Милый дедушка

Тети Шурина кровать. Над ней деревянная витринка. Там, за стеклом, все: и дед Фокей, и бабушка, и лёля Паня в кепке. Тут и моя Таня в пионерском галстуке. А вот и дядя Ваня. Ему лет двадцать. Лицо из-под шапки, как нос корабля — бесстрашное и чистое. Таких почти и не бывает. А я вот, думаю я, видел.

3

Гости. Лёля Паня с лёлей Женей, дядя Гриша с тетей Милей, дядя Митя и Хоробровы, Вовка и Людка.

Леля Паня как бы сельский интеллигент. Работал комбайнером, заведовал молочнотоварной фермой, а перед пенсией — колхозной пасекой. Он носит кепку с пуговкой, пиджак и аккуратно выглаженную лелей Женей рубашку. Дядя Ваня наливает ему рюмку, и он отодвигает горлышко на половине. Пусть водка, пусть ликер иль пиво — половина. Принцип. «Ну дак а як?» — смеется дядя Ваня. Нет, половина.

Зато дядя Гриша пьет полную. Он — конюх. В детстве болел полиомиелитом, ноги испорчены. Он ходит, нагнув худосочное тело над самой землей, и радостно вскидывает его, когда видит любимых своих племяшей, целует их и крутит пальцем пшеничный свой чуб. Дядя Гриша. Григорий Потапович. Любимая тема за любым столом в этой деревне — дяди Гришины легенды. Их рассказывают, помнят и хранят.

— Раз иду в Бийск, подъезжаю до моста, бачу — затор. На конях бабы. Рев. Шо такэ, думаю. Подъезжае до мэнэ пидполковник: «Григорий Потапович, разрешите обеспокоить, помогите…» Я кажу: «Мэк! А що?» А вин тыче мэни в небо. Дывлюсь, а там! Немецки самолеты так и кружать, так и кружать… Я тоди пийшов и розигнав затор.

— Так немцев сроду над Бийском и не было.

— Цыць! Ты ще малый таки свэдения имэть.

Тетя Миля крупная, здоровая, веселая. В молодости, говорят, дядя Гриша по пьянке ее поколачивал. И она позволяла — из уважения. Сам дядя Гриша про свою силу рассказывал чудеса. «Хлопци разбалуются, так я брав с кого-нэбудь шапку, пиднимал рукою амбар и пид угол — шоб не баловались». Конечно, такая силища была в молодости. Но и сейчас дядя Гриша не вянет. Держится размашисто, голос низкий, командный, с хрипотцой. «Иду раз, вже писля войны. Останавлюется черна машина и мэнэ два здоровых хлопца беруть под руки и у двэри… Тю! Я поднакоживсь та шубу и растебнув. А пид ней ординов!.. Страшное дело».

Больше всего дядя Гриша любит коней. Последнего жеребца он выкормил из соски, и колхоз разрешил ему держать его у себя. Если коней в подворье нет, дядя Гриша за стол не сядет.

— А зачим я буду без коней исты?

— Дядя Гриша, вы казак?

Он крутит свой тонкий волнистый чуб и отвечает медленно и твердо:

— Козак.

— А какой: донской или кубанский?

Задумывается.

— Я — кубаньский.

Вовка Хоробров, дяди Ванин зять, курит на лесенке и посмеивается. Черноволос, смугл, красив, как голливудский ковбой. Леля Паня зовет его «Хоробра».

— Ничого в ей там не вырастэ! — слышится от печки голос тети Шуры. — Ж… там у ей вырастэ!

Если дяди Гришины истории лучше все-таки слушать в пересказе, то дядю Митю надо слышать самого. «На улице рыли канаву для канализации, — начинает дядя Митя, и глаза его загораются предвкушением. — Мы идем с Петькой Долговым после рейса. А в канаву попали два учителя. И кобыла. Один учитель пения. Дождь, темь, ну черно. Потрогает руками — там земля, там кобылья морда». И он, учитель-то: «Родина-мать, я твой сын, слышишь, как я плачу?!» Дядя Митя хватает руками по канаве, и мы все смеемся. «Мы с Петькой учителей вытащили, а кобылу не стали. Ее утром трактором вытащили. А второй был учителем всеей истории…»

Дядя Ваня снова наливает. Леля Паня закрывает рюмку. Дядя Ваня щурится и смеется: «Ну а як?» «Ну идэ твоя Пушишина?» — кричит он тете Шуре, к печи. Тетя Шура достает свою рюмку-обманку с пузырем в стекле — подарок бабки Пушишиной, а дядя Ваня верной рукой наливает. «А тоби, дид, хватэ, — говорит тетя Шура, — а то ты будешь пьяный». Дядя Ваня в лице выражения не меняет, наливает. Людка подкладывает Вовке, он тоже охотнее пьет, чем ест. Но Людка учительница, в голосе у нее металл. Мимо нее трудно.

4

Помню, лет десять назад, на втором курсе, моросил дождь, сапоги приходилось поднимать высоко, налипала грязь, и работа казалась прихотью начальства — вечная ошибка подневольного. К концу дня, жалея руки, мы затаптывали картошку в землю; в душе шевелилось, не хотело, но ты наступал каблуком и поворачивался — картофелина исчезала, а ты наступал на другую.

Вшестером мы жили не в клубе, как все, а в деревянном сарайчике. Мы покупали в сельмаге сладкое вино «Лидия», не пользовавшееся спросом у местного населения, и пили его вечерами. Шура Баланов бил восьмеркой по струнам, и мы пели про давнюю память, которая легла на плечо зеленой тушью. Приходила Оля, красивая девушка, потерпевшая крах любви, слушала, и мы провожали ее по очереди. Приходил хозяин, странный мужичок, выпивал вина и веселил нас словами: «Другой бы обиделся, скандалил, спорил — я не буду».

Мы не замечали ни коровы, жившей за стеной, ни свиньи, ни кур, ни Оли… Не слышали петухов и не видели деревьев. Мы были молоды. Мир неразрезанным тортом ждал нас впереди. Все дело было в том, как за него ухватиться.

5

Леля Паня и леля Женя уезжают на четыре дня в Усть-Пристань, на свадьбу внучки, и мы остаемся у них на хозяйстве. Это решено. А пока поживем у них и поучимся.

Дом у лели Пани устроен по-другому. Кипения и стройки, как у дяди Вани, здесь нет. По чистому двору ходят черные утки с белыми грудками и аккуратно, сыто крякают.

Вечерком, когда свободен от хозяйства, леля Паня ходит по дому с мухобойкой на плече, бьет мух.

— Ну что, сколько набили? — спрашиваю для разговора.

— Три, — серьезно отвечает он.

После вечерней дойки кто-нибудь приходит. Садимся на стулья в большой комнате, всем видны лица всех — кругом, начинается беседа. Сегодня в гостях дядя Митя.

Речь заходит про деда Мирона, умевшего предсказывать погоду. Раз, рассказывает леля Женя, его позвали на пожар, так он походил вокруг дома, почитал «Отче наш», только сзади наперед, — и пожар стих. «Совпало!» — улыбается леля Паня. «Кто знает…» — леля Женя в прекрасной неуверенности.

Еще новость. У магазина одна женщина, немка, рассказывала, внутри у нее жаба. Что, мол, просветили рентгеном, а там живая жаба. Леля Женя смотрит на меня: может такое быть?

Потом дядя Митя тоже рассказывает пару историй. Смешных. Потом выпивает стакан медовухи и уходит. Когда умерла бабушка, на похороны он опоздал. Жил тогда в другой деревне, в Кемеровской области. После похорон сидели все у тети Шуры, одни свои, и вдруг заходит дядя Митя — опоздал. Накинулись на него — «единственный сын», а он расстроился: без него схоронили. Пошли еще на кладбище, а он «вот эдак, как упадет на локти, на могилу… «Мама!».

А она ему деньги завещала, рассказывает леля Женя, сто рублей. Как самому бедному. У нее и было-то — сто.

6

Перед отъездом хозяев опоросилась свинья Машка. Я видел, как родился последний, седьмой, поросенок.

Машка долго ходила по клети, грубо дышала, собиралась. Потом напряглась — появилась зажмуренная головка с прижатыми ушками, еще потуга — и он, мокрый, вылетел на пол, побежал, приволакивая заднюю ногу. Генетический урод. Один из семи. Копыто на правой задней ноге вывернуто задом наперед.