Миргород

– Так точно, ясно, - уныло ответил капитан.
– Что с долларами делать?

– А что с ними теперь делать? Описал, посчитал - жги в присутствии свидетелей. Ну, или не жги. Твое дело. Мне главное, чтобы бумага была правильно оформлена, понял?
– удовлетворенно, как сытый кот, улыбнулся майор, вставая со стула.
– И все-таки лучше бы он наркоманом был, банкир этот. Закругляйтесь тут, давайте. И, наверное, по домам всем пора.

Кузнецов постучал со значением по стеклу наручных часов.

– Спасибо, товарищ майор!

– Вот, спасибо говорить начальству - это ты правильно. Это начальству всегда нравится. А когда нравится начальству - хорошо будет и подчиненному.

Он стоял, довольно улыбаясь. Полы куртки оттягивались тяжелыми карманами, коробки торчали углами наружу. Кузнецов похлопал себя по карманам, уминая, укладывая получше. Ничего не получилось.

– Ну, ничего. Своя ноша не тянет.

– А между прочим, товарищ майор, на складах этого дерьма - завались! И девятки, и старых семь шестьдесят пятых и даже усиленные десятые есть. Полным-полно. Мне зять говорил, он там в охране сидит сутками, - заговорил один из молчавших до того оперативников.
– А мы за них тут жопу рвем, как за валюту настоящую.

– Да ну? В охране, говоришь? Денежное место, наверное? Как банкир, на валюте сидит, практически. Да лучше, чем банкир даже.

– Нет, он рассказывал, что вообще пока ни одного ящика на сторону не ушло. У них там все строго. Учет и контроль, как до войны.

– Строго, значит? А не пригласишь ли ты меня в гости, старшой? С зятем познакомишь. О жизни нашей дальнейшей побеседуем. Вон и капитана своего позови. Ему тоже такой разговор будет интересен. Так ведь, капитан?

– Так точно, товарищ майор!

– Геннадий Николаевич. Мы же не на службе уже. Я ж сказал, что распускаю.

– Понял, Геннадий Николаевич. Завтра же и соберемся. Соберемся, Серега? Чего долго планировать?

– Конечно! Нужное дело, понимаю. Поговорим. Давно надо было! Записываю, значит: завтра в шесть. То есть, в восемнадцать ноль-ноль, значит. Жду вас всех в гости, но угощения, извините... У меня семья.

– Ничего. С собой принесем, раз такое дело. Складчину организуем. Новый год, типа того, отрепетируем.

***

Очередной кризис начинался, как обычно в последние лет двадцать - с финансов. Перегретый финансовый рынок под холодным дождем шипел, сдувался и трескался. Такое случалось регулярно, к колебаниям кривых на экранах телевизоров все давно привыкли.

– Опять банкиры намудрили, - ругались в очередях к обменникам горожане.
– Кому теперь верить? Куда вкладываться?

Верили по традиции валюте общемировой, выкладывали последние купюры, тщательно пересчитывали и прятали подальше зеленые бумажки. Пусть все рухнет, но эти хрустики всегда помогут, всегда останутся в цене.

Все может быть. Все, что угодно. А доллар - он уже сколько лет доллар! Вон, в пятом году какой кризис был, а сосед на долларе даже поднялся. Знал, небось, от жены, вот и поменял заранее. Они, которые в банках, всегда всё заранее знали и всегда выживали!

А вот банкам уже не верили. Ни Центраьному, ни коммерческим, показывающим прибыль и скорый рост. Выскребали последние крохи, до копейки. Один за другим банки лопались, объявляя дефолт. Вводимое государственное управление не спасало. Так, по мелочам, на продаже имущества банков, кто-то успевал получить компенсацию. А если не поспешил или не имел связей наверху - так и сосал теперь кулак.

Товары дорожали уже не ежедневно даже, а чуть ли не ежечасно. Особенно полезли вверх цены на продукты питания, что старики посчитали верной приметой скорой войны и тут же выстроились в очереди в продуктовые магазины, еще задрав планку спроса. Попытка ограничить продажу каким-то максимумом в одни руки, казалось, подтвердила предположения "паникеров". И теперь уже весь город суетился, перебегая из очереди в очередь, занимая с ночи, продавая место, записываясь в длинные списки, теряя их и затем с криком и скандалом заводя новые.

А когда действительно объявили о начале войны, паника стала всеобщей. Кто-то даже пытался совсем уехать. Правда, куда надо ехать, не знал никто. Знали только, что ехать обязательно надо. Однако, выехать из города не удавалось: военные расклеили объявления, что не гарантируют жизни и безопасности выехавшим из города. То есть, там не было ни слова о том, что оставшимся в городе такая жизнь гарантируется. Потому что шла война и никакой личной безопасности быть не могло. Но так хитро было написано, что многие поняли, читая между строк: военные просто запрещают выезжать. А кто рискнет, мол, тому не гарантируем - понятное дело!

В какую-то из тревожных весенних ночей с грозой и молнией, что-то там повредившей на подстанции, так, что света не было во всем городе, армейские части грузно промаршировали от своих казарм к выходу из города. Они не грузились в эшелоны, а шли пешком, что для выглядывающих в узкие щели между раздвинутых штор горожан было еще одним признаком близкого конца. В чем именно будет конец, как это все произойдет и когда именно, думать горожанам было просто страшно.

А потом была разбита первая витрина.

Для большого пожара хватает маленькой искорки. Причем, искорка эта может быть не только безобидной, а даже поначалу полезной. Делали, скажем, ремонт, что-то сваривали, клепали, снова заваривали. Уходили и приходили. Все было нормально. А потом в какую-то из ночей вдруг вспыхивал пожар от залетевшей куда-то между полами и сохранившей свой жар искры. Это случайность? А если вытолкнули из магазина, замеченного уже не раз в этой очереди невидного мужичка, а он в злобе - шарах камнем в витрину? И если часть народа к нему шатнулась, чтобы остановить, задержать, и если не в милицию, так хоть по шее надавать, то другие - в витрину, за хлебом, за тушенкой. Как? Почему? И остальные сразу туда же, забыв о первоначальном намерении, стараясь ухватить хоть пакет сахара, хоть кило крупы. Хоть что-нибудь. Хоть лаврушки пакетик.

А потом прокатилась толпа по центральным улицам, уже целенаправленно громя витрины и таща из магазинов все, что под руку попадет. Все и всем можно! Война идет, она все спишет! Только внезапно начавшаяся стрельба на окраинах и гулкие взрывы остановили грабежи. Народ мигом попрятался, опять высовывая нос только в узкую щель меж слегка раздвинутых плотных летних штор.

Война прокатилась через город в одну сторону.

Потом - в другую.

Потом снова вернулась, грохоча где-то совсем неподалеку и сверкая по ночам зарницами далеких взрывов.