Мидлштейны

Она погладила папки.

— Не стесняйтесь, — прямо сказала Эмили, — я, кажется, уже знаю, что вы хотели обсудить.

На самом деле она ничего не знала, но догадывалась, что разговор пойдет о здоровье бабушки — все только об этом и говорили уже несколько месяцев. Или больше? Да, больше.

Тетя и бабушка мрачно посмотрели друг на друга, и Робин спросила Эди:

— Ты что, хочешь объясняться с ее матерью?

— Сходи-ка руки помой, — сказала бабушка.

Эмили презрительно фыркнула. Этот смешок вошел у нее в привычку совсем недавно, однако с годами будет получаться все выразительнее. И все-таки она покорно встала и направилась в туалет через пустой, но очень милый ресторанчик с деревянными столами под старину и стеклянными баночками, в которых плавали розовые цветы. Она прошла мимо кухни, откуда звучал джаз, и задумалась, что же это за место, непохожее ни на какие другие.

В туалете с красными стенами был полумрак и пахло лавандой. Эмили включила горячую воду, ополоснула здоровую руку, потерла пальцы на другой, затем лицо и шею. Вода капала на грудь. Еще мыла. Эмили задрала футболку и стала тереть под мышками. Иногда она почему-то никак не могла остановиться.

Как оказалось, к этому ее приучила мать. Эмили обнаружит причину студенткой, в Нью-Йорке, где будет изучать киноискусство. Ее однокурсница и соседка по комнате, Агнес из Барселоны, спросит, почему Эмили так часто моется, и та, не думая, скажет:

— Мужчинам нравятся чистенькие. — А потом спохватится: — Вот ужас, я говорю совсем как мама.

И подруга ответит:

— Кстати, твоя мама не так уж права.

Позже Агнес притащит Эмили на вечеринку в одну бруклинскую квартиру на набережной. Взявшись за руки, они будут стоять на крыше среди таких же молодых и счастливых гостей, курить, пить, улыбаться, чувствовать себя невероятно сексуальными, смотреть на сверкающий огнями город, что простирается вдалеке, и удивляться тому, как он огромен. Они попробуют угадать, где какой мост, и спутают Манхэттенский с Бруклинским. Бородатый парень будет играть на аккордеоне, и все девушки — кроме тех, кто предпочитает девушек, — захотят с ним переспать. Эмили вспомнит, что здесь давным-давно жила ее тетя. Она рассказывала, какой это шумный и грязный город, как она разозлилась и сбежала домой, в Чикаго, и с тех пор ни разу об этом не пожалела. «Наверное, она попала в какой-то другой Бруклин, — подумает Эмили, — потому что я не уеду отсюда ни за что».

Но в двенадцать лет важней всего то, что у тебя прямо перед носом. Например, собственное лицо в зеркале: глаза — точно такие же, как у бабушки и тети. Струнки родства потянули девочку обратно, в зал, где Робин и Эди, наверное, обсуждают великие и важные истины, которые пригодятся во взрослой жизни. Когда Эмили подошла к столу, тетя положила в сумку одну из папок.

— Что в ней? — настороженно спросила племянница.

— Да так, всякие бумаги, — ответила бабушка с непроницаемым видом.

— У вас тут что, какая-то семейная тайна? Ой, как страшно.

— Слишком ты у нас умная, — сказала Робин.

— Интересно, откуда это в ней, — улыбнулась Эди. — Что ты хочешь съесть?

Она протянула внучке меню.

— Я буду только пельмени с креветками.

— Это очень хороший ресторан, — заметила бабушка. — Попробуй другие блюда.

— Зачем, если я не хочу?

— Для опыта.

«Я погляжу, тебе этот опыт очень помог», — подумала Эмили и покраснела, упрекая себя за жестокие слова, пусть даже невысказанные.

Тетя, должно быть, поймала ее мысли на какой-то семейной короткой волне, потому что вмешалась:

— Она же сказала, что не хочет. — Робин одним глотком допила вино, погладила папки и добавила тише: — Закажи ей пельмени.

— Да мне, вообще-то, и неважно, что есть.

— Будешь есть что хочешь.

Эмили с благодарностью посмотрела на тетю. Как хорошо, что Робин за нее вступилась! Хотя до сих пор она еще ни разу не нуждалась в защите — по крайней мере, не от бабушки. Через несколько лет тетя снова спасла племянницу, когда у той совсем испортились отношения с матерью. В доме стоял ор и крик, один раз дошло до таскания за волосы. Решено было раз в месяц, на выходные, отправлять Эмили в Чикаго, к тете и ее другу, потому что «одаренной и творческой девочке» (кстати, с неплохими способностями к математике, но этого никто не замечал) необходимо культурное развитие. Пусть походит по музеям, антикварным и книжным магазинам, кинотеатрам, где показывают экспериментальные фильмы. Кроме того, отлучки в город всем сберегали нервы — и матери, и отцу, да и самой Эмили. Она бы так и продолжала ездить к тете, если бы однажды ночью у Робин не случился нервный срыв: слишком много выпила и слишком переживала, потеряв ребенка, о котором никто, кроме Дэниела, не знал. Скорбь по ребенку, которого носила всего несколько недель, — не ребенку даже, а мысли о ребенке — терзала ее так сильно, что Робин не выдержала. Племянница испугалась: никогда не видела, чтобы кто-то рыдал так долго, всю ночь напролет, все утро. Эмили позвонила отцу, тот приехал ее забрать. «Она успокоится, и тогда можешь приезжать в любое время», — сказал, краснея, печальный Дэниел.

Однако Робин легла в больницу, потом долго посещала психолога, начала пить, перестала, снова начала и снова бросила. К тому времени, когда она успокоилась, Эмили давно уже поступила в колледж.

— Пельмени очень вкусные. — Смущенная бабушка уткнулась в меню. — С ними ты не прогадаешь.

Эди заказала несколько блюд у стильной официантки. Та, пожалуй, была ровесницей тети, но выглядела моложе из-за сиреневой пряди в волосах, высоких ботинок и кожаной мини-юбки.

— Принесите что-нибудь на свой вкус, — добавила Эди. — Хочу, чтобы внучка попробовала.

— Так это ваша внучка! — воскликнула девушка и протянула Эмили руку.

Такая радость озадачила девочку.

— Ну конечно! Вы все — прямо три капли воды.

Верно, у них были одинаковые глаза, только у самой младшей они пока не погасли.

— Познакомься, Эмили. Это Анна, — сказала бабушка.

Девочка все смотрела на пальцы официантки, точнее — на ее ногти, покрытые сиреневым лаком с блестками.

— Мы с Анной подруги, — продолжила Эди. — Ну, что же ты? Поздоровайся.

— У вас такой красивый лак, — сказала внучка, пожимая руку, и окончательно смутилась.

Ее впервые знакомили с официанткой. Эмили жила в кругу родных, одноклассников, прихожан синагоги, соседей, знакомых отца и матери, кое-каких дальних родственников. Однако с теми, кто обслуживает тебя в магазинах и ресторанах, близко не сходишься. Не потому, что ты лучше их (или они хуже тебя), а потому… Почему — она не знала. Наверное, потому что до сих пор не обращала на них внимания. Пожалуй, сегодня был первый раз.

— Он у меня с собой, — сказала Анна. — Я тебе дам попробовать.

— Какая ты славная, — улыбнулась ей Эди. — Но только после обеда.

Вскоре принесли семь блюд с разной едой и три чашки риса. Правда, Эмили было не до того, она все время посматривала то на папки, то на Робин, которая наблюдала за бабушкой. Зато Эди никого не замечала. Навалив себе в тарелку всякой всячины, она ела, ела, ела без остановки, опустив голову. В одной руке — палочки, в другой ложка, словно это какое-то состязание на скорость, только заканчивать бабушка и не думала. Казалось, она может есть вечно, все равно не наестся. «Вот как ты стала такой», — подумала Эмили. Сама она проглотила всего три пельменя. Они были вкусные, сочные, пухленькие и сладковатые, но от вида бабушки ее начинало тошнить. Робин, видимо, тоже. Не тошнило только официантку, которая с улыбкой забирала со стола пустые тарелки. Она одна ничего не знала. Эмили подумала, не стоит ли ей сказать? Ведь Анне наверняка не все равно.

После обеда принесли зеленый чай (и «всего один бокал вина» для тети — она, возможно, и допивать его не будет). Анна вручила Эмили лак, и девочка занялась ногтями, старательно и неловко проводила по ним кисточкой, осторожно дула, а Робин тем временем открыла первую папку.

— Мы тут немного поговорим о здоровье бабушки.

— Может, не надо при ней? — сказала Эди.

— Облажаться боишься? — спросила Робин.

— Да ситуация и так — полная лажа, — заметила Эмили.

Бабушка заплакала.