Молодость с нами

Но автобус исчез за углом. На перекрестке, где он поворачивал, взвихрился синий дым, и ветер донес до

Павла Петровича запах горелого бензина.

Г Л А В А Д Е С Я Т А Я

1

Первого сентября Оля пришла в школу. До начала уроков было больше часу. Оля разделась в

учительской. Пальто свое повесила там, где всегда вешали свои одежды бывшие ее учительницы — в углу за

громадным темно-желтым глухим шкафом, где стояла рогатая вешалка.

Кроме Оли, в учительской было еще двое учителей. Это были новые для нее учителя, их она не

стеснялась, она ждала появления Марии Павловны или Нины Карповны. Она знала, что перед Марией

Павловной или Ниной Карповной ее непременно проберет страх, как пробирал и прежде, потому что Мария

Павловна всегда диктовала такие ужасные диктовки, в которых без ошибок никак не обойтись, и вот,

пожалуйста, в результате — всё тройки да тройки; а Нина Карповна мучила тригонометрией, в которой Оля,

окончив десятый класс, так толком и не разобралась; по тригонометрии она плыла с помощью подсказок и

всяческих шпаргалок, пометок на ладонях, на ногтях и даже на коленках.

Но страшных для Оли учительниц пока еще не было. Оля прохаживалась по учительской, ей было

странно ощущать, что она здесь совсем не для того, чтобы ей прочли нотацию, не для того, чтобы выпрашивать

сумку, отобранную за поднятый на уроке шум, не для того, чтобы скучным, тоскливым взглядом следить за тем,

как завуч пишет записку Олиным родителям, приглашая их немедленно прийти в школу по поводу трех двоек

“вашей дочери”. Сегодня она тут как раз для того, чтобы самой читать ученикам нотации, самой отбирать сумки

и самой писать записки родителям. В этом учительском святилище она впервые не как представительница

поклоняющейся паствы, а как полноправная жрица всемогущего бога Учения. Ее власть огромна, она может и

возвеличить и уничтожить какое-нибудь юное существо с косичками. Но нет, думала Оля, она никогда не будет

пользоваться своей властью во вред этим юным существам с косичками и без косичек, она никогда и никого не

будет обижать, она на веки вечные запомнила, как это горько — тащить домой клок ненавистной бумаги с

грозными словами завуча или дневник с безрадостной записью учителя.

В самый разгар ее жарких размышлений в учительскую, переваливаясь и отдуваясь, знакомой грузной

походкой вошла еще больше расплывшаяся за шесть лет Мария Павловна. За Марией Павловной шла

испуганная девочка с тонкими косичками, на которых черными бабочками сидели громадные банты, и с почти

такими же, как косички, тонкими ногами в коричневых чулках.

Не заметив Олю, Мария Павловна уселась за стол, положила перед собой портфель, который еще в пятом

или в шестом классе в день рождения подарили ей Оля с подругами — вот и серебряная пластинка с надписью

сохранилась, — извлекла из него тетрадку, вырвала лист и принялась писать, приговаривая:

— Ты, милая, будешь орать и кататься на перилах, как мальчишка, а мы отвечай за твою сломанную

голову? Нет, милая, пусть папаша твой явится. Мамашу можешь не беспокоить, мамаша только тут охает и

ахает, а толку никакого. Для нее ты малокровненькая, бледненькая и слабенькая, а для нас ты озорница,

форменный атлет. С первого дня такие фокусы устраиваешь. Вот, получай!

Тоненькая девочка ушла, неся записку в отставленной руке, как жабу. Лишь только когда за нею

затворилась дверь, Оля решилась поздороваться с Марией Павловной, и только тут Мария Павловна заметила

Олю.

— А, Колосова! — сказала она тоном совсем иным, чем тот, каким отчитывала тоненькую девочку. —

Слышала, слышала, что моя бывшая ученица будет моим коллегой! Что же, теперь надо говорить тебе, Оленька,

“вы” и называть вас по имени-отчеству. Если не запамятовала, твоего отца зовут Павлом Петровичем? Вот и

отлично: Ольга Павловна! А ведь неплохо звучит, товарищи! — Обращаясь к незнакомым Оле учителям, она

оказала: — Знакомьтесь, пожалуйста. Наш новый преподаватель истории — Ольга Павловна Колосова. Была

Оля, Ольга, Оленька, просто Колосова. А вот — Ольга Павловна!

Мария Павловна умолкла и долго не произносила ни слова, уставясь глазами в тетрадку, из которой

только что был вырван листок для записки к отцу тоненькой девочки. О чем она думала? Может быть, о том, как

в один прекрасный день сама она из Маши, Манечки, Машутки стала вдруг Марией Павловной, и этим

закончились ее детство, отрочество и юность и началась жизнь, в которой и радости и горести были уже совсем

иными, чем в ту пору, когда ее звали Машей, Манечкой, Машуткой.

Мария Павловна грузно поднялась со стула, подошла к Оле, провела рукой по ее голове и с

преувеличенной бодростью сказала:

— Желаю тебе счастья, Оленька!

Она уплыла из учительской. Учительская наполнялась учителями. Пришла заведующая учебной частью и

стала знакомить с ними Олю. Затем зазвонил электрический звонок. Оля даже вздрогнула от его голоса, так

резко, уверенный в своей непоколебимой власти над нею, позвал он ее в класс.

Завуч повела Олю в седьмой “а” класс и представила девочкам. В первые минуты класс существовал для

Оли в виде пестрого пятна. Потом, вызывая каждую ученицу по списку в журнале, Оля стала различать их лица;

она подумала, что этим пятнадцатилетним девочкам, среди которых были и довольно уже крупные, пышные

девушки, худенькая, маленькая учительница, наверно, кажется слишком молодой. Наверняка это так, потому что

они строят гримасы, конечно же выражая ими недоумение, разочарование и свое намерение не считаться с

девчонкой, которая вообразила, что она взрослая и может их учить. “Посмотрим, что получится”, — читалось в