Молодость с нами

фундаменты, в стены, в перекрытия, в крыши — в новые здания. Территорию пришлось обнести бесконечным

забором; народу стало так много, что понадобились табельщицы, понадобились бюро пропусков и проходная

контора — тот домик, которым представлен сейчас институт со стороны улицы.

С началом войны институт вообще было прекратил свою деятельность, но в первой половине тысяча

девятьсот сорок второго года вновь ожил в Сибири. В его прежних помещениях стояли воинские части — то

чьи-то автобаты, то подразделения реактивных минометов, попросту “катюш”, то вдруг въехали сюда склады

военторга. Парк окончательно изуродовали — ископали вдоль и поперек под блиндажи и противоосколочные

щели, завалили банками из-под консервов и старой рухлядью, из которой лезли ржавые пружины и труха,

называемая морской травой.

Когда институт вернулся на Ладу, для сотрудников настала пора сплошных субботников и воскресников,

происходивших в любые дни недели. Об этой поре сотрудники вспоминают и по сей день не без удовольствия.

Это была пора волнующего взлета чувств, знаменовавшего собой переход от войны к мирному труду. Изящные

дамы, надев мужские сапоги и подпоясавшись веревками, охотно таскали носилки с кирпичами; мнительные

мужчины, которые в обычные времена, указывая пальцем на грудь в районе сердца, говаривали: “Шалит”, тут

безропотно орудовали лопатами, чтобы поскорее заровнять уродливые щели и ямы в парке.

Потом правительство отпустило громаднейшую сумму денег для восстановления и реконструкции

института. Развернулось строительство, начались работы по переустройству и оснащению лабораторий,

перепланировали территорию, привели в порядок парк, посадив множество новых деревьев и кустов.

Перед Павлом Петровичем институт предстал уже в виде крупного научно-исследовательского

учреждения, которое располагало всеми средствами для всеобъемлющего изучения природы и обработки

металлов на всех этапах, начиная от выплавки из руды и кончая самыми совершенными методами

электроискрового или анодно-механического резания.

Можно было бы изумляться тем, как великолепно оснащен институт оборудованием, какого отличного

качества это оборудование, Но редко кто изумлялся этим, редко кто выражал восхищение институтскими

материальными богатствами, — разве что директоры в официальных или парадных отчетах.

Удивительно наше общество. Как чуждо ему любование успехами, как не терпит оно этого любования,

как его отвергает! Вот выйдет на трибуну какой-нибудь директор или иной руководитель и начинает хвалиться

делами своего предприятия или учреждения. И то-то хорошо, и это отлично, и выросли-то, и повысили, и

увеличили — идут ослепительные цифры и факты, все великолепно, — а в зале ропот: что, мол, он там

расписывает, кому это надо! Бывает, газеты расшумятся вдруг по поводу успехов того или иного предприятия —

читатели читают и морщатся.

Что это такое — не зависть ли, не досада от того, что сосед тебя обошел? Нет, не зависть, не досада —

любовь к трезвости и деловитости. Всякая шумиха подобна дымовой завесе, которая мешает видеть

перспективы. Любование собственными успехами — тяжелая, разъедающая волю болезнь, и наше общество

всеми силами ей сопротивляется. Там, где возникает излишний шум, общество тотчас настораживает свое

внимание: что случилось, отчего такие восторги? И как часто оказывается, что за неумеренными восторгами

скрываются тяжкие недостатки. Склонность к восторгам всегда сопряжена с однобокостью восприятия

действительности. Восторгаясь одной стороной явления, невольно забываешь о других его сторонах. Ухаживая

только за фасадом, украшая и расписывая только его, можешь дождаться, что тыльную сторону здания подточат

дожди и ветры, съедят жучки-древоточцы, и она рухнет, увлекая за собою и великолепный фасад.

Вот почему, когда на трибуне не славослов-оратор, а человек, который трезво и без треска рассказывает о

том, какими путями он шел и идет к успехам, какие трудности преодолевал на этих путях и как он их

преодолевал, какие трудности еще остались, что мешает движению, — его слушают в глубокой тишине. “Он

наш единомышленник, — так думают слушатели. — Мы идем такими же путями, его опыт нам пригодится,

ошибки, совершенные им, помогут нам не ошибаться, его планы и замыслы будут полезны и нам”.

Вот почему, когда газета печатает материалы острые, когда она, как прожектор, освещает все рифы и топи

на нашем пути, — ее читают; когда она перестает это делать — в нее завертывают.

Оглянешься сейчас на нашу историю — как будто бы время мелькнуло с того часа, когда в невских

волнах вспыхнуло гулкое пламя пушки крейсера “Аврора” и большевистская партия взорвала старый мир, —

что там треть века в сравнении с тысячелетиями человеческой деятельности! Но треть века — это треть века,

это не мгновение, и это время не мелькнуло, на его протяжении выросло несколько новых поколений людей, для

жизни человека это длинное, долгое время, и за это длинное, долгое время партия большевиков, взорвавшая

старый мир, совершила еще одно великое дело — она вырастила новых людей. Эти люди еще далеко не

свободны от привычек, навыков и побуждений, которые складывались веками и тысячелетиями, прошлое еще

цепко держится на наших ногах, но у людей уже возникли привычки, навыки и побуждения, незнакомые

прошлому, новые, которые от года к году берут верх над привычками, навыками, побуждениями прошлого. Идет

суровая борьба, жестокая. Как при всякой борьбе, иной раз противник прорывает фронт, контратакует, собрав

все свои силы, и, что тут говорить, в таком случае победа на какое-то время бывает и не на стороне нового.