Мир Гаора

– А мы тут на прогулку ходили, - стал рассказывать последние новости Чалый.

– А Сизаря и ещё двух с того конца на торги дёрнули.

– Рыжий, а баб видел? Ну, у врача.

Гаор осторожно кивнул.

– Нуу?
– оживились парни.

– И много?

Говорить Гаор ещё не мог и потому молча показал два пальца.

– Больше-то тут и поглядеть на них негде.

– Это тебе не в Таргуйском.

– В посёлке-то с этим свободно.

– Это по управляющему глядя.

– Ну, завсегда так.

– И в казармах везде по-разному.

– Вот помнишь, ребя, мы там эти дуры пустотелые делали, так там, Рыжий, веришь, нет, отбой, надзиратель казарму запрёт и дрыхнуть уходит, а там хоть огнём всё гори, - рассказывал Чеграш, - решётки промеж отсеков плёвые, пролезть как нечего делать...

– Это они, небось, по директорскому пузу рассчитывали, - засмеялся Гиря, - он бы точно застрял, а нам-то...

– Главное, к побудке на место успеть.

Гаор невольно засмеялся и тут же закашлялся. Осторожно тронул шею, вроде мазь впиталась, и попробовал сдвинуть ошейник вниз. Тот неожиданно легко сел на основание шеи. Сразу стало легче дышать. Гаор откашлялся, перевёл дыхание и ответил.

– Это в любой казарме главное.

Парни переглянулись.

– В любой это как?

– Ну, в солдатской.

– А рази там запретно?

– Там же свободные.

Гаор сел, подобрав под себя ноги. Уж о чём-чём, а о казармах он мог рассказать.

– В казарме нельзя. Выйдешь по увольнительной и гуляй, как хочешь, только патрулю не попадайся, - начал он.

– И сильно гулял?

– Ты что ж, солдатом был?

– Был, - кивнул Гаор.
– А гулял по-всякому. Как с деньгами было. За увольнительную тоже заплатить надо.

Седой, улыбаясь, смотрел на них и слушал, не вмешиваясь. Камера жила своей жизнью, и всё это казалось Гаору уже привычным и даже не слишком отличалось от того, как он прожил большую часть своей жизни. Ну, мятые штаны и рубахи вместо формы, ну, небритые и лохматые, ну, в ошейниках, а так-то... бабы, жратва, выпивка, кто что когда видел и пробовал по этой части.

– И послаблений не было?

Гаор невольно помрачнел.

– Когда послабления... не к добру они. Перед Чёрным Ущельем нам тоже... строевой нет, начальство нас не трогало, девок, кто хотел, прямо в казарму приводили.

– Это почему?
– спросил Чеграш.

– Смертники, - пожал плечами Гаор.
– Оттуда живым мало кто возвращался, а со смертника какой спрос. Если я в Чёрное Ущелье назначен, мне "губа", ну гауптвахта, - пояснил он, заметив недоумение парней. Они снова не поняли, и он уточнил, - вроде тюрьмы для военных, но не надолго, а так, не больше месяца.

– Ага, понятно.

– Давай дальше, Рыжий.

– Ну вот, мне не то, что "губа", мне и трибунал не страшен. Всё равно уже. Дальше фронта не пошлют, меньше пули не дадут. Нас и не трогали.

Парни слушали, приоткрыв рты. Набралось ещё слушателей.

– А Ущелье это что?

– Это в горах, - Гаор стал помогать себе руками.
– Ну, вот две как стены, а между ними дорога. И река. Они лезут, мы отбиваемся. Мы вверх сунемся, нас вниз скинут. Вот такой чехардой. То бомбёжка, то обстрел, то атака, - он невольно поёжился.
– Мясорубка. Мы кадровые, аттестованные, ещё держались. А новобранцев привезут, за сутки состав уполовинится, а через неделю и сменять некого.

Он уже не следил за тем, понимают ли его, знают ли разницу между аттестованным рядовым и новобранцем, то, прежнее, всё сильнее овладевало им. О Чёрном Ущелье писать он не рискнул, взялся тогда за Малое Поле, посчитав менее опасным, хотя и там навидался и такого, и всякого. Но Чёрное Ущелье...

– А потом?

– А потом перемирие подписали и Ущелье отдали. Так на хрена нас там штабелями укладывали...
– он выругался, обрывая рассказ.

Надзиратель уже колотил по решётке, скрипели колёсики тележки, и Слон строил четвёрки. Войны нет, надо жить. Ещё одно присловье с той поры.

А после обеда привели новеньких. Двоих постарше и парнишку вроде Мальца. Все прирождённые, чувствовали и вели себя уверенно. Войдя в камеру, что-то сказали. Гаор не понял, но догадался, что это и приветствие, и, похоже, вроде пароля, потому что откликнулись радушно, и Слон сразу определил их на места. Гаор понял, насколько его поведение отличалось от положенного, и задним числом снова подумал, как бы всё обернулось, если бы не Седой. Но... но похоже, у рабов свой не только Устав, но и язык. И Седой, кажется, его знает. Стоит поучиться.

Седой лежал, прикрыв глаза, а рядом сидел, будто охраняя его, Зима, и Гаор решил отложить вопрос с языком на потом. Успеется. Лишь бы Седого на торги не забрали, но говорили же, что торги только с утра.

– Рыжий, - позвал его сверху Чеграш, - играть будешь?

– Давай, - согласился Гаор.

– Тады лезь сюда.

Гаор перебрался на верхние нары и сел напротив Чеграша, подобрав под себя ноги, чтобы греть их своим телом. Ступни хоть совсем отошли, но здесь к врачу не попросишься, просьба может и боком выйти, слова санитара о печке, где лежат те, что ходить не могут, намертво отпечатались в памяти и пояснений не требовали, так что береги свое здоровье сам, больше оно никому не нужно.

– Давай.

– На обе и вперехлёст?
– хитро предложил Чеграш.

– Давай на обе, - усмехнулся Гаор, - кон по десять.

Хоть не играл он давно, но был в себе уверен. Чеграш посмотрел на него с уважительным удивлением, и они начали.

Пять конов подряд Гаор выиграл.

– А ты чего хоть для затравки не проиграешь?
– поинтересовался Чеграш, потирая отщёлканный лоб.

– Лоб берегу, - серьёзно ответил Гаор.
– Ещё давай? Или хватит?

– Ща, смотри, Лыска покупают.

Гаор повернулся к решётке и стал со всеми смотреть.

Малец и ещё двое парней отвели к решётке одного из новеньких и теперь очень серьёзно спрашивали его о всяком разном. Тот, не в силах вырваться - с трёх сторон зажали, а с четвёртой решётка - отвечал. Вопросы были внешне простые, но Гаор чувствовал, что готовится какой-то подвох, и ждал. Пока Лысок - у него на подбородке густая длинная щетина сильно редела, образуя заметное голое пятно, след старого ожога - отвечал правильно.