Молодость с нами

выкрикивал явную чушь. Он закричал вдруг:

— Что вы из себя воображаете? Вы воображаете, что вы великий ученый? Откуда у вас столько

высокомерия? Между вами и мной нет никакой разницы. Если я пьяница, то и вы пьяница! Вы хуже меня — вы

алкоголик! Вам нужна смирительная рубашка!

Ведерников молчал.

Липатов в конце концов тоже онемел, он уставился на Ивана Ивановича и ждал, что же еще будет. Он

наливал себе рюмку за рюмкой, выпивал и чувствовал, что земля из-под него уходит, уходит, уходит…

— Иван Иванович, — проговорил он, еле ворочая языком, — скажи, скажи одно: признай, что разницы

между нами нет. Или если думаешь, что есть, то какая? Какая, скажи!

— Такая, — вдруг сказал Ведерников довольно тихо, но Липатову показалось, что прямо в лицо ему

выстрелили из ружья. — Такая, что я к вам в душу не лезу, а вы пришли сюда, засучив рукава, чтобы копаться в

моей душе. Кто вас сюда послал? — крикнул он, ударив кулаком по столу.

Новый выстрел, теперь уже не из ружья, а из пушки, грянул в лицо Липатову. Он запрокинулся на

табурете и полетел затылком в пол.

Тотчас вошла хозяйка, будто ожидавшая за дверью этой минуты, и спросила:

— Что будем-то? Может, вынесем на улицу?

— Что вы, Мария Федоровна, разве можно это! Холодно на улице. Надо бы в город отправить. Домой.

Хозяйка пошла к соседу, который работал в ломовой извозчичьей артели, подняла его с постели. Сосед

заложил огромного першерона в огромную телегу.

За четверть века семейной жизни терпеливая жена Липатова, Надежда Дмитриевна, сотни раз, в самых

разнообразных видах, встречала своего мужа по ночам возле ворот. Кто только его не приводил и не приносил,

каким только транспортом Олег Николаевич не возвращался в лоно семьи, но еще ни разу не доставляли его на

телеге, на которой возят дрова, навоз и утильсырье.

3

Наступило тринадцатое сентября.

Оля долго думала, кого же ей позвать себе в помощь, она одна не могла управиться с таким трудным

делом, потому что гостей было приглашено двадцать три человека: подруги и друзья по институту, по

комсомольской работе, даже еще по школе. Она звонила то одной, то другой, то третьей, — у всех были дела,

все не могли днем, все отвечали: если вечером, то пожалуйста, сколько угодно, а днем, извини, времени нету.

Лучшей из всех возможных помощниц была бы, конечно, Варя, и возьмись за дело она, Оля из хозяйки

неизбежно превратилась бы в ее помощницу, но и Варя до положенного часа не могла покинуть завод.

Совершенно случайно, в полной безнадежности перебирая списки телефонов, Оля натолкнулась на

номер телефона Люси. Она давно не видалась с Люсей, ей было известно, что месяца полтора назад Люся

родила, в институте Оле сказали — мальчишку. Оля все время собиралась навестить Люсю, но где же ей было в

такую пору отказаться хоть один раз от встречи с Виктором во имя чьих-то мальчишек.

Оле пришло в голову: а не позвонить ли Люсе и не пригласить ли ее на день рождения. Хотя Люсе,

наверно, надо сидеть дома с ребеночком. Вот Оля ее и спросит обо всем. Интересно узнать, как Георгий отнесся

к появлению ребеночка.

Оля позвонила. Ответил Георгий. Оля довольно сухо поздоровалась с ним, попросила позвать Люсю.

Георгий сказал, что не может позвать, потому что Люся кормит сына.

— Ольга, — говорил он, и Оля не без удивления слышала в его голосе нотки радости, — до чего это

забавно, Ольга! Неужели мы все таким вот способом питались, а?

— Мне кажется, что да, Георгий, — ответила Оля. — Ты извини, пожалуйста, но я побоялась поздравить

тебя. Неизвестно ведь, как ты смотришь на рост своей семьи. Может быть, это еще одна обуза, может быть, она

тоже сковывает твою индивидуальность…

— Брось, Ольга! — перебил Георгий. — Не надо нотаций. Лучше поздравь.

— Поздравляю от всей души!

— Ну, спасибо, спасибо. Вот передаю трубку, Люська рвет из рук.

— Оленька! — заговорила Люся. — Я тебе звонила сто сорок раз, тебя никогда…

— Люсенька, я тебе все потом объясню! — закричала Оля, перебивая. — А сейчас прими сто сорок тысяч

поздравлений! Я за тебя очень-очень рада. Хочу тебя очень видеть и ребеночка твоего хочу видеть. Как странно:

у тебя — ребеночек! Значит, какие же мы стали взрослые, Люсенька… Время идет, и я прошу тебя учесть,

пожалуйста, что тринадцатого сентября мой день рождения.

— Мы с Георгием непременно придем.

— Правда?

— Конечно, правда.

После того как была положена трубка, Оля подумала, что с Люсиным сыном, наверно, возится Люсина

мама, и у Люси, наверно, есть свободное время, и, может быть, попросить Люсю хоть немножечко помочь ей в

такой трудный день.

Она снова позвонила Люсе. Люся сказала — хорошо, она поможет, но дело в том, что сына полагается

кормить по часам и поэтому она придет к Оле вместе с ним; там, у вас, ведь есть где его положить, чтобы не

упал.

И вот они пришли все втроем: Люся, которая стала снова стройной, веселой, без всяких пятен на лице,

Георгий и их сын. Сына нес Георгий, нес довольно ловко.

— Привык, — ответил он на Олин вопрос. — Каждый день вожусь с Митькой. Еще маленько, и дело

руководства младенцами я изучу так, что смогу писать популярные брошюры: “В помощь молодым отцам”.

Однажды… было это в воскресенье… Люська мне его подбросила и сбежала в кино. Я-то, лопух, не знал, что в

кино, я думал, на минутку. Стою, стою во дворе вроде дурака. Ни Люськи, ни тещи. Три часа так промыкался.

Уж надо мной и смеялись, и потешались, и сочувствовали мне. Жуткое было дело. Парень-то ревет, а я что

могу? Ничего я не могу. Одна женщина предложила: разрешите, говорит, молодой человек, я дам ему свою

грудь, я кормящая мать, жалко смотреть, как вы оба изводитесь. Тоже, видишь, нашлась! Дам я ей кормить