Молодость с нами

необходимость избрать нового секретаря, никак не пороча, конечно, и старого. Он работал честно, многое делал

хорошо, многое умел, а чего не умел, то отнюдь не по злому умыслу. Из состава существовавшего партбюро

выбрать нового секретаря было невозможно. Был там, в бюро, директор завода, был начальник одного из

ведущих цехов, был старый рабочий-фрезеровщик, было еще несколько товарищей, и никого из них не тронешь

с места, потому что они сугубые производственники без опыта партийной работы, им пришлось бы сначала

поучиться, а тем временем партийная работа все ухудшалась бы и ухудшалась.

Бюро райкома решило порекомендовать коммунистам завода моторных лодок одного из цеховых

парторгов завода имени Первого мая. Пусть товарищи посмотрят, обсудят, и если он им понравится, то изберут

его своим секретарем. Заодно решили провести перевыборы всего партбюро, потому что срок его полномочий

уже истекал. Всю организационную работу поручили заведующему отделом пропаганды и агитации товарищу

Иванову.

И вот произошел скандал. Коммунисты завода моторных лодок в состав партбюро не выбрали ни старого

секретаря, ни нового, ни тот, ни другой не получили необходимого количества голосов, голоса разделились

пополам между ними. И снова в составе партбюро не было человека, который мог бы всецело принять на себя

большие и трудные обязанности секретаря.

Быстрова докладывала — и перед членами бюро райкома развертывалась картина нелепой, неумной,

формальной подготовки к отчетно-выборному собранию на заводе моторных лодок, выяснилась неприглядная

роль товарища Иванова в провале двух кандидатов в секретари.

— Как вел себя товарищ Иванов на заводе? — говорила Быстрова. — Вот как, товарищи. Два дня подряд

он ходил по заводу и то одному, то другому из коммунистов, отзывая его в сторону, как заговорщик, намекал,

что надо бы пополнить состав бюро свежим человеком, что у райкома есть такой на примете, я, мол, на

собрании его вам предложу, голосуйте за него. У товарища Иванова — совершенно понятно, что так и должно

было быть, — товарищи спрашивали, почему понадобился человек со стороны, каковы будут его обязанности в

партбюро. Товарищ Иванов отделывался туманными отговорками, даже не намеками, а именно отговорками.

— А что я должен был говорить? — скрипуче спросил товарищ Иванов.

— Раз уж вы разговаривали с коммунистами поодиночке, чего с моей точки зрения делать было не надо,

— ответила ему Быстрова, — то изволили бы говорить правду. Хотим, мол, вам помочь опытным партийным

работником на пост секретаря, а там смотрите сами. Вот что надо было говорить. А вы занимались мелким

интриганством. И на собрании продолжали интриговать. Вы же не рассказали собранию об ошибках секретаря

партбюро, вы не вскрыли их природу и суть.

— Мне так и поручено было: не компрометировать его.

— Разве вскрыть ошибки, указать на них — это компрометировать человека? — Быстрова, до этого

спокойная, стала возбуждаться. — Как вы рассуждаете, товарищ Иванов! Откуда у вас такие методы партийной

работы?

— От вышестоящих товарищей из руководства, — твердо ответил товарищ Иванов.

— Безобразие! — сказал один из членов бюро райкома, старый коммунист, директор школы-десятилетки.

— Извольте назвать мне хоть один документ, хоть одно устное выступление, исходящее от вышестоящих наших

партийных организаций, в которых бы нас учили интриганству. Извольте отвечать!

— Товарищ секретарь горкома Савватеев всегда указывает на необходимость быть гибкими в партийной

работе, — сказал Иванов.

— По-вашему, интриганство — это гибкость? На необходимость интриганства указывает товарищ

Савватеев?

— Не на интриганство, а на то, что мы должны умело направлять мнение масс, что излишнюю

демократию разводить нечего, от нее хлопот не оберешься, и не всегда она на пользу делу.

— Позор! — сказал директор школы.

Федор Иванович внимательно слушал. Он спросил:

— Когда же это товарищ Савватеев вас так инструктировал?

— Секретарь горкома имеет право вызывать к себе любого работника партийного аппарата, —

независимо ответил товарищ Иванов.

— Разрешите продолжать? — попросила Быстрова. — И вот представьте, товарищи, к чему привела

затеянная товарищем Ивановым игра в кошки-мышки. Коммунисты, которым ничего толком не рассказали,

ничего не объяснили, когда началось выдвижение кандидатур в состав нового партбюро, первым делом назвали

фамилию прежнего секретаря. Ну и хорошо, и мы ничего не имели против того, чтобы он оставался в

партийном бюро. Так ведь? Так. А дальше… дальше товарищ Иванов заявил, что райком считает нужным

пополнить состав бюро и рекомендует товарища такого-то, вот, мол, он сидит в первом ряду. Коммунисты не

понимают, зачем, почему, отчего это? Сыплются вопросы, записки в президиум. Как отвечает коммунистам

товарищ Иванов? Одной, совершенно таинственной, загадочной фразой: “Есть мнение райкома”. Ну что же, раз

есть загадочное мнение райкома, у коммунистов нет оснований не доверять мнению райкома. Просят товарища

с завода имени Первого мая выйти на трибуну, рассказать о себе, кто таков, что и почему, биографию, трудовой

путь. Товарищ… ей-богу, мне вот стало и за всех нас стыдно и перед ним, перед тем товарищем, совестно!.. —

Быстрова прижала руку к груди. — В какое жуткое положение поставил этого товарища наш представитель!

Товарищ вышел на трибуну, все обстоятельно рассказал, хороший товарищ, заслуженный, замечательный. Его

оставили в списке для голосования. Но интрига есть интрига! — Быстрова повысила голос. — До добра она не

доводит. Стали голосовать, и не выбрали нашего товарища! Не поняли, зачем он был послан на завод. И