Мое побережье

— Боже, Пеппер, — и тут же исчезли. Пальцы в утомленном жесте сомкнулись на переносице. — Ты до сих пор веришь этим идиотским сказкам, где все легко и просто? В «долго и счастливо»? — темные глаза впиваются в лицо, отчего буквально давящие на глазные яблоки слезы становится физически трудно сдерживать. — Я предупреждал, что это ни к чему не приведет, — он метался против камина, загнанно и напряженно.

— Почему ты боишься просто попробовать?

— Потому что это край, Поттс! — рука с силой впечатывается в спинку кресла, отчего то жалобно скрипит, и горячая капля разом слетает с накрашенных ресниц. — Гребаный край, — злой шепот вырывается сквозь пальцы скользнувших по лицу рук. Молчит. Глубоко вздыхает, словно пытаясь усмирить внутренний ураган. — Я не смогу спокойно сидеть на другом конце штатов, не имея ни малейшего понятия, что здесь происходит. Приезжать на пару недель на каникулах… Не хочу давать обещаний, которые могу не сдержать, и не хочу отбирать у тебя шанс на нормальную жизнь и нормальные отношения с кем-то, кто тебе подходит.

— А если мне не нужна нормальная жизнь с нормальными отношениями?

Собственный голос еле слышный, но слова, сказанные искусанными губами, повисают между нами. И мы оба словно бы не знаем, что теперь с ними делать. То ли задохнуться от этой проклятой ноющей боли, впитавшейся, кажется, в сами кости, то ли безудержно трясти головой в надежде, что они вылетят из черепной коробки, и больше никогда не потревожат измученный рассудок.

Он не двигается, дает молчаливое разрешение подойти ближе и уткнуться носом в плечо, позволяя легким заполниться терпким запахом виски, парфюма, оливок и едва уловимым — лилий. Затем, вздохнув, опускает ладонь на затылок и зарывается пальцами в волосы. Губы рассеянно тычутся в висок.

Музыка, все еще тихо играющая в его телефоне, пренебрежительно оставленном где-то на полу, дарила странную иллюзию покоя и в то же время сочилась горькой безысходностью.

Закрыть глаза.

Потому что невысказанное царапает горло, рвется наружу, не выдерживая более ни минуты в этом заточении. Выворачивает наизнанку сердце, которое не находит себе места, разбухая под ребрами до непозволительных размеров.

Потому что, наверное, именно в такие моменты за человека говорит его душа.

Когда нет сил молчать.

И голос на грани слышимости:

— Люблю тебя.

Как шелест непокорных волн, неизменно прибывающих к своему побережью и разбивающихся о непоколебимую твердыню вековой неизбежности.

Тони не говорит ни слова — лишь наклоняется и не дает наполнить легкие воздухом, перекрывая доступ к кислороду.

Потому что даже самые страшные бури покоряются, находя на камень.

Разлетаясь всплеском шипящих брызг.

Я пошатываюсь, когда он с напором подается вперед, целуя и заключая в ладони лицо так сильно, будто за что-то извиняясь. Будто разметывая на клочки последние стены невидимых преград.

И нечто внутри отпускает.

На мгновение я забываюсь и перестаю понимать, где нахожусь. Только чувствую, как руки обхватывают спину и прижимают к себе, что хочется просто раствориться в нем, слиться с кожей, сойти с ума, но больше никогда не расставаться с этим запахом. И как шире раскрывается рот напротив, а теплый язык на пробу прижимается к кончику собственного. И более уверенным выпадом — следом.

Одно крошечное движение — податься к нему. Вплотную. Неразборчиво скользнув ладонями по груди и обхватить прохладными руками оказавшееся слишком горячим лицо, пытаясь касаться как можно больших участков тела разом. Почувствовать ладонью пульс на шее.

И, наверное, этот маленький жест становится последней каплей.

Он срывается, толкает меня на себя, пытается отступить назад и сам же врезается в спинку кресла, теряясь в комнате. Сдавленно мычит в плотно сомкнутые губы — то ли от недовольства, то ли от того, как тазовая косточка под тонким подолом платья упирается от резкого движения в его пах.

Пятится почти на ощупь к лестнице. Грохот — цепляется ногой за журнальный столик, и, кажется, раздается какой-то звон, но так и остается чем-то далеким и неважным, потому что руки, эти, блин, руки… я едва не спотыкаюсь о первую ступень, в последний момент подхватываемая Старком и прижимая к стене. Эти руки творили что-то невозможное. Нервно, судорожно задирая светло-сиреневую ткань, оцарапывая ремешком часов нежную кожу. Такие большие. Горячие. Пальцы впиваются в ягодицы, с силой подтаскивая к себе. И какой-то невнятный, полузадушенный звук исчезает под его ртом, когда затылок бьется о стену.

Всякая мысль, появляющаяся в голове, моментально меркнет. На сей раз виной тому его губы — они лихорадочно скользят к шее, вжимаются, выносят мозги. Влажными касаниями языка. Прикусываниями, от которых хочется сжать пальцы на затылке и попросить сделать это сильнее.

Больше.

— Пожалуйста, — я не знаю, чего хочу от него потребовать. Но, похоже, он все понимает сам — понимает, потому что руки вновь одергивают платье, а в следующий момент подхватывают вверх, заставляя по инерции уцепиться ногами за его талию. Прижимают так плотно, что в голове на секунду плывет.

Губы беспрестанно соскальзывают, неспособные продолжить поцелуй с каждой неладной ступенькой.

За окном гудит ревучий раскат. Кажется, начиналась гроза.

Тони с силой бьется спиной о дверной косяк в коридоре, не рассчитав траекторию. Грохот на секунду возвращает в реальность.

— Осторожней, — шепотом. Слишком невинно целуя подставленную щеку.

Будто не мои ноги оказываются до боли зажатыми между его корпусом и стеной.

Подтянуться на руках скользящим движением вверх — и снова забыть собственное имя. Его быстрое дыхание опаляет разгоряченную кожу шеи. Такой… дурацкий кусок железки.

Не дотянувшись до ремня, я в сердцах дернула вверх полы рубашки, чувствуя пальцами, как мигом напрягается раскаленная кожа живота. Материя податливо задирается, и можно наконец-то прикоснуться к обнаженным бокам и крепкой спине.

Старк рывком оттолкнулся и в несколько шагов преодолел расстояние до двери, судорожно хватаясь за ручку. Щелчок — спина провалилась прямиком в пустое пространство.

Ближе. Он нужен ближе. До скрученных легких нужен.

Я изогнулась в его руках, рваными движениями стягивая платье. Поморщилась, поздно вспоминая, что забыла расстегнуть молнию. С секундным характерным треском ткань подчинилась и зашелестела к ковру, небрежно отброшенная в сторону.

Тони издает странный звук, напоминающий то ли ругательство, то ли подобие рыка, и едва не падает на меня, в последний момент упираясь локтем в матрас. Ловя шумное дыхание и опаляя лицо собственным, неровным вздохом, когда пальцы наконец-то получают доступ ко всему телу.

— Стой, — шепот, приказ.

Рука легко подхватила талию и подтянула вверх, к подушкам, покуда свободная попыталась сдернуть покрывало. Я бездумно пнула подвернувшийся под ногу валик, помогая устранить мешающий комок ткани.

Задохнуться — ноги вплотную прижимались к его бокам, а неладная пряжка царапала низ живота. Поерзать — так, что в промежность уперся напряженный член, и из губ вырывается хриплый выдох, потому что он вдруг кусает подвернувшийся подбородок.

— Сними… — голос не слушается, а пальцы тянут вверх рубашку, — сними ее.

Кольнувшее разочарование захлестывает ненадолго, уступая пониманию; Старк отстранился, принимаясь быстро расстегивать пуговицы на манжетах, и, боже, от этого остановилось бы сердце, если бы не заходилось в таком лихорадочном ритме.