Москва-матушка

Семен выехал в Москву налегке — повозок не взял надеясь, если понадобиться, купить их в Москве. Взял только полтора десятка вооружен­ных парубков и верхом, малыми дорогами, таясь от татарских застав, сумел добраться до столицы.

Великий князь встретил его ласково и сказал, что думает он снаряжать посольство к Крымско­му хану. Много и подробно расспрашивал про порядки в Крыму, про хана, про его войско и про то, кто в Крыму живет и как Подробно обо всем договорившись, придумано было: пошлет Семен немедля же к отцу посыльных с письмом, а сам почнет закупать полотно, сукно, пряжу,

воск, щетину и меха. Посольство выедет в конце зимы, как раз к тому времени успеет он весь обоз подготовить. В письме к Ники­те Чурилову было сказано, чтобы он до зимы побывал в Бахчи­сарае, навестил бы Хозю Кокоса и князя Исайку, дабы посольство приехало не на голое место.

Молодой купец за дело взялся ревностно, благо великий князь обещал ему всяческую помощь к тому, чтобы составить небывало богатый обоз, который войском своим проводит до самого Сурожа.

Сам великий князь начал готовить четвертый, большой весен­ний поход на Казань.

Планам этим, правда, не удалось свершиться полностью — по­сольство в эту зиму в Крым не ушло, так как с Казанью у князя Ивана что-то не ладилось. Но слово княжеское Иван держать умел, торговый обоз, собранный Чуриловым, ушел на Крым под охраной ратников князя Ряполовского. Семену Чурилову велено было продолжать вместе с отцом готовить встречу посольству, де­нег не жалеть, привлекать на сторону Москвы елико больше крым­ских людей.

* * *

Когда Нурсалтан отпрашивалась у мужа в Москву, она ему еще один резон выставила. Сына своего сохранение. Новый нас­ледник престола рос под сильной угрозой. Пока он у матери на руках, она спокойна, а как только отдает его нянькам и мамкам, душа болит. Недругам ханским ничего не стоит задушить маль­чишку, яду в молоко капнуть, а то и просто прирезать. Сторонники Алихана и на такое способны. А увезет она сына на зиму в Москву, глядишь, от ворогов подальше. А к весне подрастет, встанет на свои ножки, его тогда постоянно около материного подола держать можно. Поэтому рос в Москве Аминь спокойно, всегда около ма­тери, да и ей не скучно — есть чем заниматься.

И Суртайша хорошо в Москве живет. Пьет радонежскую озер­ную воду, снадобья тибериусовы принимает, растирания всякие де­лает. Гораздо легче Суртайше приходится. А великий князь, что ни праздник, то подарки ей шлет, что ни пир — зовет старшую цари­цу за стол. Привыкла Суртайша к порядкам московским, видит — они не хуже казанских. Мысли о том, чтобы невестку уличить в неверности, прошли. Молодая царица все время со свекровью, ес­ли и бывает у великого князя, то только с ней. Сам Иван Василье­вич в хоромы, где гости живут, заходит редко, если и говорит с царицей, то только о делах и всегда по-татарски.

Нурсалтан понимает — нелегко великому князью. Ему, как и ей, хочется посидеть вдвоем, как бывало раньше, поговорить по душам, но попробуй посиди. С одной стороны Суртайша глаз с

царицы не сводит, а с другой, еще суровее страж-княгиня Марфа. Та совсем князя поедом ест.

— Доколе греховодничать будешь, князь! Доколе бобылем по Москве шляться тебе. Ордынку снова выписал зачем? И так пере­суды по всему городу шли, а теперь уж и вовсе...

— Помолчи, мамаша,— князь, устало склонив голову, положив руки на колени, смотрел в пол. — Она свекровь лечить привезла...

— Уж будто! Не могла свекровь одна приехать. Скажи чест­но — был умысел?

— Ну, был. Она помогает мне с Казанью замиренье сделать.

— Казань воевать надо! Хана Ибрайку выбросить и вся недол­га! И что ты за человек, я не пойму? Тверское княжество покорил, Ярославское княжество купил, Ростов Великий — наш. Рати у те­бя неисчислимые, а ты хана Ибрайки боишься.

— Ты спрашиваешь, что я за человек? Я потомок Всеволода Святого, правнук Ивана Калиты. Из сего заключи, какой я. У предков моих расчетливость, а не опрометчивость, была в чести, медленность, а не торопливость глупая, осторожность, а не риск убийственный. С мечом на врага кидаться один человек волен, ибо если он и погибнет, своей головой рискует. А вождю, за которым тысячи и тысячи, сломя голову бросаться ни в одно, даже малое дело, нельзя. Он за тех людей, которые с ним, ответ перед богом держит.

— Не женишься почто? Погляди на себя, высокий, стройный, красивый...

— За что же меня горбатым прозвали?

— А ты не сутулься. Женись, тебе говорю. Ордынка, видит бог, пригожа, но она по всем скрижалям тебе чужая. Неужели на ней свет клином сошелся, а?

— Матушка! Да што ты? Неужели ты думаешь...

— Ладно, ладно, я к тому договор веду: приехал на Москву из Рима грек Юрко с письмом от кардинала. Говорит, что живет в Риме племянница византийского императора—девка неписаной красы. Вот о ней ты бы подумал.

* * *

Зима в этом году в Москву пришла с невиданными морозами. Редко кто, разве только по большой надобности, высовывал на улицу нос. Ночью на перекрестках сторожевые бердышники, чтобы не замерзнуть, беспрестанно жгли костры.

Четвертого декабря, в Варварин день, на улицах подобрали десятка два, застывших насмерть, бродяг. Не зря народом сказа­но: пришла Варюха — береги нос и ухо!

Пятого вдруг потеплело, но только на один день.

Зимний Никола ударил морозем хлеще, чем Варвара. На де­ревьях высыпался густой иней, он бахромой свисал с веток, падал на промерзшую голую землю. Есть верная примета: если на Ни­колу иней, будут хороши овсы.

«Овсы овсами,— пророчат старики,— а озимые вымерзнут, сне­гу при такой холодине выпало совсем ничего. Голод будет».

Великий князь мотался по своим уделам, стращал князей и бояр голодом, велел копить как можно больше яровых семян, чтобы весной вымерзшие озимые пересеять. Замыслил он в это лето повоевать под Казанью, и голод в московские пределы никак допускать было нельзя.

В этот день великий князь ехал из Коломны—торопился в Кремль. Никола — всеземский праздник, без пива никто не прово­дит. Иван Васильевич бражничать особо не любил, но гостей в праздники привечал охотно. Сегодня на вечер были приглашены в гридню князя Суртайша, Марфа и Нурсалтан. Теперь, когда ре­шено сватать византийскую княжну, эти две старухи, наверно, перестали подозревать его и Ордынку и дадут поговорить с нею как следует.

На Танганке, никто не успел заметить, как это случилось, по­среди улицы очутился здоровенный мужик в тулупе, обоими ру­ками схватил коней под уздцы, остановил возок. Великий князь проворно выскочил на дорогу, выхватил саблю. Стражники по­висли на тулупе, как псы.

— Саблю спрячь, Иван Василич,— густо прогудел мужик. — Я к тебе с добром. Совет хочу дать, он тебе зело надобен.

— Так не на улице бы... И не в мороз,— сказал князь, бросая саблю в ножны.

— Вторую неделю караулю тебя. Ты либо по уделам мотаешь­ся, либо взаперти сидишь. К тебе в Кремель попасть труднее, чем в рай.

— Ладно. Садись в возок, поедем ко мне пиво пить. Там и по­говорим. Как зовут-то? — спросил князь, когда возок тронулся.

— Ивашка Рун — сотник воеводы Беззубцева.

— Воевода сей в Нижнем сейчас.

— И я оттудова.

— Стало быть, он тебя послал?

— Не совсем. Видишь ли, государь, в минувшую весну мы хо­дили на Суру и...

— Знаю, знаю.

*

— Меня ранило. Конь занес меня в дебри лесные, и я совсем уж было душу богу отдавал, но спасла меня и выходила одна че­ремисская девка. И вот теперь я к тебе пришел, дело важное принес.