Мое тело – Босфор

Меня начинает пучить от Кока-колы. Я больше не могу ее пить.

Мусти начинает долгий и занудный монолог. И, мол, нельзя каждый день встречаться с разными мужчинами, это вредно для психики, и как мы вообще собираемся жить в будущем, и какой он хороший, в общем-то парень, и готов взять на себя часть расходов по моему питанию…и, видимо, воспитанию…тут я икаю, потому что звучит это благородно, но питание нам в Турции не требуется, все больше питие да веселие…которого с этим занудой Мусти не видать как собственных ушей!

Я гордо вскидываю голову.

– Спасибо, Мусти, ты действительно хороший парень, но лично мне твоя помощь не нужна! Не знаю, Ниф, может быть, тебе? Нет? А тебе, Иа? Тебе не требуется помощь Мусти по хозяйству? Подумай хорошенько! Он будет стирать твои вещи, у него есть стиральная машинка!

– Спасибо, я лучше похожу во всем грязном.

Из сумки раздается пиликанье Мясника, и мы начинаем хохотать. Я – так громче всех: сказывается нервное напряжение и мучения с Кока-колой. Мусти не может понять причину нашего истерического смеха и принимает все на свой счет. Мы надеемся, что он наконец уйдет, но он не уходит. Тогда мы идем плавать в море, сколько уже можно обсуждать наше поведение, пора вспомнить, что мы на морском берегу, а не в школе.

– Ты теперь как колобок, я от Маугли ушел, я от Мустика ушел…

– Да, а хитрая Бородка меня возьмет и съест!

– Не-ет, не тот калибр! Главное – на Мясника до отъезда не налететь.

Мы ныряем в ласковые волны и смешим друг друга. Наши беспечные головы можно было бы использовать в качестве буйков, настолько пусты и невесомы они становятся при пересечении турецкой границы.

В ночь перед отъездом мы сидим в баре «Linda», убитые горем пополам со счастьем. Джин-вишня идет то ли по третьему кругу, то ли по четвертому. Волшебный турецкий джин не сравнить ни с каким Bombay Sapfir или Gordon”s Dry. Говорят, в былые времена джин спасал людей от бубонной чумы. За пару недель мы опустошаем все джинные, джиновые и джинистые запасы местных лавочек.

– Завтра нас здесь не будет.

– Перестань, Иа. У меня и так ком в горле.

– Значит, джин неправильно глотаешь.

– Попроси лучше арбузика у нашего гарсончика. Карпуз лютфен!

– Больше пей, меньше закусывай! это лучшее средство от самомнения. Не смотри так на меня, это не я, какой-то классик сказал.

Звучит ремикс «Isyankar» и мы втроем выскакиваем танцевать. Вокруг все только и ждут этого, за исключением четырех юных турчанок, которым приходится убраться с танцпола. Они красивее нас, но еще слишком малы и не в том состоянии, чтобы в танце перемежать страсть, веселье и отчаяние одновременно.

– Представляю, если бы нам пришлось куда-нибудь сдавать отчет… за текущий год состоялось четыре поездки, сорок семь связей с мужчинами, следствием которых стали восемь разводов…

– Три увечья…

– Две инфекции...

– Триста разбитых сердец…

– И наше отличное настроение…

– Я бы сказала, наши спасенные жизни!

– За все уплочено 1210 баксов, включая оплату визы…

За нами приходят Бородка и Мистер Хаки, а Иа едет гулять с Чулком на какую-то народную гулянку с шашлыком. Не светись хоть перед его родственниками, а то наш Чулок схлопочет, - наставляем мы Иа, но она уже не слышит нас. Ее глаза светятся, как у кошки в ночи. Еще ладно мы, но заставить Иа так влюбиться! Это непросто. Мы с почтением глядим Чулку в глаза, и он удивляется, за это время он привык лишь к нашим бесконечным шуткам и издевкам. Словно японские гейши, мы с Нифом стоим у дороги, чуть не кланяясь вослед отъезжающему красному Форду. Но его тут же сменяет такси с предусмотрительным Бородкой – едем в «Sammy»!- и мы с гиканьем забиваемся в машину, предвкушая отличное веселье.

Правда, Нифу как всегда мерещится Мясник, якобы стоящий у обочины, а я сразу вспоминаю о своем Маугли. Наверно, он опять прождет меня всю ночь в своем кафе. Но я всеми силами отгоняю от себя образ печального рыцаря, грустить будем в Москве!

Тургеневские юноши

Москва. Я стою среди желтых деревьев и смотрю вслед журавлиному косяку. Даже птицы улетают на юг, как только начинаются холода. Даже эти безмозглые птицы… Они спасаются от холодного солнца и дождя, а мы остаемся на месте, делая вид, будто ничего не происходит.

Подумаешь, дождь стеной в течение недели и сырая квартира! Подумаешь, лужи с корочкой льда и последний лист, упавший с дерева напротив твоего окна! Кому ты сможешь признаться, что этот лист в тысячи раз сильнее пугает тебя, чем конец света и цунами в Таиланде??!

И кто вообще придумал радоваться первому снегу? При виде первого снега все мои внутренние органы словно покрываются инеем, и каждый раз, выходя на улицу, я думаю, что никогда еще не было ТАК холодно. Почему мы не улетаем на юг или хотя бы не впадаем в спячку?!!

Тишина. Мотор!

Мы стоим посреди огромного павильона, шесть человек, маленькие марионетки. Я, две девушки и трое мужиков. В белых халатах с очками на носу мы изображаем ученых, снимающих пробу карего варева. Режиссер- американец снимает рекламу русского шоколада.

Отчего-то мы не знакомимся и даже не спрашиваем, как кого зовут. В перерывах моего соседа то и дело сносит в мою сторону. Он что-то говорит о халатах, которые неплохо бы взять себе на память, и пристально смотрит мне в глаза. Мне не хочется знакомиться, но от нечего делать поддерживаю разговор.

– А вы знаете…

Он замолкает. Что сейчас спросит: как меня зовут? Где живу? Что делаю вечером?

– А вы знаете, я заметил…

Почему такие паузы?

– Я заметил, что шоколад сильно подорожал. Думал, на съемках угостят. А здесь ни одной плиточки!

Нас призывают занять исходные позиции.

Через десять минут он снова подкрадывается.

– Цены так быстро повышаются, а зарплаты… все меньше и меньше! Незаметно все подорожало: шоколад, яйца, картошка…как дальше-то жить?