Моё несчастливое счастливое детство

До сих пор помню, что самыми трудными для нас, почтальонов, были дни, когда в доставку поступали чисто женские "Работница" и "Крестьянка". Сказочная дешевизна этих журналов (цена одного экземпляра от 10 до 13 копеек!) делала их доступными буквально для всех слоёв населения. А вот мужская читательская аудитория запомнилась, как ни странно, своей привередливостью. Сильный пол отдавал предпочтение, в основном, техническим изданиям. Особой популярностью, помню, пользовался журнал "За рулём". Это издание всегда было лимитированным: подписка, в основном, разыгрывалась среди водителей автобазы, и счастливые обладатели квитанций требовали от почтальонов вручать им журнал лично в руки...

Каждое утро, сортируя кипы газет, я выучилась читать их "по диагонали". Однажды этот навык скорочтения сыграл со мной злую шутку. Я имею в виду свой визит в местный комитет госбезопасности. Меня вызвали туда через нашего начальника почты. Лидия Александровна Соболева долго ходила вокруг, потом осторожно поинтересовалась, не натворила ли я чего? Весело рассмеявшись, я отрапортовала: "не нарушала, не употребляла и приводов не имею". Мое игривое настроение начальница не оценила и сухо проинформировала о том, что меня ждут в КГБ. Страха не было, но внутри противно зашевелилось что-то ноющее и холодное...

Наши местные чекисты занимали скромное помещение в отделении милиции. Я робко стукнула в дверь и получила разрешение войти. В кабинете сидели двое: по тому, как они беседовали со мной в течение почти полутора часов, я смело могу утверждать, что у этих людей не было ни нервов, ни сердца. Вероятно, в учреждениях госбезопасности должны служить именно такие люди, но мне никогда не нравились живые роботы. Они спрашивали, я отвечала и никак не могла взять в толк, за что меня "повязали".

Промурыжив положенный срок, строгие дяди, еще более посуровев лицами, спросили, нет ли у меня за границей родственников. Я покачала головой. Мне предложили еще раз хорошо подумать. Я старательно думала, но усилия были напрасными. Тогда меня упрекнули в неискренности и достали из стола распечатанный конверт. Одного взгляда было достаточно, чтобы все стало на свои места. Я улыбнулась и вздохнула с облегчением. Офицеры госбезопасности продолжали смотреть на меня пристально, давая понять, что улыбка в этом кабинете неуместна...

На самом деле произошло следующее. Однажды, сортируя газеты, я прочла в "Неделе" небольшую заметку о трагической судьбе знаменитого в те годы марафонца Абебе Бикилы. Скажу о нем лишь два слова. Этот эфиопец первым в истории спорта сумел стать двукратным олимпийским чемпионом в марафонском беге (кстати, свою первую олимпийскую дистанцию спортсмен пробежал босиком из-за того, что ему не смогли подобрать подходящий размер кроссовок!). Добавлю еще, что Абебе Бикила был первым в истории чернокожим олимпийским чемпионом, представлявшим свою, африканскую, страну (до него чернокожие спортсмены выступали в составе сборных команд чужих стран).

Так вот. В результате автомобильной катастрофы знаменитый спортсмен получил тяжелую травму и стал инвалидом-колясочником. Автор публикации - довольно известный журналист и спортсмен - писал, что его герой очень нуждается в моральной поддержке. Он просил читателей не оставаться равнодушными. В конце заметки был дан адрес, которым я тут же воспользовалась. Ничего крамольного в моем письме не было. Однако именно эти несколько ободряющих строк, написанных в благородном порыве, стали предметом тщательного разбирательства и явно лишили чекистов душевного равновесия.

Не прошел даром визит в КГБ и для меня, воспитанной, как бы это высокопарно не звучало, на идеалах добра и справедливости. Не стану преувеличивать и травить байку на тему "из кабинета я вышла другим человеком". Но то, что нелепый и до абсурда смешной допрос стал точкой отсчета моей взрослой жизни - это бесспорно. "Погононосные" начальники, сами того не желая, сделали мне весьма полезную прививку, выработавшую устойчивый иммунитет к фальши и лицемерию.

***

Со временем мне стала понятна истинная причина "переполоха". Как выяснилось, я была слишком наивной, ибо не могла предположить, что даже такая невинная переписка с заграницей находилась "под колпаком". Дело ведь было вовсе не в содержании письма, а в самом факте, свершившемся без высочайшего на то позволения: очень у нас не любили тех, кто высовывается.

Перлюстрировалась вся без исключения почтовая корреспонденция, поступающая из-за кордона. С особым пристрастием "шмонались" посылки. В те годы их содержимое и количество строго регламентировались: если мне не изменяет память, "оттуда" можно было получать лишь две посылки в год - не более. В Агадырь они поступали регулярно, поскольку здесь жила целая колония переселённых немцев. Многие из них обосновались в транспортном поселке, куда я носила почту. Они-то меня и посвятили в тайны "посылочных" перлюстраций, результатом которых, как правило, была существенная "усушка-утруска". Где и на каком уровне чинился беспредел, не ведаю. Зато помню, как искренне радовались те, кому приходили письма из Германии, Канады и реже - из Америки. Обычный бумажный четырехугольник, густо облепленный пёстрыми марками, творил с людьми чудеса! Иные от радости начинали тихо плакать. Истомившиеся от долгого ожидания вестей, эти люди не суетились и не выхватывали долгожданный конверт. Они бережно принимали его из моих рук и долго всматривались, будто старались разглядеть там лица тех, кто был для них здесь почти недосягаем...

С началом перестройки все мои знакомые немцы перебрались на постоянное место жительства в Германию. Со многими из них я состою в переписке и знаю, как бережно хранят они воспоминания о своей прежней жизни. Теперь они, их дети и внуки стали состоятельными и, главное, свободными людьми. Многие до сих пор приезжают погостить в Казахстан. Никто из них не считает этот благословенный край чужбиной, поэтому обидно слышать, как наших земляков иногда называют "сытыми бюргерами". Надо раз и навсегда согласиться с тем, что Родина их предков, которой они остались верны, - это их историческая Родина. Они любили ее сквозь годы и расстояния, она ответила им взаимностью, и этот хеппи-энд - честно заслуженная нашими земляками награда.

***

Почтовую сумку я носила почти год, затем меня перевели на телеграф - доставщиком телеграмм. Эту работу нельзя назвать лёгкой. Она не требовала физических усилий, но слишком большая эмоциональная составляющая давила на психику. Говоря об этом, я, конечно же, имею в виду телеграммы о смерти. Приносить в чей-то дом дурную весть - чрезвычайно тяжкая миссия. На первых порах, вручив такую телеграмму, я старалась как можно быстрее удалиться прочь. Потом поняла: покидать человека, внезапно оглушенного бедой, - слишком бесчеловечно...

Кажется, "утешительница" из меня вышла неплохая, но уже через год меня снова повысили, и я стала телеграфисткой. Смешно сказать, но оборудование, с помощью которого у нас в те годы осуществлялась телефонно-телеграфная связь, теперь можно увидеть только в музее.

В Агадыре на телеграфе в ту пору стоял аппарат Морзе - точно такой, какой показывают в фильмах об Октябрьской революции. Коллеги помогли мне освоить азбуку, и я сравнительно быстро выучилась работать "на ключе". Проще говоря, телеграммы в "нашей конторе" принимались и отправлялись с помощью точек и тире. Потом эти заковыристые значки расшифровывались, "переводились" на нормальные буквы и от руки вносились в телеграфные бланки. Это была такая морока, но мне она нравилась. За каждой принятой или отправленной телеграммой были живые люди, которые нередко оказывались в форс-мажорных обстоятельствах. Своевременная помощь им - нередко зависела и от нас.