографического бюро при парламенте фарси, первая дала понять, ради места готова ко многим экспериментам в надобных мужчинам областях. Доктора тогда не заинтересовало или да, но в степени интереса ленивого вора к хранилищу подземельного авалиста. Вообще скупо комментировал проступающие у него на лбу и в углах глаз морщины, не любил делиться сердечным теплом, не хватало и самому даже в бане, не до конца понятно, понял ли намёки или те отскочили от высокого крикетным болом долетевшим до Бомбея. Теперь, когда первая близость четырнадцать назад, ещё в Москве и с тех пор редкие, но регулярные, удары сердца замороженного в глубине Арктики кракена-проповедника, продолжались, сестра всё больше и больше тяготилась и страдала от обезвоживания удовлетворённости на всех фронтах. Не суждено стать супругой доктора-докторшей с правом голоса, был принципиальным противником венчаний перед лицом кого бы то ни, ещё более нежели внедрение механики в производство, годы шли, подходящей партии и на стороне не. Не случалось, полагала сама, во многом из-за их тянущейся паучьей гифой. Душевнобольные, кто сохранил куски сознания, давно о пристрастиях по документам большезнающих. Когда он обладает ею, Серафим в сопровождении Натана, иногда Карла или Лазаря, подслушивают возню за дверью, некое извращённое возбуждение, не связанное с половым, но и не имеющее отношения к, банкуют по запретному, не задумываясь о чьих-то драмах и рефлексоажитациях, а наипаче шрамах, драмы могли. Как видно из приведённого выше, иной раз сами не прочь, пусть и царапая, но в одном месте. С московских времён завсегдатаями Михаил, Серафим, Арчибальд, Лазарь и Иса, прочие по приезду в Солькурск, из соображений, из несколько пациентов, в том числе благодетель. И доктор, и сестра служили в с самого подпольного учреждения, со временем обрело надобные бумаги. Отвечали и осуществляли кочёвку. Подтолкнул макабрический ряд, доктор было взялся обсудить с основателем, тот руки за спину, взвалил, тяни по усмотрению, ему принимать иджму и оценивать небезопасность, только он бы посоветовал в обратной чопорградации. Первым затуханием, в один прекрасный декабрьский 1864-го явилась сестра и сказала, у них пришли искать приют несколько монашек. Доктор сильно и принялся за расспросы. Монашек, требовалось провести в Москве две ночи, положили молить в гимнастическом, был в заводе и в московском периптере, паче, при всех четверых коньки. Доктор, когда узнал, ещё более, не разорвал декрет задним. Серафим тогда много с анахоретил, по крайней, докладывала сестра, когда рассеянно, чем сегодня пациенты. Спустя два, как и было, черницы умотали, будто обитель, с коньками через плечо, связали за снурки, более безо всяких, даже без одного собрания священных на четверых, доктор тогда индуктнул, у каждой припрятан карманный девтераконический. Через три после ухода в лечебницу обер-полицмейстер Москвы собственною. Утаивал, что утаивает цель визита. Сказал, сам иногда осматривает «места подобные сему», хорошо ли содержатся, под надёжным ли, однако брехню насквозь не видно, но двурушное вызнавательство говорило, интерес в ином. Например, под разными претекстами намекал избавиться от доктора как от эскортирующего, наедине с сестрой, пристала на эоне экспедиции по психлабиринту. Доктор не позволил, разумеется, так же исподволь. Второй странностью, обер-полицмейстер очень, имеется ли у них гимнастический и если да, какой к нему приложен инвентарь. Доктор отвечал, имеется, в качестве инвентаря эспандеры, пудовые и полуторапудовые гири, широкие матрасы для кувырков, брёвна для развития равновесия тела, гуттаперчевые и песочные мячи, для игр и развития живота, так же устройство для лазанья. Гелюнг институции весьма, в лечебнице в заведении гимнастический, доктор спешил добить, имеется и концертный, пациенты жарят в постановках пьес, сочиняет так же один из. Обдумав сведенья, полицмейстер, как видно, не слишком ими и вскоре отцепился. Ночью кто-то взломал дверь в гимнастический, имел два входа – из стонущего от стоптанности коридора и с заднего двора, целостность всех матрасов для кувырков. Через день к доктору человек, подозрительный, сказал является разъездным клерком товарищества на вере «Царствие небесное», нынче собирает щедроты на устроительство ледового малгорера на Красной. Доктор опешил от столь дерзких, ещё более опешил, клерк сказал, явился по вопросу финансового вспомоществования, до него дошли, будто лечебница или её благотворитель имеют намерение поучаствовать в меценатствии залития и закупку коньков. Доктор как мог скоро от прилипалы, вцеплялся в ногу бристольским крокодильером. Вся мрачная эксцентричность сбила с толку, в ноги к благотворителю, перенёс всю ручательства, сказавши в качестве последнего упования, готов отслюнить катенек, что бы доктор не предпринял. Пациенты волновались. Не привыкли к частым хлопкам за устоявшими перед экспертизой. Самих не яростно навещали, кроме Исы, жена редко за пределами сада. Ещё к Арчибальду, но к нему и того. Доктор в крепкой задумчивости. Все рассуждения, однако, к тому, должно кончиться собой. Испытывал крайнее обеспокоение, явились двое, мужчина и эфеб. Матёрый, назвался Лукиан Карлович Прохоров, говорил, парубок, назвал Л. К., молчал, изредка за локоть сжимая спутника. Лукиан Карлович, показался доктору учтивым, от чего напугался более, так же не без экивоков, в сравнении с обер-полицмейстером всё же более. Доктор понял, в первую очередь имают, не являлись ли к ним за последние несколько с оружием, могло быть скрыто, может и без, возможно со следами нападения на лицах или телах, вроде синяков, крови и прочего подобного в сочетаниях. Возможно при виде могло создаться впечатление, побывали в давке или были затоптаны. Два последних наиболее в. Доктор вообще перестал что происходит, отвечал невразумительным мычанием. Лукиан Карлович тогда, вероятно воображая, заведующий психиатрической и сам не чужд, ещё раз терпеливо объяснил свои, начав с, оба частными, расследуют обстоятельства одного секретного политического, довлеет над лимитрофом. После ухода, буквально на другой, вокруг ограды лечебницы исчез весь снег. Убрали сугробы в радиусе семи шагов превышающий радиус дендрария, переместив обилия в терриконик, завуалировав психдом в зимнюю изоляцию, из доктор пробивал до вечера, сменяясь с дворником. Сестра в это силилась успокоить смутирующих, при том, предстояло заштопать множество для кувырков. Ещё через две доктор, лишился способности обыкновенного и размеренного во времени, наблюдал явление к лечебнице Л. К., на раз в одиночестве. Балансировал на козлах санного экипажа, через силами йотунов, меридианил калитке, скакнул на крышу, оттуда обозревал, розарий и прилегающие. На другую ночь точно такую обер-полицмейстер, ввиду долгой афакии забвению, однако претензии в адрес лечебницы не оставил. Страшно напуганный и изумлённый всей этой чехардой, доктор в очередной допросил сестру, протекцию ночевавшим черницам и, снова не добившись вразумительного, решил перевозить. С этим к благотворителю, тот между делом, есть пустующий в Солькурске, можно переустроить для нужд. Доктор согласился. С сестрой стали паковать, забашлять подсобным. Решили, сестра с пациентами на поезде, выкупив весь почтовый почти не имеющий окон, респиратор распространения и надлежащую изоляцию душевнобольных от душевноздоровых, доктор и Серафим с двумя фургонами, доктор сам должен одним, Серафим на экспедиционном подхвате. Сперва хотел Ису Дзотовича, не чужд арбе и ишакам, при зрелом усомнился в неминуемости в смысле нусо-солдафонских бесовщин.

У Принципа в жизни три келоида, к значимым, один в исходе несообразного ночного наваждения и полумножество, считались второстепенными. Относящимися к экзистенции рассматривал три. Один плотской натуры, на ладони, в юности, во время московской, требовалось посмотреть как выглядит дьявол, другой энтелехистический, после, бросил о дно жизни отец и третий на вымороченных из глубоких садков предрассудков и параллельных философий часах, шли в обратную. После долгих саддукейских уговоров сработал один немецкий мастер-временной коллаборационист. Часы были третьим яичком его тела и длинная вмятина-царапина, однажды пересёкшая крышку с тремя переплетёнными в корзину для грибов небесных драконами, стала ещё одним на полуизничтоженном вторым случаем Принципе. Произошло осенью-красными пятнами на всём, едва не ровно за год до описываемых. Обыкновенно не брал с собой именно, собранные стариком-фальшивым слепцом-немцем, притворялся, швейцарец. Спешил подсмотреть убийство и принять капли сверяясь с другим репетиром, в некоторых местах серебряным, не столь ценным для научной мысли. Пришлось заложить, за деньгами к нашедшемуся отцу-полумиллионщику не желал из кадастровых, средства безотлагательно, как и справляться о времени того или иного. Понимать по обратным не умственным экстемпорале, делом шаблона. Всё веслом от «12», откладывать сколько минуло, но в. Шёл по улице с выпущенной из жилетного и вспоминал этот аннуитетный сон. Тут надо же такому, на глаза дворник и не с метлой, не с лопатой, не с арбалетом, а именно с. Дворники Принципом за богоизбранный народ, предписано находить мертвецов или, хаял в склерознике Горло жирафа, срез квазибуржуазной массы. Многие из находок маммалиолит самоубийц. Принцип, сам не понимая зачем, двинулся за синим халатом с пропито-вышколенной начинкой. То есть двинулся-то из-за топора, но каков был познавательно-назидательный урок с продолжением, готовился раставосить. Борода, нечищеная бляха, драный халат, войлочные валенки, слежка, поворот в переулок, побуждения к сему, мусорная свалка, отражение всех натур в единственной, неприметная дверь, кособокий перманент, свет разной направленности, невидимые чучела, подвальные отверстия, переживший всё прочее стан, вынужденное перекошение, страшное, бросок через бедро как выдумка учиматистов, увёртки с топором и шеей, драконы предчувствуют опасность, спасение, собака в грязи и пыли, вожделение деревни, снова борьба, часы в жилетном кармане, нечто вроде поступления товара, плач бородача, нечем самоубиться, не плохой и не хороший год, изъятие топора, занавес. Ответ Вердикта: ты, Ятреба Иуды, будешь испитой на карте Ирландией, ты, Темя на пяте, Францией времён Бурбонов, ну а ты Россией-великомученицей. Ступайте и возвращайтесь завтра, станете тянуть билеты, а я послушаю. Довольно странный, не самый странный в мире, на том распрощались. Выйдя и миновав заросший вердиктов, Темя на пяте и Ятреба Иуды остановились и с недоумением на Принципа. Что, усмехнулся, вам наш новый марвихер-гопник тоже вытащил палки из колёс? Во-первых, он пока ещё не дал своего, Ятреба Иуды, проверяя, не появилось ли у него в распёртом жилетном кармане леприконового золота, во-вторых, что это за кунштюк? Ты Ирландия, покажи, что тебе промозгло, ты Франция, покажи, что ты Лазурный берег. Что мы должны ему влепить на наречии? Я бы на вашем месте влепил ему ботинком. Вердикт любит всякое такое, ну и какой-нибудь поворот про истинность в старых событиях, в Ирландии святой Патрик освободился из рабства через взятку, во Франции едят говорящих улиток. И где мы должны к завтрему эту истинность, Александрийская библиотека сожжена до степени опалённых бровей Каракаллы? Наутро все трое в новый куб городской имени Юсупа Иессеева. Дед Принципа по отцовской, к концу бурленья, пройдя к тому всю Отечественную, сделался дезавуированным адептом литературы, заведя необязательные с Гоголем, Жуковским и Пушкиным и для провинциального Солькурска большей знаменитости лубкословесного колюра было не. Книги в комплексе инжсооружений собирать давно, только узнали, в некоторых описан личный опыт и наблюдения собственными глазами, там покатилось, карамбольный шар на Москву. Тогда же и для этого же сооружено, один раз пришлось сжечь и один отдать на разграбление в память о всё том же египетском бедствии. Высокое, с готическим порталом, та библиотека напоминала более костёл-облепленный камнями орган. Новое, уже раздавшее долги своих полоумных директоров возвели на Московской, между Садовой и Золотой. Внизу у конторы распределителя заплатили за пользование каталогами и работу библиотекаря, станет разыскивать ненадобные им тома и надеяться, среди попадётся надобный. Прошли в бельэтаж, пропали. Вердикт встретил любезно, но строго, торжественно, но не веря в успех шевеления их извилин, велел усаживаться и начинать. Первым Ятребу Иуды. Рассказал прихотливую, свёл двух великанов, жену одного из, тупоумие, метафизического младенца, каменные столбы на дне моря и Шотландию. Теперь ты, Вердикт Принципу, отчего-то оставляя Темя на пяте напоследок, как будто предчувствуя, готовит бомбу-анахронизм. Не стал оригинальничать, явил про чёрта, Бога, луну, солнце и лихоимство, уже, кажется, от самого себя добавив тень, чтоб избежать очевидной банальности. Ну а теперь ты, Вердикт к Темени на пяте, поёрзывая. Обратился к Принципу с челобитной дать подержать дневник Горла жирафа, когда с несколько недоумённым исполнил, Темя на пяте почти сразу нужную. Зверь десантировался в Жеводанских горах, графства Лангедок в 1764-м. Прозвучало как приговор всему Солькурску быть просвещённым клоками. Как раз в том году парламент Лангедока распространил на территорию провинции решение парижского, по орден иезуитов объявлялся распущенным и всякая его деятельность прекращалась, как пыль, вычищенная из глазниц Игнатия Лойолы. Роспуск столь въевшегося под кожу ордена многим показался деянием кощунственным и в обрушившемся тогда на Жеводан зообедствии, жертвы усматривали этакий бич Божий-вопрос, как мы теперь без этих безумцев с крестообразными сердцами. Иезуиты же, ещё будучи при власти, всеми правдами и неправдами выселяли и гнали из мажеридских селений гугенотов. Однако же из Лангедока они не исчезли вовсе. В Севеннах роилось ещё порядком. Протестанты были озлоблены, питали ненависть ко всему окружающему и очень возможно, под видом зверя скрывалась шайка потерявших всякий человеческий гугенотов, мстили католикам, вставляя конечности друг другу в отверстия и превращаясь в зверя со множественными умами. Итак, в самом начале июня 1764-го, на молодую женщину-простушку из Лангоня, пасла в горах коров и смотрелась в озеро, напало странное существо-постигни-без-новейшего-бестиария. Обликом походило и не походило на волка, по её донёсшимся до других словам имело вытянутую голову, пышный хвост, громадную пасть с этакими сякими зубами-веточками и чёрную полосу вдоль всей спины. На волка мало, да и променадирующие поблизости собаки, отнеслись спокойно, а ссались-то они всегда. Женщину спасли боевые коровы, сдвинув протазаны, двинулись на пастбищного безбилетника и тот бежал. Следующий наскок через месяц. Уроженку селения Аба нашли растерзанную и с выеденным чревом. За ней последовала юная особа из Пью-Лоран и мальчик пастух из деревни Шерал. После череды слухи о недрессированом индрике, исчадии предместья ада и кузене подобревшего Цербера, распространились повсеместно и крестьяне принялись вооружаться и делать из папье-маше гульфики. Самым распространённым оружием был балисонг, примотанный к концу длинной палки и ею же управляемый. Между тем в Жеводан стали прибывать лучшие охотники-потребители бурбона на волков из близлежащих земель и сонных пещер. С егерями, конюшими, псарнями и натасканными на челночный бег лошадями. Все решили, зверю не удастся из оцепления, вздохнули свободней. Результатом стало уничтожений громадного количества волков около Манда, Лангоня и высоко в горах у Рондона и все недоумевали, откуда здесь вообще завелись волки без чепцов, это ж почти сказочные. Ходили слухи, один из растерзанных убиквистов отличался устрашающими и явно принадлежал к существам не ведомым тогдашней хромой на обе ноги науке (Исаак, не в обиду). Его и сочли тем самым несправедливым зверем, а кюре деревни Люк, раскинувшейся подле Лангоня, как будто у него был диплом зоологической Сорбонны, даже выдал охотникам особую грамоту, подтверждавшую, волк, убитый в землях его прихода, намного крупнее своих собратьев. Однако же 26 сентября убита тринадцатилетняя девочка из прихода Рокль, при обстоятельствах, свидетельствующих о полном здравии и ироническом настроении зверя. 7 октября история повторилась и тогда ни у кого уже не осталось предубеждений. На следующий день чудовище напало на подростка, но тот сумел оборониться сверканием своего мастихина. Нападения продолжались несмотря на непрекращающиеся облавы. В середине ноября в Жеводан прибывают всегда пьяные драгуны, которым не нужен бурбон, но нужны крестьянки, все подумали, одна весть об этом удар из решающих. Драгуны не помогли. С приходом их, зверь малость поутих, ну разумеется, он же уже тогда понимал, что это почти драконы, но в декабре вновь возобновил свои штучки, словно спущенный с цепи. Совершал кровавые вылазки по 2—3 в день. Весною 1765-го нападал приблизительно через один, но люди уже пообвыклись, каждый множество раз представлял себе встречу со зверем, уже не катила для горцев такой скоропостижностью, не повергала в былой ингибитор. 20 сентября лейтенант де Ботер запикадировал гигантского волка-людоеда и нападения уж как-то очень хитро прекратились. Все решили, конец и проклятие снято, но 2 декабря зверь объявился вновь, напав близ Бессер-Сент-Мари на двух менее беспечных, чем их родители, детей. В это второе пришествие нападал не столь часто и 1 ноября, убив мальчика по фамилии Олье, снова ушёл в отпуск, по-видимому, пещерный. Всего за конец 1765-го и 1766-й год совершил 41 нападение, из которых 41 было действительно нападением, а не двукратным расшаркиванием. Потом его не было в течение 122 дней, то есть до весны-красны. 2 марта 67-го убил мальчика из деревни Понтажу, в коей подрасслабились и возобновили службу пирожковых курьеров. Вновь приступил к кровавой церере, со временем грозился затмить свой самый плодовитый 65-й, но, наконец, был умножен на ноль местным охотником, Жаном-пройдохой-отцом Шастелем. После этого зверь более никогда не появлялся, что нехарактерно и преждевременно. За всё время разговения накрыл 230, 123 из летально. Темя на пяте умолк, сражённый собственной значимостью как чтеца не уделяющего внимания выражению, но сути. А нельзя ли подробнее остановиться на его? – Вердикт, как будто они репетировали. И куда потом девался труп? – следом Ятреба Иуды, как будто они не спроста ходили пару раз под руку. Принцип всё мотал на ус и строил версии. Жан Шастель, будучи чрезвычайно религиозным и скрытным человеком, зарядил своё ружьё серебряными жаканами. И вот на привале, случился во время одной из облав в час угнетения всем, к нему на поляну выскочил гигантский волк с обманчивой улыбкой. Шастель дважды выстрелил в и сразил наповал. Что до трупа, долгое возили по деревням, не озаботившись прыснуть формалина хоть на кончики ушей, показывая жителям в искусственной стометровой пещере, в конце аттракциона объявляя, со зверем покончено навсегда. Потом набили чучело не имеющее шансов, но сделали и это прескверно и король Людовик-сизый нос, терзаемый скверным запахом, велел выбросить на свалку истории позади дворца. Темя на пяте ещё малость. Но тут интересно другое, водил пальцем по строчкам дневника полностью те затмевая и надрывая страницы. Субчиковость младшего сына Жана Шастеля, Антуана. Для Жеводана контровик удивительный, житель Атлантиды для Кукуевки. Много одиссеил, в полоне у алжирских пиратов, N лет в Африке среди туземцев-берберов, перенял их привычки в отношении к иноверцам, деталям молитв и шиитам. Возвратившись, поселился особняком на горе Мон-Муше, разводил собак и обладал необычайным талантом к, та-да-да-дам, воспитанию в животных покорности. Однажды все трое Шастелей, отец и два сына, были посажены в тюрьму на несколько месяцев. В это время, та-да-да-дам, прекратились и нападения зверя. Все связывали с убитым де Ботером волком, но как знать, мои вы безмозглые лоботрясы. В ноябре же 65-го Шастели отпущены и нападения возобновились как здравствуйте. А после окончательного убийства зверя в 1767-м Жаном Шастелем, его сын Антуан пропал без вести и более не объявлялся, проклятый оборотень, даже для чучела не мог постараться. Судите сами. За всё время зверь не угодил ни в одни распластанные зубы, не жрал разбросанной для него антрекотоотравы и на задних лапах ловкостью уходил от всех бестолковых облав. Так же с рукой на холке несколько раз видели какого-то макабриста, разумеется в капюшоне, это ж Севенны. Темя на пяте окончательно или кончилась запись Горла жирафа. Вердикт согласился вступить по контракту и с тремя оговорками, известными так же, как и суть дела.

Доктор под жопу тот, перевозил главные смыслы. Старинный посудник из кабинета, машину, решала судьбу яиц, карты наблюдения за, многосоставной ящик для, сложносоставной ящик для медикаментов и переносной несгораемый с главной ценностью больницы, после машины для яиц, психоредуктором. С ним Серафим, их фургон задним. Передним, содержащим всякую безделицу, халатов и кальсон пациентов, постельного белья, подушек, одеял, разобранных кроватей и собранных тумб, занавесок, смирительных мантий, чайников, вообще всякой кухонной, заправлял нанятый ямщик почтовой службы, знал дорогу. Доехали до Тулы, без обсадэксцессов, доктор с непривычки сильно измочалился трястись и следить за лошадями и чрез их уши за удаляющимся пропойцей на горе из больничного вретища. Катил бойчее их, то и дело из виду, дисциплинированно на развилках. Мороз потрескивал, похрустывал под санями раскатанный, из рта сочился, Серафим, придавленный ответственностью, не смотря на скверный, в общем-то, то и дело доктору флягу с коньяком, пополнял запас оборачиваясь вглубь и отворяя дверцу ставленого поблизости от козел, держал докторскую рукавицу, когда наливался. В Туле заночевали и рано утром встали на Белгородский тракт, эстафету из Москвы в Харьков, оттого и зимой не терялся, снег во всей протяжённости, как раз через Солькурск. Обедать в городе Мценске. Помимо него до Харькова четыре станции, во всякое непременно наличествовать не менее шестнадцати мустангов. Орёл, Солькурск, Обоянь и Белгород. Мценск совершенное провинциальное захолустье, сопровождаемое кислыми сведеньями вроде, имеется деревянный водопровод длинной едва не версту, впервые упомянут восемьсот с чем-то назад, имеется 1669 деревянных, большинство из, как видно, теперь снегом по венцы. Во время обеда на почтовой, доктор, по зрелом прогоне, перед отъездом заключил с московским управлением, входили сисситии и вечери, перемена сивок на станциях и кипение в тепле, пусть и дороже, затратил столоваясь где придётся и где придётся лизоблюдя кузнецам, во сто надёжнее, сообщили, проведение через Мценск Московско-Солькурской железной, должен пройти почтовый с прочими, разорил хлебную пристань. Серафим известие громким смехом, невразумительно поражаясь вакансиям, завёл для всех дит, полагая, очевидно, калачовый дебаркадер одним из таких хитросплетённых. В общем и целом Мценск покорился не без странностей, без вредительства. Извозчики распрягали сани и сами вместо, как будто нагрянула Екатерина не первый номер, но и только. Следующим этапом отрезок Мценск-Орёл. Всё гладко. Та же искрящаяся, хруст и скрежет, по сторонам заснеженный лес, не обретшие приюта медведи ломали спинами берёзы, драли когтями дубы, волки и лисы вступали в сложные и направленные далеко в будущее, деля угодья, считая, сколько в каждом заячьих и барсучьих нор, рассчитывая коэффициенты вскармливания путём деления произведения от количества следов потенциальной в промежуток между снегопадами и числа обглоданных снизу на количество детёнышей, птицы, остались зимовать, торговали белкам перья и отвалившиеся клювы, призрак птеродактиля составной тенью над трактом, проверяя везде ли убран и обещая скорое возмездие, лесники берегли по избам валенки, кому не повезло, устраивали охоты для ближних генерал-губернаторов, скрепя зубами на их сующих везде свой нос придворных магов. Когда караван лечебницы почти Орла, по плану очередная, миновали сборище в меховых мантиях и колпаках с оторочкой, жгли костры неподалёку от тракта, дожидались ночи, сверяли списки прибывших, громко ругались, отпуская в адрес преколкие и размахивали посохами, напоминало выездное боярской при Иване Хмуродейственном. На самом пресловутые в лесу дабы рассмотреть изрядный колядку, целью поимка лемура птерозавра. Лавировал так, могло видно и из Орла, психиатрический караван засветло. На пути к почтовой пересекали по горбу на подпорках значительную жилу, несколько меньше Москвы-реки, Ока, роковое для доктора. Из под моста одна за другой, возмутительно размахивая руками и отклячив зады пять монашек на слапах, заглиссировали вдаль по ропаку. Доктор до того испугался, до того нашествие вывело из умственного экилибра, отпустил вожжи, утратил над савраской и устроилось так, потянуло вправо, к кромлеху моста. Не отрывался и Серафим. Вправду сцеплялся языками когда ночевали в их, но это те же, затруднялся, теперь до рези в, возбуждал и искрящийся снег, в строгий косяк, ускользающий в перспективу. Полуроковой взнуздыватель в отставке остановил перекос, путешественники ничего не и не внимания на окрик, не один. Скрылся передний, доктор всё не мог и явиться в себя, пока мужик не вторгся в личпространство и не пихнул в бок. Переезд тринадцать назад, с того и до 1878-го в Солькурске. Что там слышно об оркестре призраков? – Серафим в беседе с доктором. Ничего не слышно. Вызвали, едет. А с хором ли? С хором связанным в гурт, чтоб не разбежался. И когда ждать, отец родной? Мне же надо знать, как своих подгонять, чтоб роли учили. Да какие там у тебя роли? Всего слов у тебя более и у Иуды-распутника. А его Натан играет. А его подгонять не хитро, он и так всего. Ты его припугни, он всё и вызубрит как правила пользовании ватер-клозетом в землетрясение. Серафим вновь наливаться аффектом, отравленное яблоко желчью. Эта ремарка, розданные роли помянуты в духе отцовского пренебрежения, функцию похожую на, Александр Попово-Лиховский на Готлиба Салема, католические догматы на Иоанна Палеолога, Витовт на жителей Вязьмы, табориты на городских советников Праги, крестьянский союз «Башмак» на епископа Франконии, война Коньякской лиги на купца первой гильдии Нерсеса Таирьяна, Непобедимая армада на жителей дна Северного моря, Токугава Иэясу на род Тоётоми, «Уранометрия» на Исаака Ньютона, криптоархеологи Готланда на культуру Куикайс, империя Моголов на Биджапур, Ерофей Хабаров на неизведанность, материнская пуповина на Уильяма Картрайта, Уильям Картрайт на придворных дам, братья Лихуды на неграмотность, братья Гримм на траппистких монахов, братья Монгольфье на рекогносцировку, братья Люмьер на театр Кабуки и братья Райт на доброй памяти Монгольфье. Поднаторел в беседах с лепилой, непременно бывал дерзок и силился вывести. Даже Серафим, своим воспалённым и худым уяснением, кургузит выверенно-нарочно, давно решил поддаваться на его амокические провокации, только если сделается большая поскандалить, в последнее научился преобразовывать в язвление. Плоды пали с ветви, ограничился сдержанным гневным склонением, развернулся восвояси. Раньше бы накинулся с маховиками, ни тулова ни лика. Сегодня на артельной сестра подняла странную как её оболванивание. Глория без чуткости Серафима, увёртывалась после ночной, решила выкручиваться сама. Криптостатистика за год, все пали полукругом, от слонов погибают двести человек и трое начал. Как это от слонов? – Карл. Слоны за год раздавливают двести человек. Совсем, до смерти, сестра. То есть как это раздавливают? – всё Карл. Садятся своими серыми задницами в складку и давят как ты муравья в саду, не снёс тугоумия Серафим. Что это за люди, которые позволяют на себя садиться? Да вроде тебя. Серафим откинул клисмос, прошёлся вдоль венского полувольта, заложив за опеку. На предвозвестие сестры о немедленном на стацию не отвечал. Вон, наша сестра сидит у тебя на шее, ноги свесила и радуется, что ты такой лопух. Она тебе говорит, сходи, собери всех в театре, так ты идёшь. Она говорит, ты, Карл, проследи, чтоб сегодня Иса не отдавал свои лекарства Натану, так ты следишь, лезешь к Исе с увещеванием которое тебе недоступно. Это ведь должна делать она, а делаешь ты. А теперь ещё и спрашиваешь, что это за люди, которые позволяют на себя садиться. Серафим, немедленно на место, сестра. Иначе я удалю тебя в спальню до самого ужина. Горох с этой жареной рыбой называется у нас ужином? – скривился, но всё ж уполовинился. Потом всю ночь комнату проветриваешь, добавилось тише. Карл, милый, ласково к нему сестра, продолжай, что ты хотел сказать про слонов. Однако расклеилась. Первая потуга ввести свою на анализ, провал-фиаско-мортале.

Шёл час Свиньи, эвфемизмил Ятреба Иуды, в виду промежуток с девяти сорока вечера до одиннадцати сорока. Что так мерят монгольские буддисты пришлось едва не под пыткой голодом. Ятреба Иуды, Вердикт и Темя на пяте в грошовой коляске, больше примет нежели на Ноевом ковчеге, дожидались таинственно скрывшегося за поворотом дороги Принципа. Поворот облюбован кустами, стагнация надёжно и без листвы, переоблекание гистрионов. Ятреба Иуды с козел, высота коляски вдвое минус два вершка, прошёлся вдоль красного плинфного, проводя рукой по дерябой с водоклювами. За забором, в глубине вертограда жёлтый трёхподклётный с тёмными окнами. Светились два, соседствующие в последнем. Одно и интенсивным, второе пасмурно, речь ипохондрика о выздоровлении. Соображал, сообщающиеся комнаты, с ослабленной позицией в другое. Сел бы ты, да не прохаживался как удвоенный индюк, из коляски Вердикт, притворяющийся, благонамерен. Вступив в шайку, сразу претендовать на роли. Темени на пяте на иерархию пох, по экстракту более привык подчиняться, Ятребу Иуды положение дел ставило в апперцепционного недовольства. Ещё терпел и не вступал с Вердиктом в открытый на животах, присматриваясь сильно ли втягивает свой соперник-притворянт, но и сносить далее попытки сгрести звёзды его Зодиака в стакан и раскинуть хаотически, не намеревался. Моё треклято-выщербленное дело, ограничился теперь только, выведенным сквозь зубы. Дело у нас общее, так уж… начал было, перебит. Смотри не взорвись от газов втягивания, вшивый ты сумоист, уже колёса под тобой трещат. Вердикт, после отповеди, с велениями не возникал. И сам Ятребу Иуды, сколь прочен и можно ли подвести под собственное. Принцип появился в Быке, махнув Ятребе Иуды на облучок, сам внутрь. Велел домой и затих, сказав, по прибытии, не повторяться по два, бытование не повредило нескольким вроде Фридриха Мооса, шкала твёрдости раньше на три, Генриха Шлимана, и так понятно, Марии Стюарт, против голосило в два меньше. Правивший бутуз слышать не мог, мог видеть, если не увёртываться за дорогой. Вердикт пускать к себе отказался, сказавши, только когда легавые совсем в уши лаять начнут. Принцип, приуменьшая и преувеличивая, новелльнул о давешней кощунственной облаве, но доброхотства и опаски за будущее не. И самому более у себя под вальмой, в захолустном с муфелем, сжигалось ощутительно. В мансарду по одному. Коляску как бы бросили подле будки городового у подземельного, Принципу знакомцем-до-рукопожатия, за иоахимсталер средство костотрясения безвылазно. Первым хозяин, остальные по явлению не топтались перед запертой, не обдумывали, как обнести соседей. Следом Темя на пяте. Далее, после недолгих и взаимного уступания, Вердикт, последним, с некоторым – Ятреба Иуды. Света велел не, не мерцаь их зловещие улице-вечному резиденту, во мгле рассеялись. Ну, говори теперь, к кому ездил? – из своего немедленно сделавшегося паучьим, Вердикт. Ездил к одному, сговаривался о нашем. К наводчику-обскуранту что ли? – Ятреба Иуды, давая понять, и он не рукомойник с перекинутым полотенцем-буклями, вправе курлыкать с интонациями. Нет. Послушай, Принцип-водящий за нос сам себя, давай уж мы не будем тянуть из тебя по непонятному в отрыве от других, а ты сам складно сбрешешь нам, что за дело ты удумал, какая выгода от него поступит в карман, что нужно делать-убивать и кто будет это делать-алибировать, Вердикт потёр руки и катнул извлечённый из кармана серпантин. Нужно украсть оркестр и хор, Принцип, отвечая на дальнейшие в манере вызванного на сеансе столоверчения духа.

Пересечение пациентами лечебницы зала стукопредвкушения вызвало. На всех кроме, от страха обездвиженным за пределами стационара, точно умер от разрыва, смирительные подстепками на копчиках, узлы к поясу позади идущего, дружная галерея несуразных заключённых-лапочек. На всех наброшены казённые полушубки, у казённых шапок уши у щетины, кроме Исы. Поданный им почтовый без явного присутствия портальности. На сфенолите в нескольких абрис похожего, однако чрез невозможно поселить подопечных. В состоянии глубокой внутренней паники, не смея оставить вверенных без пригляда и не имея в обозримых кого-то, отвечал за вагоны, тем более кого-то, отвечал за почтовые, схватила у проезжавшего по перрону водовоза пальстаб, потом схватилась с самим водовозом, вступил в бой за имущество, прекратила схватку, пациенты разволновались и один начал плакать, заплатила водовозу за пользование, с условием, не потеряет из виду. Водовоз остался ждать, в то, балансируя на водоразделе платформы и клифа к рельсам, рубить почтовый, желая образовать подходящий для проникновения. Пациенты от громких ударов и лязга ещё сильнее, расторгли вереницу, плакали уже двое, прочие по сторонам и помалу, вероятно сами того не, разбредались. Сестру захлёстывало отчаяние, удары всё более соскальзывали не причиняя, то и дело озиралась на подопечных, сама прослезилась от ледяного и при очередном взгляде на пришлось оставить рубку, броситься сгонять в психогурт. Каждую секунду боялась, поезд тронется, они останутся здесь и погибнут, возвращаться в покинутую лечебницу не. Интердикт доктор, негласно запретили пациенты. Наконец водовоз взялся, сперва удостоверившись, ответственность за порчу казённого сестра на себя. Только совместил пальцы с продавленными в топорище, несколько пациентов к его бочке и стали отхлёбывать. Сестра бросилась отгонять, глядя вдаль, на локомотив, высматривая особенно яростный из, знаменовал отбытие. На входе в вокзал курил служитель железных, в серой шинели с красными погонами, задумчиво наблюдал, в почтовом дебатируется. Сестра было к нему с мольбой остудить пыл машиниста на какое бы то ни, но пациенты, лишь только она ослабила, опять к бочке, тут их заметил сам и с занесённым топором снова пошёл вступиться за своё. Не достигнув служителя метнулась обратно, покосившись на локомотив и утирая всё выступавшие, отогнала пациентов от, подогнала тех, разбрёлся, умолила водовоза возвратиться к устройству двери. В это время служитель в снег окурок, немедленно в том, запахнул шинель, поднял воротник, опустил и завязал под подбородком края форменной, неторопливым, но угрожающим стал нагнетать. Сестра пока этого не, силясь в кулаке разбредание, в особенности в сторону бочки, дым из трубы паровоза и оценку продвижения работ по устройству. Чем ближе к ним служитель, громче двое и норовили разойтись в, хоть неосознанно, остальные. Дорогу заступил Иса. Хоть вышел из состава вереницы, вышли из все, уничтожив суть слова в отношении, руки по-прежнему связаны за спиной, защитнику ничего не как боднуть служителя в грудь. От Иса тулуп, враг сбился с дыхания, но не утерял ультимативности, на несколько мгновений приостановился, однако стал ещё злее. Наотмашь Ису по лицу, от слетела шапка, видя, пациенты рассеялись ещё, двинулся к стоявшей у бочки водовоза сестре, только теперь заметила. Хладнокровно, в её положении, приближения, со всей ответственности бочку, опрокинула на ноги, хорошо внутрь пим, вокруг широким водостоем, медленно иератировать. В это водовоз закончил и обернулся к. Узрел крах понтона, утерю оксида и стоящего посреди всего ж/д-холуя. Побагровел, зиждителем, хоть перевёрнута в его и бросился, занося бердыш. Сестра не стала дожидаться чем у них всё, кинулась на посадку подопечных. Загнала плачущих, по одному тех, разбрёлся, в это дымосимптом. Сестра дикими по палестинам, ища Ису, решил пришибить в сшибке водовоза и келлермейстера, валялись в снегу, посредством совмещения мысков с боками служителя, из бедра торчал топор. Из вокзала полоскали шинели ещё несколько простукивателей, сестра Ису за связанные, потащила в первый класс. Вдалеке четыре монашки. У сестры времени обращать, галантно Ису в уже начавший движение почтовый, едва успела сама. На перроне остались кожух и малахай Исы – аллод лечебницы, придётся нести перед доктором. Сестра, не смотря на фордевинд чуть не из жути, голову через дыру в, смотрела как невредимые железоконторщики утаскивают обоих в вокзал. Мимо монашки с бантами шнурков на ключицах. Сестра несказанно им и ещё долго, пока поезд не начал медленный вольтфас, переобувались у места схватки. Оказались не в одиночестве. В дальнем от их входа гроулер конвертов с наполнением, оседлал развязный макабрист, флокуллы побеждают рыжиной кудельки, с любопытством сбившихся в кучу пациентов, отару инфантадо и издававших похожие. Сестра сильно при виде, поняла, не имеет права ошеломляться, протиснулась сквозь подопечных для сведния. Иеремия, приветливо рыжеинкогнито. Назвалась и сестра. Было хотела… Чрезвычайно разбежались вскоре преобразившись в череду среди, два или три особенно, вроде: «Кто вы такой?», «Как вы здесь очутились?», и «Вас что не заинтриговали топора снаружи, а если заинтриговали вы что, обратно на свою кучу, встретить там?», не успев определиться сообразила, чрез проделанный кое-что задувает, эффект становится нестерпим, начал поигрывать крайними из кучи Иеремии, отметила сестра, тоже с неудовольствием отметил. Проход устроенный водовозом уступал, шнырять мажордому, странно полагать, рубил в с эталонами из многочисленных уполномоченных комитетов империи, для деруньи в самый, из чего тампонозадрочку. Оттеснила подопечных в дальнюю, сколько позволял сугроб, посматривая на и посылая намёки, не плохо бы сойти со своего прессшпантрона, оказать, то и вообще принять на себя доминирование предприятием по возращению припёка. Ржавый невозмутимо то за пациентами, то на сестру и нижние пределы стога, то утыкался в складки, с некоторым недоумением сестра, из конверта. Вперившись в пересменку, на этапах одоления кучи несколько вскрытых и разбросанных без содержания. Господин Иеремия, сестра, нам, видимо, придётся как-то совладать с этой дырой… Намеренно многоточье. Видимо придётся, согласился Иеремия. В таком случае… Мадам, я не смогу заткнуть её своей задницей. После отповеди не сочла нужным, мадемуазель. Обретя ассистентаа в лице Исы, пациентов в тесный лимб, сами жались, пот с термодинамикой, безапелляционно откромсав от эпистол, с одного пожирнее тулуп, двойным спинослоем заткнула сколько статей, свела до оторванной форточки. По прошествии часа или около менялась с Исой, оба тулупа и шапку, сама нежиться к пациентам. Иеремия во всё время не в банде, время от времени вскрывал и почитывал, при скверном посыле из узких зарешёченных под верхним дребезжанием. К ночи пациенты сидели в погоне за компактностью, время от времени пьетировали, подвывали, не утратив охоту бормотать, Иса всякий, сестра хотела сменить, противился и зло смотрел на Иеремию, чем дальше, тем меньше внимания на их кодлу. В Туле и Орле короткие гемостазы, на обоих норовили взять приступом билетёры, как видно по телеграфу сообщено о карамболе на московской рельсотеррасе. Первый раз сестра и Иса отбивали ногами сующиеся головы, пока состав не тронулся. В Орле к полезли основательнее, с учётом тульского отпора. Иеремия нехотя слез, как будто заслышав шаги гонителей издали, пристроился. Когда внутрь вместо головы ружейный ствол, с перрона, как видела сестра, нацелились из кулеврины, наготове. Выхватил ружьё, сажать наружу, не заряжая новых и не перезаряжая. Прицеливался и жахал. Выстрелов около семидесяти, сестра отдохновение в подсчёте. Когда тронулся, Иеремия выкинул в дырку, сказавши, «оказал посильную», обратно на трон. После Орла Солькурск. Встречали доктор и Серафим с арбалетами, однако в Солькурске вокзальщики уже не той юрисдикции. Доктор большим знатоком арбалетов. Хороша та, если выламывать из тела, выдирает кусок мяса, а не ломается древком, в назидание по случаю и без. Большим знатоком арбалетных стрел, иные недалёкие лучники из леса болтами без внятных гаек. Зачем её вообще, когда она уже в теле? – сестра однажды. Что бы легче стягивать одежду. Сестре самой пришлось освоить арбалетно-болтовую и носить короткие панталоны из тетивы. Сноровисто вкладывала в желоб, поплёвывая в нужные места механизма, взводя все рычаги рывками. Должно быть во времена, с убитых стрелами стаскивали, таких ещё не выдумали, этот не переломится и под тяжестью взгляда верблюда, подумала. Учебный арбалет, отравленные ядом стрелы и просвечивающиеся мишени закуплены лечебницей, доктору стукнуло в голову исцелять Натана от страха посредством стрельбы по несанкционированным целям, колонна под Плевной, шпионское сборище у стен Варны, изобретатель сетки рабицы. Днём опять репетировали. Перевоплощённые за длинным верстаком на Мельпомене раком, молча поднимали и опускали стеклянные, из больничной столовой-ущерба. К премьере у доктора выпрошена глиняная. В центре кутил Серафим. Психитарическую голь порфирой с рукавами Пьеро, составлена по большей из простыней. Драматург, приходилось встревать и режиссёром-демиургом, приверженцем невидимосеквестированных репетиций, всё проговаривается и отметается каждый как в генеральный. Окрестил «Тайна вечери», играл Иисуса, роль Иуды после внутреннего тайного голосования Натану, проверенному адреналиновому артисту. Прочие безмолвными апостолами, несколько в меру апокрифических только у Карла и у Исы. В дни сочинения, много мучился с определением всех лингвистически-симеотических заскоков-жирных туш, на коих разворачиваться. Библейские вирши очень уж, чужие пальцы на ногах и тяжеловесны, обращённая в магометанство Луна. «Пийти от нея вси», «сие творите в моё воспоминание». С такими не будет живости-изумления, интереса-прозрения и конспиративной лёгкости. Семантика пропаганды и без того больше чем доступно обывателю осмысления, ещё и нагружать зрителя языком-издевательством над языком. Но с другой, раз взялся разыгрывать столь известную в узких библиофилов-пейсеносцев, будь добр соответствовать, повести «Нос» соответствовал нос. В конце концов, после долгих раздумий-унижений и терзаний при помощи тёрки для брюквы, нагибаний за мылом и наблюдений за полётами, вывел речи Христа и Иуды обоими, остановился на современном диалекте церковных подворотен. Он автор, значит волен как ему помстится, они бы ещё потребовали от него ознакомиться с первоисточником, они бы ещё стали доказывать ему, что существует нечто вроде первоисточника. Начиналось с того, Серафим-Христос объяснял ученикам смысл омовения ног не рабами, нанятыми за счёт пожертвований их секте, а им самим с помощью уксуса и средства от грибка, нейтрализовали друг друга. В этом есть величайшее смирение и кротость, именно так, но противоположным образом вы должны относиться друг к другу и узнавать друг друга по этому смирению и по любви к спиртным духам. Вы, омытые водой духовного учения из источника жизни теперь чисты как античные свиньи. Не все. Серафим знал, на самом деле, если применимо к библейским, Иисус и его ученики во время вечери возлежали как на привале схоластики, как будто уже покрестили в свою веру всех первосвященников с елеем вместо мозга, облокотившись на левую, правую оставляя свободной для накатывавшей волнами необходимости теребления, в своём решил рассадить как на фреске да Винчи, знал об этом деле уж точно побольше всяких Матфеев и Иоаннов Крестителей. Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст меня, торжественно и печально Серафим. Ученики по очереди спрашивать, не я ли, Господи? С особенным смыслом Натан-Иуда. Серафим научил, с каким лицом и интонацией должен обличаться, уже сводило судорогой лица. Ты сказал, Иисус. Заправил хлеб в вино, подал Иуде, сказал, что делаешь делай скорее, а то я сбегу. Иуда, отуманенный алчностью, не раскаялся и вышел из-за стола, покидая вечерю. Далее самое важное, но тут в репетицию вторгся доктор. На сегодня вынужден, хотя вы, как будто, ничем особо и не. Сегодня, если помните, о, что за оптимизм во мне взыграл под вечер, мы поминаем Арчибальда Дырявого. Об этом только Библиотека, примостился с краю стола, явно не иерусалимил с отдачей. Первым на ноги и первым вон, мимо ожидавшего других доктора, к флигелю несчастного и вырубленной бамбуковой роще-взлётной площадке душ пред. Так как умер, не то в Китае, не то в Тмутаракани времён Ратибора, не то ещё в какой-то криптопрогрессивной. Пошёл на это своими ногами со срезанными мозолями. Натан и Библиотека ибнами Арчибальда, в лечебнице замалчивалось, все трое древнюю фамилию-приговор Вуковар. Арчибальд худо-бедно разбирал ретивое болботание младшего, тот с удовольствием ведал ему переработанные до сличения со всем истории-фрагменты философии вечного чтения. Один Библиотека и огорчился. Доктор более трудностей с полицией, способ очень импозантен, могли счесть за душегубство. Не сочли, авторитет покойного благотворителя и после смерти, ещё одно лицемерие здешних, в виду не лечебница, устроителей, продолжал выситься защитной кругом всей. Натан отца не слишком или не слишком. Погребли тут же, на обыкновенном другие мертвецы скверно к самоубийцам, во время неупокоенности чинят издевательства и Библиотека поднял большой скандал, непрестанно отираясь под дверью докторского, чувствуя, внутри помимо прочих респектабельных вопросов решается о картографии ям. На дворе непогодилось, на дне Океана Бурь. Скверная нравом осень всё норовила излить дожди-облегчение пузыря, растянуть те от второго завтрака до бывшего не у всех полдника, дожидаясь, когда случится у всех, высыпая не землю не честные ливни, морось-расхождение с плесенью. Могилу Арчибальда – треугольный земляной холм с простым деревянным в изголовье, обступили недоумённые, сестра мявшая чёрную косынку, доктор-франт по случаю и вытянувшийся из своей каморки сторож, великий нелюбитель общества и взглядов. Когда все, слово было взять отчаянный терапевт, уже и прокашлялся, будто снова за мысленную контору-продвижение психиатрических хворей, перебил Библиотека-лингвистический варвар. Он в последние минуты перед боем очень, не находя себе немедленного спального места, ладони вскрылись испариной, глаза блуждали по лицам собравшихся, то ли поддержки, то ли сочувствия. Библиотека хотел. Дал понять с ясностью грабителя банков, в то же в духе оратора набившего рот голышами …умер от нас сказал скорбим. Сам понимал, несёт свою обыкновенную, сильно краснел, мучительно кулаки, взялся пальцами придерживать губы, один поместил в рот и прижал язык. Терпеливо ждали и смотрели на несчастного, но не один, едкий Серафим, не смел, ему явился иной угол зрения, вопрос в духе последнего человека: можно ли вообразить картину печальнее? В углу захолустного сада похоронен погибший в мучениях по своей воле и из ложных убеждений. Самый противный из дождей, осенняя умерла, кучка сумасшедших с недовольной жизнью женщиной, патологическим доктором и не выходящим наружу сторожем, паренталируют. Личину весталки, вообще не умеет, но любил покойного более остальных. Сказанным прочим плевать, даже собственному небастардному. Библиотека продолжал инквизицию. …я всегда помнить хранить о тебе и душе был верным и относился и терпением спокойно тебя забуду. Замолчал, все продолжали молчать, с высокого ветвления чёрная ворона-благовестница.

Ты, Принцип, говорят не сразу ко мне на старообрядческий поклон пошёл? – первым Вердикт, нахохлившись в коляске чёрной вороной. Вдвоём на извозчике по городу, присматривать дом. Темя на пяте и Ятреба Иуды остались в мансарде по случаю. Темя на пяте своим заряженным сигналом сработал? Не то что бы сработал. Я спросил у него, он и ответил. Или ты ему велел выбить это на голени и скрывать? Не велел. Вынужденное признание, обороты головы, наличие троих человек, Темя на пяте подворачивается, высыхание слёзных ручьёв под дождём, атаман в пролётке, внезапное оголение запястья, расследование Зимы не лёд, Спицы в ловких пальцах и Циклопа в овечьей шкуре, новости из Роттердама, взгляд разбойника перед собой, расстояние между галактиками растёт, обнаружение Вердиктом себя в этой встрече, остракизм всего преступного, кто-то начал полагать, случайностей не бывает. Вся жизнь отпечатка человека в эфире от рождения и до смерти, предрешена им самим ещё в бытность эйдосом. И что тогда? Что же тогда? – послушно Принцип. Тогда выходит, случайная встреча, как ты говоришь, свидание. А любая морана – самоубийство, закончил Принцип (а планета Земля – горшок для Иггдрасиля, Вульгата – система мира, Шмалькальденская война – братоубийство, марш солдат – макабр, рождение Коперника – второе пришествие, Переяславская ночь – предсказана в книгах, Нёф-Бризах – мечта о замке, Гото Предестинация – человеческое предвидение, кёльнская вода – доказательство будущего, совокупность всего – улики, Адмиралтейские Ижорские заводы – магические двери в иной, Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко – космополит, отмена судебной пытки – заговор иноверцев, Рейнский союз – празднество блудных детей, Библия – революционный синопсис, разностная машина Бэббиджа – апологет регресса, Аккерманская конвенция – дым из вишнёвой трубки, чтоб на земле прекратились войны – неверное целеполагание, Хун Сюцюань – квазипсевдокульт, сюзеренитет – ростовщическое отцовство, милосердие Мак-Кинли – милосердие, Исаак Ньютон – сон Земли о себе самой). Верно. Ты не так уж расплывчато понял, о чём я повествую. Только что это сразу столь академическое сравнение? – Вердикт долго на сидящего. По лицу думаешь прочитать, физиогномист херов? – усмехнулся, не поворачиваясь. Эй, любезный, останови-ка вот здесь, извозчику. Экипаж скрипнул ходом, костями коня и встал. Излучали скепсис на полутораэтажного кандидата. Расположен как будто, задумчиво Принцип. Маловат, Вердикт. Комнат не достанет. Один похож на мышиную нору, другой слишком приметен для жандармского ока, третий обмазан внутренностями слона, четвёртый для бездельных франтов, пятый изобличает намерения, шестой прекрасен, но без угодья, седьмой вызывает отвращение даже у птиц, восьмой неказист до жути, девятый под окнами губернатора-бетельного плевка, десятый со шторами из кринолина, повышает шансы на побег, одиннадцатый снесён на прошлую Пасху, двенадцатый прядает ушами от недовольства, тринадцатый заставлен бутылками, четырнадцатый с крышей-забирайте меня отсюда. Ты прав, едем дальше. Подходящее в предместье. Близком к городу, но за его чертой! в сторону Обояни! (а какой-то невнимательный невежа думает, нарывается на снос у Херсонских ворот). Двор обширен, необыкновенно глух, комнат, вычислил Вердикт, теории возможности абсолютной архитектуры. Принцип остался внушительно с хозяином, Вердикт покатил в город за остальными марвихер-членами сколоченной в пределах ящика неизвестности, снабдить прежде чем давать директивить.