Молодость с нами

виноваты мы, мы, мы! Мы не сказали коммунистам, что это их будущий новый секретарь, партийный работник

с большим опытом, что, посылая его к ним, мы хотели помочь партийной организации завода. Из-за нашей

скверной организации дела не выбрали, говорю, ни нового товарища, ни старого секретаря. Голоса

раздробились. Такова суть дела, которое вы мне поручили расследовать.

— Кто хочет высказаться? — спросил Федор Иванович. — Или у кого есть предложения?

— Пусть сам товарищ Иванов объяснит свое поведение.

Товарищ Иванов объяснял долго, нудно, вновь и вновь ссылаясь на секретаря горкома Савватеева,

намекал на то, что Савватеев его ценит и зря в обиду не даст, что демократию можно понимать по-разному, что

ее, в конце концов, можно повернуть и против советской власти, не успеешь оглянуться — тут тебе уже и

капитализм реставрируется под видом демократии.

Его сурово и беспощадно отчитал старый коммунист, директор школы, который сказал, что демократию,

о которой товарищ Ивашов говорит с таким барским пренебрежением, он с оружием в руках завоевывал в

семнадцатом году и вплоть до двадцать первого года отстаивал под огнем врага, не раз отдавая кровь, отдавая

здоровье, что он готов и жизнь отдать за нее, что товарищ Иванов — зазнавшийся чиновник, от таких только

вред и никакой пользы.

Выступили почти все члены бюро, требовали, чтобы это обсуждение, как очень поучительное, было

доведено до секретарей первичных партийных организаций, и еще требовали наказать товарища Иванова за

дискредитацию методов партийной работы; кто-то даже сказал: за провокационную дискредитацию.

Взял слово и Федор Иванович.

— Коммунисты должны знать все, что мы от них хотим, — говорил он. — Директивы, указания, мнения

вышестоящих партийных органов они должны понимать, уяснять и выполнять с полнейшей сознательностью.

Никакие магические формулы: “есть мнение райкома”, “есть мнение горкома” не помогут, если это мнение не

разъяснено всем коммунистам.

Слова Федора Ивановича встречались одобрением, потому что в партийной организации района после

его прихода в райком от месяца к месяцу партийная работа все улучшалась, становилась все более живой,

боевой, горячей. Актив охотно помогал ему искоренять канцелярщину и бюрократизм: работники аппаратов

райкома и партийных комитетов на предприятиях и в учреждениях по решению бюро были освобождены от

доброй половины ранее ежемесячно собиравшихся сведений.

Савватеев вызвал было Федора Ивановича на бюро горкома и попытался дать ему взбучку. Но Федор

Иванович выстоял. Он сказал, что большинство этих сведений никому не нужно, что в горкоме их попросту

переписывают на другой лист бумаги и отправляют в обком, а там они идут преблагополучно в архив. Савватеев

сказал: “Не ваше дело рассуждать, куда они идут, — ваше дело исполнять то, что вам прикажут”. Затем Федор

Иванович сказал, что если горком хочет знать положение в районе, то он, Федор Иванович, всегда, без всяких

бумажек и ведомостей может рассказать об этом с полным анализом, с выводами и предложениями, что это же

по своим группам предприятий и учреждений могут сделать в любое время инструкторы райкома.

Освобожденные от писанины, они имеют достаточно времени для подлинного изучения жизни и ее явлений. И

что будь он, Федор Иванович, на месте Савватеева, он требовал бы от секретарей райкомов не чтения докладов

по бумагам, а живых рассказов и тому же учил бы своих горкомовских работников.

Савватеев на него закричал, затопал, сказал, что он, Макаров, забывается, забывает, где находится и с кем

разговаривает. Но члены бюро — второй секретарь горкома партии и секретарь горкома комсомола —

поддержали Федора Ивановича. И гот и другой сказали, что его предложения интересные, методы работы тоже

интересные, что отмахиваться от них нельзя, их следует изучить, а не проходить мимо.

Единственно, чего добился Савватеев, и то четырьмя голосами против трех, что Федору Ивановичу

поставили на вид за несвоевременное доведение своих начинаний до сведения горкома, за то, что не все из них

он согласовывал с секретарями горкома.

Федор Иванович ушел с бюро горкома нисколько не огорченный этим “на вид”; он видел совсем другое:

он видел, что трое из семи членов горкома его поддерживают, да и из тех четверых отнюдь не все против него, а

просто они по инерции пошли за Савватеевым. Он думал о том, что уж слишком Савватеев много на себя берет,

слишком он стал важный, важный по должности, а вовсе не по личным качествам и заслугам.

О мелкой натуре Савватеева Федору Ивановичу рассказывал один из инструкторов обкома, который

говорил, что сила инерции пребывания бюрократа на руководящем посту очень велика, ее нарушить трудно, и, к

сожалению, ее обычно нарушают не с низов, а сверху — вышестоящие организации, которые вдруг совершенно

резонно задают вопрос низам: а что же вы там смотрели два, три, четыре года, почему сидели сложа руки и

помалкивали, зная, что вами руководит безобразник. Ну, и ответить нечего. Приходится чесать в затылке да

каяться: вот, дескать, да, близорукость проявили, беспечность и так далее.

Федор Иванович предложил дать товарищу Иванову строгий выговор за поведение на заводе моторных

лодок. Бюро его поддержало, и выговор вынесли единогласно.

Товарищ Иванов поднялся со своего места, медленно и с достоинством дошел до выходной двери, там

повернулся и сказал:

— Хорошо, товарищ Макаров, мы еще посмотрим, кто из нас прав: вы или я.

5

В Олиной жизни случилось нечто не менее страшное, чем смерть мамы. Оля не знала, что думать, что

делать, как поступать. В ее представлении о жизни не было места даже для намеков на что-либо подобное. Так

ужасно закончился день ее рождения. “Папа, что это? Папа?” — спросила она отца, застав его в тот вечер

обнимающим Варю. В этих объятиях Оле чудилось несчастье, беда, катастрофа. Павел Петрович снял руки с