Миграции
Шрифт:
— Ясно. Блин. А основной может сломаться?
— Да запросто, он постоянно ломается.
— Просто мы этого не замечали, потому что подключался запасной?
— Какой ты умный, Шерлок.
Она с топотом поднимается по трапу — меня давно приучили не называть трапы лестницами, — я поспешаю следом.
— Ты куда?
— Доложить капитану.
Энниса мы обнаруживаем на мостике; я слышу, как Лея излагает ему проблему куда более обстоятельно, чем мне. Единственная реакция Энниса — долгий выдох, да еще он, кажется, немного понурился. Он снова поворачивается к штурвалу и смотрит вперед, на пустынное море.
—
— Я считаю, нужно сходить на берег.
Долгое молчание, а потом он произносит:
— Пока рано.
— Капитан, идти дальше без запасного нельзя. Огромный риск, сумасшедший. Едва что-то случится…
— Я понимаю, Лея.
Она сглатывает, выпрямляется и, очевидно, набирается храбрости.
— Понимаешь ли ты, что подвергаешь нас опасности?
— Да, — отвечает он просто.
Она смотрит и на меня. Взгляд слегка смягчается.
— Ладно, только жить так до бесконечности нельзя, капитан. Нужно составить нормальный план спасения Фрэнни. Рано или поздно понадобятся топливо и припасы — тут же не гребаная «Любовь во время чумы». Остается надеяться, что наш дедулька «Сагани» не потонет прежде, чем мы нагоним эту воображаемую рыбу.
Лея с топотом удаляется, мы с Эннисом спокойно переглядываемся.
— Я найду другое судно, — предлагаю я.
Эннис будто не слышит.
— Курс все тот же? — Карту на экране он видит не хуже меня и все же вынуждает меня к ней подойти. Мы старательно помечаем маршрут крачек, чтобы выявить закономерности их передвижения, которое день ото дня становится все более непредсказуемым. Сейчас они направляются от побережья Анголы в нашу сторону.
— Все так же, юго-юго-запад, — говорю я. — Если будут держаться того же курса, мы их перехватим, но, Эннис, они ведь могут и не остаться. Все зависит от ветра и пищи.
Эннис кивает, один раз. Ему наплевать. Как сказал тогда Аник, куда ж теперь денешься.
— Они не свернут, и мы тоже, — говорит он.
Лея всегда первой выключает свой ночник, а я еще долго читаю. Но сегодня она, вопреки обыкновению, засыпает не сразу. Переворачивается к стене и приглушенным голосом спрашивает:
— А как ты без пальцев на ноге осталась?
— Отморозила.
— Как именно отморозила?
— Ну, просто… ходила по снегу босиком.
— Туповатое какое-то занятие, не находишь?
— Ага.
— А что, как ты думаешь, будет, когда мы найдем этих птиц?
— В каком смысле?
— Ну, будет нам хороший улов, ладно, дело славное, а с тобой-то чего? Ты собираешься домой возвращаться? Или останешься в бегах до конца жизни?
— А тебя-то оно с какой радости заботит?
— Так вот заботит. Если тебя поймают, то посадят снова, верно? За нарушение подписки о невыезде. А когда выяснится, что и в Сент-Джонсе это ты…
Я закрываю книгу.
— Они наверняка выяснят, чьим паспортом ты воспользовалась, — предупреждает она, как будто я сама этого не знаю.
— Каким образом?
— Хрен их знает. Как-то же полиция все выясняет. — Она сердито садится, опускает ноги с койки. — Что ты от меня скрываешь? Потому что ни фига ты не похожа на этакую беглянку.
— Я не беглянка.
— А должна быть беглянкой! И бояться тоже должна, Фрэнни! Не хочу я, чтобы ты снова села в тюрьму.
Я слышу слезы в ее голосе и с ужасом понимаю, что она
плачет.— Господи, ну не надо, — пытаюсь я ее успокоить. — Оно того не стоит.
— Пошла ты в жопу, — рявкает она, закрывая лицо руками.
Я неохотно выбираюсь из постели, подхожу, сажусь с ней рядом.
— Ну, Лея, хватит.
— Самой-то тебе плевать, да?
— Ну, в принципе, нет. — Хотя какая разница, если ты твердо решил умереть задолго до того, как тебя поймают.
Лея смотрит на меня, и боль у нее в глазах какая-то странная, едва ли не обольстительная, а потом я не успеваю отвернуться, а она уже целует меня.
— Лея, погоди, не надо.
— А чего не надо-то? — спрашивает она губы в губы.
— Я замужем.
— Фиг оно тебя с Бэзилом остановило.
— Там речь шла о разрушении, так что не имело значения. А это имеет.
Она тихо вздыхает — стала вся такая томная и искушенная.
— Ну и пусть.
Еще один поцелуй, теперь и мне хочется, хочется погрузиться в него, пусть он затмит все остальное, пусть близость залечит мои раны, — мне кажется, залечит, сможет, но какой же я окажусь предательницей, не только по отношению к Найлу, но и по отношению к собственной уверенности, к миграции, которую начала. Есть лишь один человек, которого я вознамерилась уничтожить, — я сама, и не хочу я никакого попутного ущерба.
А потому я как можно мягче завершаю поцелуй, возвращаюсь на койку и гашу свет. Лея смотрит на меня сквозь тьму, безмолвная, вожделеющая, растерянная. А потом тоже укладывается спать.
«Мы — чума этого мира», — часто повторяет мой муж.
Сегодня слева по борту — огромный кусок суши, меня это удивило, потому что на карте, которую я рассматриваю, никакой суши нет. Подойдя ближе, я понимаю, что это огромный остров из пластикового мусора, а на берегах его — мертвые рыбы, морские птицы и тюлени.
Я пишу Найлу; стопка писем, которые предстоит отправить, распухла от груза моих мыслей. Я пытаюсь осмыслить наши отношения, ошибки, которые я наделала, извилистые пути, которые мы для себя выбрали. Я размышляю над тем, что все могло быть иначе, но пытаюсь на этом не сосредоточиваться; во всех этих «если бы» живут одни сожаления, а сожалений у меня и так уже целый океан. Вместо этого я большую часть времени провожу в неге, в мгновениях, что спрятаны между словами и взглядами, в строчках, которые он мне писал во время моих отлучек, строчек неизменно великодушных и нежных, несмотря на мои уходы. Я живу в ночах, которые мы провели в постели, читая друг другу, в воскресных утрах, когда мы наливали друг другу ванну, в бесконечных поездках, чтобы увидеть птиц, поездках молчаливых, безупречных, взаимно воодушевляющих. Пытаюсь сделать вид, что таких мгновений у нас еще будет много.
Мы идем к югу вдоль побережья Бразилии. Каждый день начинается с надежды, мы проводим его, вглядываясь ввысь, высматривая, выискивая, боясь моргнуть, и заканчивается в безвоздушности отчаяния. Осталось всего два трекера, но самих вас гораздо больше, и вы наверняка близко. Только где вы? Машете ли по-прежнему своими крылышками? Боретесь ли с ветрами, волнами и усталостью? А что, если я доберусь до Антарктиды, а вас там не окажется? Если вы, как и другие, погибнете в пути? Мои жалкие попытки отыскать в конце своей жизни смысл окажутся бесплодными.