Мои? чужои? король

— Пусть боги решат её судьбу.

У благополучного исхода её судьбы почти не было шансов… но даже если один — на тысячи фатов вокруг — все правильней, чем рубить её голову.

Фрид уезжала, укутанная в мех, после казни. Одна, на испуганно подрагивающей лошади и с минимальной провизией. Добраться по такой погоде, когда уже и звери спрятались, и люди, до более южных поселений было почти невозможно… но тут и правда решали боги.

А я… я лишь пропела — прошептала ей вслед:

В душе твоей дурного зерна не сеяла

И ты не смей назад оборачиваться.

С Богами рассчитаешься сама.

А если задумаешь дурное — будешь взята дланью владыки боя…

И вот странно, но хоть девица была далеко, дернулась, как я сказала последнее слово. А потом сжала поводья, опустила голову и скрылась в темноте хода, соединяющего внутренний двор с внешним сквозь всю каменную стену.

Я же накинула капюшон и спрятала замёрзшие руки под меховую накидку.

— Интересная песнь…

— Полагаю, и ты таких немало знаешь, — сказала осторожно, поворачивая к нему лицо, — Разве можно разубедить меня, что ты колдун?

Всмотрелся.

А потом заявил с внезапной улыбкой:

— Знаешь кого на Севере называют колдунами, считая, что кипящая кровь у мужчин проявится лишь в одном случае?

— Кого? — удивилась.

— Тех, кто женился на колдунье.

Он нашел мою руку среди меховых отворотов и повел в замок.

ГЛАВА 6

Вот владык потомок

Королей убивших

Не исчислить подвигов

Эгиля в многих битвах

Мы клянемся, ворон,

Щедрый — мы не знаем

Кто б с тобой сравнился…

Только Королева…

— …и Север… — уверенный продолжал длинную речь ярл Клепп, в благодарность за мое спасение ставший гласом сегодня.

— Север… — повторило множество людей, собравшихся в зале. Моих людей.

— … и каждый его житель…

— И все мы…

— … принимают новую кюну. И корона её…

— Символ власти и величия…

— …знаменует новую жизнь…

— И её преемственность…

— …как Королевы Льдов.

Прочищаю незаметно горло и говорю уверенно:

— Принимаю волю Севера и короля… как проявление высшего уважения к себе

Ворон сам водружает мне на голову тяжеленную корону.

Я успеваю её рассмотреть внимательно прежде — все это время она лежит у меня перед глазами на его щите, поблескивая натертыми боками и синевой огромных сапфиров, которые превращают обычное украшение в повод для зависти или убийства.

Столь яркая, что превращает черный круг в Ослепляющий и гладкий как зеркало щит, который выковал однажды младший из богов в своей кузнице, чтобы и в самом деле отражать нападение противника.

Я тоже в синем тонком платье — цвета теней на снегу. И немного дрожу — и от холода, и от внутренней дрожи…

Не потому, что я не заслужила.

Не потому, что я не знаю, как действовать дальше.

А потому, что моя жизнь восходит новой луной.

Та, что была дочерью короля и колдуньи — и боролась за право считаться достойным продолжением и одного, и другой. Та, что была воином, и готовилась отдать свою жизнь за спасение прочих. Та, что успела побывать рабыней, нежеланной женой, преследуемой жертвой, неуверенной в своем будущем…

Становилась королевой, способной праздновать жизнь и преображать мир вокруг. Не сразу. Не быстро. Мне понадобится огромное терпение и сила, чтобы стать частью этой природы, но именно сейчас мне подумалось, что я в самом деле этого хочу. Не из вынужденных обстоятельств.

Стать частью, чтобы стать, наконец, целостной. И принять на себя подобающую роль рядом с мужчиной, который обрел абсолютную власть в виде ответственности за людей и процветания его… моей земли.

Эгиль накидывает на меня тяжелый меховой плащь и ведет за руку к центральному столу, почти прогибающемуся под тяжестью дорогих блюд и выложенной на них еды.

На стол пока не смотрю…

Ледяной король поднимает первый кубок за свою королеву, а потом спрашивает чуть насмешливо:

— Моя корона интересует тебя будто больше, чем еда и поздравления.

— Вдруг это первый и последний случай, когда я её увижу? — не остаюсь внакладе.

Плечи его вздрагивают от смеха:

— И то верно. Спрашивай, моя королева. Я вижу такой пламень любопытства в твоих глазах, что даже твои огненные волосы меркнут по сравнению с ним.

— Это правда… что в кристаллах заключены сердца твоих врагов? — смотрю на него пытливо.

И снова усмехается.

— Так вот о чем говорят в долинах? Неужто в такие глупости можно поверить?

— Мы не глупцы! — злюсь немного.

— Ты — нет, — он смотрит как-то… по доброму даже. Но тут же мрачнеет, в одно мгновение, как может только Ворон — будто воронья тень простирается над освещенной солнцем землей, — Каждый кристалл — напоминание о тех, кто стал моими врагами.

— В прошлом или будущем? — не могу не спросить.

— Я же говорю… ты не глупа, — уходит он от ответа, и я, чувствуя, что и верно иду по тонкому льду, чуть меняю направление.

— Ты потому не взял короны побежденных?

В долинах редко создавали знаки королевской крови. Если кто побеждал другую крепость и землю, и обнаруживал там поистине драгоценный обруч, так с удовольствием носил и передавал по наследству. Как и добротный шлем убитого храброго воина. Тем удивительней мне было то, что для меня создавали мою собственную корону.

— До Сумерек богов и портки убитого короля было не зазорно натянуть, — скривился Ворон, — Но я решил, что мне нужно что-то большее, чем очередная корона раздора. Нам…

От этого «нам» теплеет внутри сильнее, чем от южного вина, что достали по особому случаю. Я чуть смущенно пригубляю немного и отворачиваюсь, наконец, к еде.