Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025

– Нет. Ты напишешь замечательную книгу. У меня не будет причин уходить.

– Ты только что сказала, что не смешивала работу и личные отношения. Значит, мне не на что рассчитывать? И я навсегда останусь четвертым?

– Во-первых, как я уже говорила, у тебя нет никакого кризиса. Во-вторых, ты напишешь свой текст и без меня. В-третьих, я не буду тебе помогать, я буду тебе мешать. Для того, чтобы ты иногда задумывался над тем, что пишешь. Это заставит лучше справиться с работой. Тебя иногда следует немного тормозить.

– Чтобы сначала думал, а потом писал?

– Это ведь хорошо, правда? Но, повторяю, ты справишься и без меня.

– Ничего не понимаю, зачем ты тогда пришла?

– Я хочу быть с тобой.

– Камень сказал, что мы прекрасная пара, - грустно сказал Сомов.

Он понимал, если Нина сейчас уйдет, он больше не никогда не напишет ни единой строчки. Сколько бы Петров его не уговаривал.

– Камни часто сообразительнее людей, - сказала Нина.

– Я знал, что когда-нибудь встречу тебя.

– Рано или поздно это должно было случиться.

Самое удивительное, что они не забыли о семинаре. Сработало чувство долга. Работу надо было закончить. В новом объявлении было указано время начала собрания, кто его написал, Сомов не знал, впрочем, это не имело значения.

В кабинете никого не было. Народ собираться не торопился.

– Я сяду в зале?
– спросил Сомов.

– Нет. Неправильно. Писатели будут чувствовать себя увереннее, если увидят организатора. Для них важно, чтобы в случае провала мероприятия ответственность нес специальный человек. Это помогает им сохранять чувство собственного достоинства.

– Один "семинарист" уже сбежал, как только увидел меня за столом, - грустно напомнил Сомов.

– Не переживай. Он обязательно вернется.

"А я уже вернулся, голубки мои"!

– Камень!
– воскликнул Сомов.

"Да, это я - Камень с большой буквы".

– Почуял что-то интересное?
– спросила Нина.

"Хорошее слово ты применила. Правильное. Я почуял. Именно так работает мое природное любопытство. Надеюсь, вы уже обсудили свои проблемы и готовы продолжить работу. Кстати, мы еще не прочитали рассказ Анонима. Приступим. Мне кажется, что этот парень нас удивит".

Сомов кивнул и начал читать.

Беседа о Боге в винном погребе

Лето 1517 года выдалось необычайно засушливым. Народ готовился к голоду. Завсегдатаи пивных связывали это обстоятельство с неожиданным прекращением отлова и показательного наказания еретиков.

Профессор из Гетенберга Ниавариус даже написал трактат о зависимости количества выпавших в округе осадков от числа поверженных врагов церкви. Опираясь на цифры, он убедительно доказал, что чем больше в городе разжигали очистительных костров, тем больше влаги посылало небо и, естественно, пышнее колосились окрестные пашни. В ученых кругах трактат приняли с интересом, рассматривая его, как еще одно хитроумное рациональное доказательство существования Бога.

Совсем иначе истолковывали ситуацию крестьяне. Далекие от политики и вообще от каких-либо теорий, они решили позаботиться о себе самостоятельно, возобновив охоту на ведьм и колдунов. Для проведения столь богоугодного дела тотчас образовался Союз хлебопашцев, который в первый же день постановил отловить некоего Михеля, торговавшего на местном базаре напитком с непредсказуемыми свойствами. Пусть, мол, на небесах увидят, что еретикам прощения не будет. Впрочем, мужики, объединившиеся в Союз, были, в общем-то, ребята законопослушные, они не стали спешить с самосудом, а обратились с просьбой о сожжении негодяя к местному епископу, как положено. Но тот, к немалому их удивлению и против обыкновения, отказал, призвав хлебопашцев к смирению и милосердию.

В глубине души он, конечно, пожалел, что современная политика, до поры до времени, чурается решительных действий, но против церковного начальства не пошел.

Период либерализации и попустительства явно затягивался. Народ ждал перемен, и решение епископа вызвало неудовольствие. Наиболее нетерпеливые захотели было поджечь ненавистного Михеля без разрешения, но тот был отбит городской стражей и водворен в каземат.

Ропот толпы, прокатившейся по городу, уже нельзя было замолчать. Горожане неожиданно возлюбили хлеборобов. Целыми днями возле телег на базаре толкались любопытствующие, жадно впитывая диковинные рассказы крестьян. И о необычной засухе, поразившей посевы, и о странных, невиданных прежде насекомых, и о собаках-людоедах - грозе ночных дорог, и о призраках, посещавших дома вероотступников в полночь, и о еретиках, открыто обсуждающих условия договора с дьяволом.

Под напором неопровержимых фактов горожане потеряли свою природную склонность к послушанию. Они потрясали своими тяжелыми, натруженными кулаками и выкрикивали в адрес епископа нехорошие слова.

Мартин понял, что момент настал. Горожане были готовы к самым безрассудным действиям, для открытых беспорядков не хватало лишь человека, который взял бы на себя труд повести их.

"Почему бы не использовать энергию бунтарей в святых целях?" - думал Мартин, ясно представляя себе, что его Претензии как раз и способны довести толпу до исступления. Останется только показать людям, кого следует убивать в первую очередь, и все пойдет само собой.

Резня обещала быть грандиозной, но Мартина это не волновало, он знал, что иначе нельзя. Враги должны быть наказаны. Это не было проявлением какой-нибудь особой всепоглощающей ненависти, просто констатация факта. Должны и все. Потому что это правильно. Нельзя жить рядом с врагом, и не желать ему погибели. По-другому думать Мартин не собирался.

Начать он решил в четверг и, поручив смышленому Меланхтону собрать единомышленников, занялся редактированием рукописи "95 Претензий к Папе".

Ранним утром в четверг Меланхтон зашел за Мартином.

– Пора, мастер. Я нашел одно укромное местечко, там нас никто не найдет! "Серые братья" наверняка уже прослышали о вашем намерении и сделают все, чтобы помешать. Да только вряд ли у них что-нибудь получится.

– Пойдем, ученик, - решительно сказал Мартин. На мгновение в него вселился ужас, опасное дело он задумал, и еще не поздно было отказаться, но стать рабом столь подлой мысли он не мог себе разрешить. Обычная подлая гнусность разума - вот что это было. И исходить могла только от дьявола. А уж с дьяволом у него были свои счеты.

Винный погреб, где Мартину предстояло переждать пару часов перед выступлением, был отвратителен. Громадные бочки с Рейнским, нависавшие со всех сторон, казались черным предзнаменованием - Божье дело и бочки с винищем!

"Если бы я был язычником, - с отвращением подумал Мартин, - одного вида этого погреба было бы достаточно, чтобы отвратить меня от величайшего дела, которое мне надлежит выполнить. Но я, слава Богу, не язычник. Небесный Отец сказал мне: "Иди и скажи". И я пойду и скажу. Пусть весь мир перевернется, пусть эти собакоголовые проклянут меня. Безумцы. Что мне их проклятье по сравнению с Божьей милостью"!