Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

Тогда он им сострадал.

Каждый раз, когда поезд наконец трогался в сторону границы с Чехословакией, я испытывала чувство огромного подъема и легкости. Не стесняюсь в этом признаться. Десятки раз пересекала границу на станции Чоп, и десятки раз возникало это удивительное чувство. Вот мы едем по ничейной полосе, вот приближаемся к первой пограничной станции на чужой земле… На чужой… А душа трепещет от счастья.

Черна-над-Тиссой. Первая наша станция. Приходят улыбающиеся пограничники, разрешают не будить детей — уже глубокая ночь, пусть детки спят. Мы открываем окна и вдыхаем уютные запахи: цветов, вкусной еды. Покой разлит в воздухе. Слышно даже пение птичек. Неужели некоторые поют ночью?

Наконец поезд трогается. Мы едем через Татры, через спящие деревушки и городки… Я никогда не ложилась спать, пересекая границу. Я дышала горным воздухом, смотрела, как потихоньку светает, как рано-рано, в пять утра идут люди на работу, я махала им из вагонного окна, и они махали мне в ответ.

…«Крик станций: останься!..»

Поезд мчал меня по чужой земле. По родной, любимой… Но на эту любовь прав у меня не было.

Торпеда

Собралась я уезжать до времени. Все. Сдаюсь. Нет у меня больше сил участвовать во всех безумствах Артёма. Детей жалко. Как они будут жить, видя в детстве такое?

Был бы у нас большой дом, приходил бы он в любом виде в свою комнату в другом конце, подальше от наших спален, ложился бы спать… Никто бы его не видел… В конце концов — распоряжаться собственной жизнью — это право каждого человека. Пусть. Я ему не воспитатель, не мать, не начальник. Я — человек, которого он ни в грош не ставит. И ладно. Мне бы только детей поднять.

Паспорта наши хранятся не у нас, у начальства.

— Принеси мой паспорт, я домой поеду. Не могу больше.

— Прости меня. В последний раз прости. Вот — прости, увидишь, как все будет хорошо.

— Я это слышу почти десять лет. Не будет хорошо. Дай своим детям жить без ужаса.

— Я виноват. Я очень перед вами виноват! Прости меня! Я — знаешь, что я сделаю? Я сегодня же зашьюсь!

— Где же ты зашьешься? Ты знаешь, где это делают?

— У нас в госпитале делают!

— Что ж ты раньше не говорил?

— Думал, что сам справлюсь. Но сейчас… Я не могу вас потерять. Я решил!

— Это же опасно! А вдруг ты сорвешься? Тогда люди умирают! Неужели ты сам не сможешь?

— Нет! Я столько боролся с собой! И теперь решил — все! Зашьюсь.

Он меня ни в чем не убедил. Но утром нет времени вести разговоры.

Днем он приходит на обед и показывает шов на попе. Свежий реальный шов, со стежками.

Зашился!

— Вот она, торпеда! Там!

— Кто ж это сделал?

— В хирургии.

Муж называет фамилию начальника хирургического отделения.

Мне его жалко. И страшно ужасно за него — лишь бы не сорвался теперь.

— Ты понимаешь, что тебе грозит? Ты должен держаться!

— Конечно, я понимаю. Я перетерплю. Ради детей я на все готов.

Как легко верить в хорошее человеку, обессиленному ежедневным ужасом! Целую неделю длится полное безоблачное счастье. Муж помогает искупать детей! Укладывает их спать. Сидит с дочкой за уроками!

Что ж мы раньше-то не догадались это сделать?

Вот дураки-то! Так просто! И так хорошо!

Но… Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах… Через неделю муж приполз домой на карачках — такого я еще не видела! Лицо — красно-синее! Хрипит!

«Все, — подумала я, — выпил, а у него торпеда! Он же умрет теперь! Что делать?»

— Что ты наделал! — плачу я. — Что же ты наделал!

— Ыыыымммм, — мычит умирающий муж.

И тут, впервые в жизни (всегда что-то случается в первый раз), я говорю себе:

— Пить он сегодня начинал трезвым человеком. Знал, чем ему это грозит. Когда-то надо же за что-то брать ответственность самому. Прежде за все его выходки отвечала я. Врала, что у него температура, если он валялся пьяный и не приходил на службу, а однажды, придя в отделение во время его дежурства, обнаружила его (единственного дежурного врача!) совершенно «в дупель» и приводила в чувство — голову под кран с холодной водой запихивала, как он ни сопротивлялся… Он заплетающимся языком клял мою жестокость и бессердечность… А я молилась, чтоб никто только не зашел, никто не увидел… А сейчас… Что я могу сделать сейчас? У меня тут дети спят, я не могу их с ним наедине оставить, он на все способен, когда надрызгается. Но даже если оставлю, побегу в госпиталь просить помочь человеку с торпедой, где гарантия, что торпеда действительно существует? А вдруг он просто кого-то из друзей-докторов попросил наложить шов? Ведь были у меня сомнения на сей счет, были… Да… Но он сейчас какой-то не такой, как обычно. Синий прямо…

А оставшийся разум мне подсказывает:

— Синий он потому, что за один раз набрал недельную норму алкоголя. Торпеда к этому отношения не имеет, поскольку ее нет и не было.

И что же?

Разум оказался прав! Не было никакой торпеды. Был очередной спектакль с декорациями.

Поутру кающийся муж во всем признался. И снова обещал…

Я не уехала: в школе кончался учебный год, а вскоре и командировка наша заканчивалась вообще.

Я все еще любила мужа, да. Но не уважала его и не доверяла ему совсем.

Возвращение

Настала пора уезжать. Те, кто попадал на службу за границу, старались обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь: перепродавали, спекулировали. Еще одним серьезным источником дохода считалась покупка за гроши в воинской части списанной и прошедшей уже сотни тысяч км «Волги». С этим везло только избранным. Но те, кому повезло, делали в автобате полный ремонт машины, красили ее. Выглядела, как новенькая. Красавицу перегоняли в Союз и продавали в среднем за 25 тысяч рублей. Это средняя зарплата за 10–15 лет!

Многие были уверены, что обеспечили себя и детей всем необходимым на всю оставшуюся жизнь.

Все их накопления сгорели уже через несколько лет.

Мы ничего не накопили. Не заказывали контейнер. Два ящика багажа: книги, одежда, какая-то утварь. Главное наше богатство и счастье — детки!

Приехали в Москву. Мне предстояло доучиваться в аспирантуре, закончить диссертацию. Мужа направляли в Среднеазиатский военный округ. Он должен был прибыть в Алма-Ату, получить там указания, к какому месту назначения следует ему отбыть. Мы ничего не знали, что нас ждет. Я думала, что смогу часто бывать там, куда его пошлют. И еще я знала: чтобы офицера перевели по месту жительства жены, надо, чтобы жена была серьезным специалистом. Как минимум кандидатом наук. Значит, моя кандидатская была необходима нам всем как самое насущное.

Брежнев-Андропов-Черненко

Брежнев умер в ноябре 1982 года. Мы настолько привыкли к тому, что он есть, вот такой, еле говорящий, но говорящий тем не менее часами невразумительные речи, что не поверили сообщению о его смерти. Когда я пришла на работу и мне сообщили о случившемся, первая реакция была смех.

— Это что? Самый короткий анекдот?

Самое интересное: так же реагировал каждый вновь прибывший.

Потом начался театр скорби.

В школе отменили занятия, но всех педагогов обязали явиться в день похорон, чтобы ВМЕСТЕ смотреть церемонию.