Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

На нас орут в мегафон:

— Девочки, отойдите!

Мы отходим на два шага и возвращаемся.

Наконец какая-то возбужденная киношная тетка самолично отводит нас подальше. Мы лепечем про то, что тут парни нас выслеживают. Она ничего и слушать не хочет.

Мы думаем, как нам возвращаться. Мы смотрим за стаей. Они мечутся с другой стороны, высматривают кого-то. До нас им далеко.

— Бежим сейчас?

— Бежим!

И вот мы со всех ног бежим туда, откуда пришли. К людям. На дороге опять никого.

Оглядываемся — и видим вдалеке силуэты двух девчонок. А за ними стая.

— Бежим!

Я задыхаюсь. Что-то с моим горлом не то. Воздух не проходит в него, нечем дышать. Я бегу уже только ногами, дыхание, кажется, остановилось. Сердце печет.

Наконец мы оказываемся под железнодорожным мостом. Людей уже видно. Не близко, но видно.

Оглядываемся — стая настигает тех девчонок.

Мы убежали! Мы спасены!

У меня ушло много времени на то, чтобы отдышаться. Сердце никак не хотело стучать в обычном режиме, трепыхалось и дрожало…

Перед тем как разойтись по домам, мы пообещали друг другу, что никогда никому про то, что с нами приключилось, не расскажем. Да и зачем рассказывать? Что это могло изменить?

Но та погоня была точно нужна. Как вполне определенный и ясный урок.

Мои грехи

Все свои школьные годы я привыкла после уроков — до самого вечера — оставаться дома одна. Все расходились на работу. И тетя Аня работала с моего второго класса. Ей нужно было заработать трудовой стаж для пенсии. Поэтому я (как многие другие дети) приходила домой, отпирая дверь своим ключом, обедала, делала уроки.

Мне доверяли. Я казалась вполне разумным вменяемым человеком. И вот только сейчас я расскажу о двух своих грехах, которые совершала дома в одиночестве.

Один грех я вполне могу объяснить.

Меня заставляли есть.

Предшествующее поколение настрадалось во время войн и связанных с ними голодом настолько, что главным благом жизни считало еду.

Их очень даже можно понять. Настоящий (не ради диеты) голод — это самая реальная беспощадная пытка. Человек, испытавший подлинный голод, помнит о нем всю жизнь. И если даже очень и очень сыт, станет кормить гостя или ребенка с особым тщанием. И при этом любоваться, как тот ест.

Я испытала на себе этот процесс!

Вот я ем.

С неохотой, через силу. Можно даже сказать, давлюсь. А рядом сидит со сладкой улыбкой моя тетечка и своей чистой вилочкой пододвигает на моей тарелке кусочки получше. Просто чтобы я не пропустила, обратила на них свое пристальное внимание.

И попробуй не съешь!

Это же будет горе! Страх и ужас!

То есть — я запросто могу начать пухнуть от голода, если откажусь съесть последний кусочек тушеного мяса — мягенького, без жилок!

Был и еще упрек: «Я целый день стояла у плиты ради тебя, а ты…»

Приходилось смиряться. Давиться и глотать. Ради спасения собственной жизни и чтобы не подводить любящего человека.

Но для себя я делала выводы. Давала себе обещания насчет еды.

Знаете, все проходят через мечты на тему «Вот подождите! Вот я вырасту!..»

Очень много проектов по поводу моего вырастания было связано именно с едой.

Ну, во-первых: я никогда не буду есть больше, чем мне хочется.

Во-вторых: я никогда не буду заставлять своих детей есть. Не сяду вот так вот с вилочкой и не стану запихивать им в рот куски, когда видно же, что они уже не могут.

В-третьих, я никогда-никогда-никогда не буду есть суп!

С супами моего детства связано много печальных историй. Я их не любила. Особенно в детском саду. Ну — они были там невкусные и некрасивые. Быстро остывали, и белые круги жира плавали на поверхности. Гадость!

А воспитательницы на меня злились и оставляли за столом, пока я все не доем. Бывало, даже наказывали, не брали на прогулку. И я сидела одна и роняла детские слезы в тарелку с ненавистной жижей.

Думаете — доедала? Нет! Ни за что! Это было просто невозможно. Почему я должна запихивать в себя этот белый жир? За что? Что я такого сделала?

И вообще — зачем супы?

А когда я пошла в школу, начался новый этап.

Газ мне включать не разрешалось. Но меня все равно ждал теплый обед. Суп — в термосе. А второе — в укутанной полотенцами и одеялами сковородке.

Cуп пропитывался запахом пробки от термоса. Есть его возможным не представлялось. Он вонял. И я совершала преступление, прекрасно понимая, что поступаю очень плохо. Я выливала содержимое термоса в унитаз.

Я была сознательным членом общества. Я понимала, сколько в мире голодных детей, которые были бы счастливы съесть этот любовно приготовленный для меня суп. Но где эти дети? Не доедешь, не доскачешь… Суп отправлялся в унитаз.

Таковы были правила игры. Если бы я честно оставила суп нетронутым, разразилась бы трагедия. Точно говорю: пробовала жить по-честному пару раз. Просьбы не оставлять мне суп в термосе ни к чему не приводили… Вот я и… Приспособилась…

И каждый раз, выливая суп, я давала себе слово: вырасту — супы ни-ни. Их не будет в моей жизни. Должна сказать, что много лет я следовала этому обещанию!

Второй же грех — до сих пор мне самой не понятен. Пишу о нем исключительно ради того, чтобы кого-то предупредить: в раннем подростковом возрасте ребенок в очень многих вещах совершенно не может отдавать себе отчет и действует бессознательно.

Итак. Я возвращалась домой из школы, чувствуя огромную усталость. Мне совсем не хотелось есть. Мне совсем не хотелось спать. Я чувствовала опустошение. Я была приучена к нескольким главным правилам возвращения домой: первое — сменить обувь, на улице грязно; второе — вымыть руки и лицо; третье — снять школьную форму и повесить ее на вешалку в шкаф, чтобы она не помялась.

Дальше полагалось пообедать.

Я не делала ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого…

Я шла на кухню и зажигала газ. Потом я ставила на огонь пустую жестяную банку из-под консервов и «производила химические опыты». Пишу в кавычках, потому что просто не знаю, как иначе назвать то, что я творила. Я наливала в банку, например, одеколон, сыпала соль, сахар, кидала туда куски гуталина, какую-нибудь пластмассовую штуковину — все, что в голову придет. И смотрела, что будет.