Михаил Ходорковский. Узник тишины: История про то, как человеку в России стать свободным и что ему за это будет

Антон рассказывает, что то ли на первом допросе, то ли на одном из последующих допросов с Платоном Лебедевым пыталась разговаривать одна молодая следовательница: — Платон Леонидович, чего вы обижаетесь? Я понимаю, вы на Каримова обижаетесь, но мы-то с вами русские православные люди, давайте поговорим.

Второго июля у бывшей подчиненной Платона Лебедева Ирины был день рождения.

Она сняла зал в ресторанчике «Мартель» на улице Чаянова и пригласила друзей.

Многие Ирины друзья работали в ЮКОСе.

В числе приглашенных была и помощница Ходорковского Татьяна Чуваева.

Так вот праздник давно начался, но все друзья из ЮКОСа, как по команде, опаздывали.

Ира говорит, что Татьяна Чуваева приехала ближе к ночи.

Ира говорит, на ней не было лица.

Она протянула Ире цветы, подарок и сказала: — Привет.

Поздравляю. Платона арестовали.

В зале воцарилась тишина.

Ира говорит, что у нее мир переворачивался перед глазами.

Немного придя в себя, гости стали пить молча и быстро.

Ира говорит, что через полтора часа они выпили в ресторане все спиртное, старались побыстрей захмелеть.

А когда все же захмелели, некий человек по имени Максим, бывший Ирин и Платона Лебедева сослуживец сказал: — Зря они так, — он имел в виду прокуратуру, власть, Кремль, президента? — Они еще пожалеют об этом.

Не такие мы проблемы решали! Ира утверждает, будто ответила тогда: — Нет, Макс, таких проблем мы никогда не решали.

На этот раз мы проиграем.

Ира говорит, что вернулась домой и стала ждать звонка.

И через несколько дней Ире позвонил кто-то из ЮКОСа (Ира не говорит, кто) и попросил покинуть страну, чтоб у прокуратуры не возникало желания допросить Иру по делу Платона Лебедева.

Через десять дней Ира уехала в Лондон.

А 2 июля Ходорковский расхаживал по своему кабинету, как тигр по клетке, и ждал того времени, когда глубокой уже ночью его примет кто-то из правительства или администрации президента.

Расхаживал и говорил: — Никогда не прощу себе, что Платона арестовали.

Люди, близко знающие Михаила Ходорковского, рассказывают, будто в ночь после ареста Лебедева Ходорковского принял премьер-министр Касьянов.

Касьянов будто бы сказал, что ездил к президенту Путину, и президент вроде бы велел передать: «Пусть Ходорковский не волнуется. Это не политический заказ. Кто-то из олигархов проплатил прокуратуре, чтоб она наехала на Лебедева. Олигархи между собой грызутся. Разберутся, выпустят».

В ту ночь в офисе Ходорковского были несколько известных журналистов, имени которых я не могу назвать.

И они не поверили тогда Ходорковскому, будто президент действительно мог так сказать: «политический заказ», «проплатил прокуратуре».

Через некоторое время эти журналисты встречались с премьер-министром Касьяновым, и тот, не под запись, разумеется, вроде бы подтвердил, что действительно был у него такой разговор с президентом и действительно будто бы президент как про нечто само собой разумеющееся говорил про возможность политического заказа и коррумпированность прокуратуры: «Пусть Ходорковский не волнуется. Это не политический заказ. Кто-то из олигархов проплатил прокуратуре, чтоб она наехала на Лебедева. Олигархи между собой грызутся. Разберутся, выпустят».

В первые же дни после ареста Лебедева люди из ЮКОСа разговаривали с Романом Абрамовичем. Спрашивали, не может ли Абрамович, пользуясь своими связями в Кремле, поговорить с президентом и посодействовать освобождению Лебедева. Абрамович вроде бы сказал, что разговаривать с президентом про Лебедева не будет, боится.

Во всей нашей истории единственный человек, который, похоже, никогда не боялся — это Платон Лебедев.

Он не сотрудничал со следствием. Он писал в прокуратуру дерзкие письма. Он в суде говорил государственным обвинителям, когда те пытались допросить его: «Я не желаю с вами разговаривать, вы преступники, вы сфальсифицировали это дело, вы налгали». Он дерзил и в тюрьме. Ему не передавали в тюрьму лекарства. Его переводили из тюремной больницы в общую камеру.

Его сажали в карцер. Он продолжал дерзить.

На второй день после ареста адвокат Антон Дрель получил разрешение посетить своего клиента Платона Лебедева в следственном изоляторе «Лефортово». Когда адвокат зашел в камеру для свиданий, Лебедев первым делом спросил: — Кого из ребят еще взяли?

Он был совершенно уверен, что арестовали не его одного, а всех или почти всех акционеров ЮКОСа.

В конце концов он оказался прав. С самого дня ареста Лебедев не тешил себя иллюзиями, будто можно выкрутиться, пойти на уступки или, как пишет Ходорковский, стать на колени. С самого первого дня в тюрьме Лебедев был уверен, что не только он, но и его товарищи перемолоты будут в порошок подконтрольной власти прокуратурой, судом, правоохранительной системой. И единственное, уверен был Платон Лебедев, что остается — это достойно принять неволю и, может быть, смерть.

В этом смысле написанные из тюрьмы мне слова Ходорковского «бросить Платона не мог» выражают трагическое чувство — дружбу.

Про Ходорковского известно, что когда он стал богатым, то старался всегда пристраивать на работу в МЕНАТЕП или в ЮКОС своих школьных и институтских друзей. Ходорковскому, кажется, свойственно атавистическое какое-то представление о дружбе из советских песен типа «Были два друга в нашем полку, пой песню, пой…».

Я перечитываю письмо Ходорковского и думаю, что дружба, понятие не принятое в современной политике и современном бизнесе, многое объясняет. Вы хотите знать, почему Ходорковский не бежал, а пошел в тюрьму? Он не мог бросить друга. Он считал своим долгом разделить судьбу друга, который вознамерился достойно принять неволю и, может быть, смерть. Как вам такое объяснение?

Я пишу эти слова 24 августа 2005 года. То ли за то, что Ходорковский из тюрьмы слишком много пишет статей в газеты, то ли просто за дерзость и отказ выйти на прогулку Платон Лебедев помещен в карцер изолятора «Матросская Тишина». По площади этот карцер такой же примерно, как любимый «Линкольн» Лебедева. Там в карцере любителю соленых огурцов, грибов и шашлыка Платону Лебедеву не дают пищи и воды.

И третий день сегодня в знак солидарности с другом Михаил Ходорковский держит в тюрьме сухую голодовку.

ГЛАВА 10: РАЗГРОМ

«Если бы год назад мне сказали, что СПС и „Яблоко“ не преодолеют 5-процентный барьер на думских выборах, я серьезно усомнился бы в аналитических и прогностических способностях говорившего», — пишет Михаил Ходорковский весной 2004 года в статье «Кризис либерализма в России».

А ведь ему говорили. Он что, забыл? Или события, произошедшие до ареста, в воспоминаниях узника меняют масштаб? Или Ходорковский просто для красного словца написал «Если бы год назад мне сказали…» тогда как примерно за год до написания «Кризиса либерализма» ему и сказали? Или действительно статью «Кризис либерализма в России» написал не Ходорковский, а кто-то, кто не знал, как в январе 2003-го приезжали к Ходорковскому в Жуковку Немцов и Чубайс?