Мои? чужои? король

— Это чего вы перетерпеть собрались?

И этот голос я узнала. Помощница главной стряпухи. Стурла не оправдывала свое «беспокойное» имя, напротив, и выглядела крупно, сыто и добротно, и вела себя так, спокойно очень. Уже в возрасте, троих мужей — воинов, поговаривали, похоронила, и четверых сыновей воспитала — и уж точно считалась чуть ли не главной советчицей в отношениях.

— Глупые, долго терпеть собрались? Всю жизнь? Здесь по-другому надо — а то вы не поняли до сих пор, что лаской и хитростью можно многого добиться, уж доброты мужа в постели так точно. И тогда и отвары не понадобятся — сплошное удовольствие…

— Удовольствие? — пискнула одна из молоденьких стряпух.

— Эй, ты хоть скажи этим неразумным, как поступать надо, — засмеялась Стурла и позвала свою подругу, — Ладно, есть у меня время поделиться с вами…

Стыдного ничего в этих разговорах не было. В том, что делились старшие женщины и знаниями такими, и разными умениями. Но вот кто бы поймал меня за тем, что я слушаю все то с такой же жадностью, что и молоденькие служанки, так точно застыдилась бы.

Негоже кюне показывать, что ей что-то не по нраву или не хватает в супружеских делах. На самом деле все мне нравилось, отвары не нужны были… да и прежде я слышала о разном, что могли проявить мужчины и женщины. Но как-то не связывала это с собственными действиями и удовольствием. С тем, что томление может стать чем-то большим.

Так что с места не двинулась, пока не дослушала разговор.

А вечером… Мы уже привычно разделись с Эгилем и легли под тяжелое, добротное одеяло обнаженными — даже не пыталась больше наряжаться в пристойные рубашки и ночные одежды. С ним холод мне не грозил… зато я с легкостью могла лишиться тонких вышивок и хороших вещей.

Жадный был до моей кожи.

Вот и сейчас жадно потянулся, провел плотно-плотно ладонями по обнаженным бокам, пальцами в волосах запутался, пропустил пряди… Мои волосы его завораживали, потому больше всего нежности им доставалось.

И ушам.

То, как он шептал, рычал «Моя колдунья» я бы ни на что не променяла.

Притянул к себе, в губы впился, подмял под себя привычно…

— Погоди… — шепнула хрипло, чуть в плечи толкнула, заставив отпрянуть, а потом и вовсе откинуться, опереться на спинку кровати. И сама его оседлала.

Так, что мы теперь оба сидели напротив друг друга.

Щеки обожгло жаром, когда колено перекидывала, а потом и вовсе дышать забыла… Как он смотрел… как подался весь вперед в голодном стремлении… Но сдержался. Умел сдерживаться мой король, когда я об этом просила.

Я несмело вскинула руки к его голове и потянула за волосы, запрокидывая лицо. Поцеловала выступающие скулы, скользнула по губам, лизнула чуть соленую шею, зубами провела по ней, как мне всегда хотелось, но…

Задрожала в предвкушении.

А потом руки его взяла и к своей груди притянула, мягко направляя… Медленно. Очень медленно, позволяя своему внутреннему пламени и нашим пальцам стекать все ниже и ниже, туда, где соединялись наши тела.

Это было… сладко, вязко, гулко. Мои ладони поверх его, а его — поверх моего тела, самых сокровенных его мест.

Его тяжелое, замедленное дыхание. То громче, то тише моего, хриплого.

Глаза в глаза, кожа в коже, в объятиях друг друга, когда инициатива мне отдана. И я хоть сначала не понимала, как двигаться, но потом приноровилась, сама летела, все так же забывая дышать…

Это было мощно, вкусно… наши новые знания, что проявились этой ночью и следующими ночами. Возможности, желание теперь уже полно изучить друг друга и что, и кому нравится… от чего каждый из нас кричать готов.

Я полагала, что у мужчины это только раздражение вызовет — необходимость сдерживать себя, быть занятым чем-то, кроме собственной страсти. Но оказалось, что Эгиль-Ворон вовсе не против открыть новые грани колдовства. И с еще с большим желанием, смыслом и удовольствием он обрушивался теперь на меня, сам уже смакуя и продляя нашу близость, достигая вместе со мной новой глубины, изучая и приноравливаясь, подталкивая меня все ближе к той пропасти, в которой мне так хотелось оказаться…

Пока в одну из ночей, наконец, не улетели туда оба, ослепленные и оглушенные настолько сильной вспышкой, что я еще долго не могла прийти в себя — но едва ощутила свое тело снова на земле, захотела повторения.

Чтобы стон одного гасил крик другого. Чтобы наши тела растворились друг в друге. Наши мысли перестали существовать, а клеймо, обжегшее меня пониманием чего-то большего, чем была я сама, снова потоком отдало ему свет, забирая его тьму. И снова наша кровь запульсировала в едином танце, разгоняя зимнюю стужу, наполняя сердца, отдавая силу мощными толчками…

Я заснула как провалилась.

А когда открыла глаза — испугалась. Нет, меня не напугало то, что мы нырнули слишком глубоко. А то, что я осознала — многое из моих странных ощущений этой ночью уже происходило со мной. Тогда, когда я лишалась невинности и пела про себя свою клятву, в надежде уничтожить Ворона.

Так что же произошло в нашу первую ночь на самом деле?

Может не в том было дело, что я оказалась недостаточно сильна для проклятия?

И вовсе не проклятие нас связало?

ГЛАВА 10

Стены пели.

Тихим звоном. Бормочущим рокотом. Перешепотом, замолкавшим, когда я приближалась.

Я не поверила, когда первый раз осознала, отмахнулась. А потом… потом это повторилось. И повторилось снова.

Мне прислушиваться захотелось, потому что пели они тихо, но нестрашно, не зло. Как будто внутренности организма — стук сердца, бурчание живота, ток крови…

Я не стала делиться этим открытием ни с кем. Ни с мужем, ни с Дагом. Не боялась, что меня сумасшедшей объявят — смешно. Я и была и всегда буду немного сумасшедшей колдуньей.

Той, чьи волосы слишком видны на снегу.

Той, кто заговорами спасает от холода или тоски.

Той, кому необходимо чувствовать и как можно больше…

Всегда такой буду. И если раньше я робко свою суть принимала и понимала, то в последнее время это изменилось. Устье реки наполнилось.

А стены заводили свою песнь. Чем больше я приводила всё вокруг в соответствие со своими замыслами, чем чище становились те или иные заброшенные повороты, чем глубже я увязала в намерении изобразить Сердце Ворона вживую, а не в уме, тем лучше их слышала.

Фрид была расторопной хозяйкой — я признавала это спокойно, не собиралась отказывать прошлому в его существовании. Но её расторопность в основе своей имела желание угодить королю и его людям. Я же давно делала подношение будущему. А может и самому замку… почему нет?

И он отвечал мне взаимностью и ощущением жизни. Пением.

И знаками.

Первый знак я нашла через седьмицу от той ночи, что мы с Эгилем ощутили полное слияние. Настолько полное, что, несмотря на мои сомнения, насколько оно вообще было позволительно в нашей собственной непростой истории, я убрала подальше травы, которые делали меня пустой, исключая всякую возможность понести наследника.