Мифология русских войн. Том I

Вот рассказ о том, как люди, которые «французов… еще не видали», испытали «разорение от своих», причем жертвой оказался бедный сельский священник, человек добродетельный (приютил сиротку), отец малолетних детей.

Этот рассказ был записан в пору своей молодости своей русским философом Константином Николаевичем Леонтьевым (1831–1891). В 1851–52 гг. он гостил в имениях своего дяди, генерал-майора Владимира Петровича Коробанова — селах Спасское-Телепнево и Соколово Вяземского уезда Смоленской губернии, где записал рассказ о событиях 1812 г. местного дьякона, сына прежнего сельского священника. Дьякон вспоминал:

«Многие из здешних крестьян во время нашествия вели себя необузданно, как разбойники. Мне было тогда лет 8–9. Батюшка мой священником… Как только, перед вступлением неприятеля, Петр Матвеевич уехал служить в ополчение, сейчас же начали мужики шалить: то тащут, то берут, другое ломают. Батюшка покойный сокрушался и негодовал, но и сам опасался крестьян. Один раз идет он и видит, стоит барская карета наружи, из сарая вывезена, и около нее мужик с топором.

— Ты что это с топором? — спросил батюшка.

— Вот хочу порубить карету, дерево на растопку годится, и еще кой-что повыберу из нее.

А лес близко. Нет, уж ему и до лесу дойти не хочется. Барская карета ближе! Стало батюшке жаль господской кареты, он и говорит мужику:

— Образумься! Бессовестный ты человек! Тут неприятель подходит, а ты, христианин православный, грабительством занимаешься. А если вернется благополучно Петр Матвеевич и узнает, что тебе тогда будет?

А мужик ничуть не испугался, погрозился на батюшку топором и говорит:

— Ну, ты смотри, я тебя на месте уложу тут. Я и Петра Матвеевича теперь не боюсь; пусть он покажется, я и ему брюхо балахоном распущу!..

Итак, разорение от своих продолжалось. Входили в дом крестьяне и делали, что хотели. Наконец, посягнули на жизнь и батюшки моего. Вот как это было. Сидели мы все дети с батюшкой и с матушкой поздно вечером и собирались уже спать, как вдруг слышим, стучатся в ворота.

— Отопри, хуже убьем!

Матушка перепугалась, и мы все как бы обезумели от страха, а мужики ломятся. Уж не помню я, вломились ли они, или сам батюшка им решился отпереть, только помню, как вошел народ с топорами и ножами, и всех нас мигом перевязали, матушку на печке оставили, нас по лавкам, а батюшку взяли за ноги, да об перекладину, что потолок поддерживает, головой бьют. Изба наша, конечно, была низенькая, простая. Вот они бьют отца моего головой об бревно и приговаривают: «А где у тебя, батька, деньги спрятаны? давай деньги!». Они все бьют его головой с расчетом, чтоб сразу не убить, а узнать, где деньги. Постучат, постучат головой и дадут ему отдохнуть; видят, что он в памяти, опять колотить… Французов мы еще не видали, хотя по слухам они были уже близко» [631] .

631

Леонтьев К.Н. Рассказ смоленского дьякона о нашествии 1812 года // Леонтьев К. Н. Собрание сочинений. Т. 9. СПб., 1913, сс. 51–54.

При «власти» французов (а точнее — русском безвластии) картина та же. Вот что докладывал 14 сентября 1812 г. калужскому губернатору временно подчиненный ему предводитель дворянства Юхновского уезда Смоленской губернии:

«Вашему превосходительству сим честь имею донести, что крестьяне некоторых селений от вольнодумствия начинают убивать до смерти господ своих и подводют французов в те места, где оные от страха укрываются, что уже и случилось: маиора Семена Вишнева по многим чинимым ему истязаниям, по поводу крепостных его людей, застрелили досмерти, а подпорутчика Данилу Иванова крепостной его крестьянин Ефим Никифоров убил до смерти ж, за то, что советовал собирать с полей хлеб, а села Бородицкого крестьянин Сергей Мартинов, кроме того что рассказывал неприятелям, где что в доме господском и даже в церкви из утвари церковной повергнуто было в землю, но все то вынуто, а также гробы, в склепу стоявшие, с телами вынуты. Соединясь с французами и придя в село Лоцмену первой начал стрелять по казакам. О чем донеся вашему превосходительству покорнейше прошу снабдить меня разрешением, не повелено ли будет, описываемых смертоубийц и крестьян, наполненных вольнодумствием и уже соединившихся с французами в пример и к поддержанию других по нынешним военным обстоятельствам, приказать в тех же самых селениях расстреливать или вешать…» [632] .

632

В тылу армии. Калужская губерния в 1812 году. Обзор событий и сборник документов. / Ч. II. Сборник документов. Калуга, 1912, сс. 152–153.

И после отступления французов все повторилось:

«крестьяне ближайших к городу деревень, толпами устремившиеся к Москве тотчас после ухода из нее французов, разграбили все то, что неприятель не успел унести» [633] .

16–17 октября 1941 года — это дни новой московской паники. При виде начальства, покидающего столицу, начался массовый грабеж магазинов и складов под лозунгом: «Не оставлять же немцам». Всю фабрику «Красный Октябрь» обокрали. В очередях драки, душат старух, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: «Нет инструкций»», — записал в своем дневник журналист Николай Вержбицкий [634] .

633

Из записок Д. П. Рунича // Русская старина. 1901. № 3. сс. 610–611.

634

Вержбицкий Н. К. Дневник // Москва военная. 1941–1945. Мемуары и архивные документы. М., 1995. http://docs.historyrussia.org/ru/nodes/177142-iz-dnevnikovyh-zapisey-zhurnalista-n-k-verzhbitskogo#mode/inspect/page/4/zoom/4

Но у нас любят говорить, что когда однажды в Нью-Йорке, то местные жители показали свое истинное лицо и бросились на разгром магазинов. С выводом о нашем нравственном превосходстве: у нас-то такого никогда быть не может…

Глава 21 Русская литература о вражеском «мирняке»

Отмстить неразумным хазарам.

Их села и нивы за буйный набег.

Обрёк он мечам и пожарам.

(Пушкин А. С.)

Помните ли вы рассказ про одного русского офицера, «молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно». На свадьбе чеченского князя к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати. Офицер украл любимого коня одного из гостей той свадьбы, коня отдал 15-летнему сыну хозяина с тем, чтобы тот выкрал для него сестру.

Офицер держал девушку в крепости у себя в задней комнатке в крепости. «Он взял ее руку и стал ее уговаривать, чтоб она его целовала; она слабо защищалась и только повторяла: «Поджалуйста, поджалуйста, не нада, не нада». Он стал настаивать; она задрожала, заплакала. — Я твоя пленница, — говорила она, — твоя раба; конечно ты можешь меня принудить, — и опять слезы». Своему начальнику, старшему офицеру крепости, он пояснил: «— Дьявол, а не женщина! только я вам даю мое честное слово, что она будет моя… Хотите пари? Через неделю!».

Офицер выиграл пари. Его звали… Григорием Александровичем Печориным. Его командир, разрешивший держать украденную наложницу в своей крепости, это капитан Максим Максимыч. Автор рассказа (другой русский офицер, Михаил Лермонтов) итожит: «Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.

Михаил Лермонтов — участник и очевидец покорения Кавказа. Картина, запечатленная его пером, говорит и о сопротивлении местных жителей их «русификации», и о насилии русских солдат над гражданским населением.

Герой «Мцыри» — мальчик, плененный русскими солдатами:

Однажды русский генерал Из гор к Тифлису проезжал; Ребенка пленного он вез. Тот занемог, не перенес Трудов далекого пути; Он был, казалось, лет шести…

Этот мальчик не грузин: язык грузинского монастыря (а русских монастырей в Грузии не было) для него чужой. И он не сирота, у него было множество родственников:

И вспомнил я отцовский дом, Ущелье наше и кругом В тени рассыпанный аул; Я помнил смуглых стариков, И молодых моих сестер…

И тут одно из двух: или русский генерал для каких-то своих интересов оторвал ребенка от семьи и сделал его пленником («Ребенка пленного он вез»). Или же «замирение села» было тотальным. И убиты были все его жители, включая стариков, отца, мать и сестер мальчика и соседние аулы — и потому единственно выжившего малыша нельзя было оставить в одиночестве, которое грозило ему верной смертью. Какой вариант ответа избрать? «Русские солдаты брали детей в плен» или «Русские солдаты вырезали целые деревни»?

Другие стихи Лермонтова склоняют ко второму варианту:

Какие степи, горы и моря Оружию славян сопротивлялись? И где веленью русского царя Измена и вражда не покорялись? Смирись, черкес! и запад и восток, Быть может, скоро твой разделят рок. Настанет час — и скажешь сам надменно: Пускай я раб, но раб царя вселенной! Настанет час — и новый грозный Рим Украсит Север Августом другим! Горят аулы; нет у них защиты, Врагом сыны отечества разбиты, И зарево, как вечный метеор, Играя в облаках, пугает взор. Как хищный зверь, в смиренную обитель Врывается штыками победитель, Он убивает старцев и детей, Невинных дев и юных матерей Ласкает он кровавою рукою, Но жены гор не с женскою душою! За поцелуем вслед звучит кинжал, Отпрянул русский — захрипел — и пал! «Отмсти, товарищ!» — и в одно мгновенье (Достойное за смерть убийцы мщенье!)