Москва-матушка

— Ну, коли важное, то и большое. Дома поговорим.

В хоромы к князю они вошли с заднего крыльца, чтобы их ник­то не увидел. «Инако поговорить не дадут»,— объяснил князь.

В теремной палате остановились, князь закрыл дверь на засов, сел на скамью, протянул ногу:

— Скинь тулуп, помоги раздеться. И дабы время не терять — рассказывай.

Рун подошел к князю задом, зажал промерзший сафьяновый сапог между ног, князь толкнул его ногой в ягодицы, другую ногу выдернул из сапога.

Помогая князю переодеваться, Ивашка начал говорить:

— От реки Суры до Свияги, почитай, двести верст и всюду там по правому берегу Волги в лесах дремучих живут народы, че­ремисы, чуваши и мордва зовомые. И все они Казани подъясачные люди. Я, государь, трижды с ратью под сей город ходил, и всегда мы эту черемису считали, как татар, и, далеко не доходя до Каза­ни, вступали с ними в брань. И оттого к городу приходили поистре­панными, поистомленными и силы для взятия крепости уже не имели.

— Истинно! — воскликнул князь, одевая зипун из легкой шел­ковой ткани. — Дальше говори.

— А меж тем, среди тех черемис есть племена, кои казанцев зело не любят и властью их тяготятся. Я в одном таком племени жил, дружбу с людьми черемисскими водил, языку ихнему обучал­ся и многое узнал.

— Говорят, они ратники злолютые? — спросил Иван Василь­евич, застегивая поверх зипуна турский кафтан, кызылбашский, камковый.

— И стрелки гораздые. Но владетель одного рода мне совет дал — воевать Казань не с весны, как мы постоянно делаем, а зимой. Весной и летом хан настороже, болота непроходимы, реки требуют перевозов и идти зело тяжко. А зимой хан рати наши не ждет, черемиса по кудам своим прячется, болота замерзшие, реки переходимы. И сказал тот владетель, что он наши рати проведет прямым путем через Сурский лес мимо Малой Цивили на Казань. Разумеешь?

— Вот этому слову твоему цены нет! — Князь сорвал с головы парчовую мурмолку, потом снова надел ее. Видно было, что он волнуется и придает разговору с сотником великое значение. Бро­ши переодевание, он сел на лавку, затянутую сукном, посадил рядом Руна. — Ты говоришь, что человек сей проведет. А как друг нет? И верен ли он в слове? А то заведет рать в леса непролазные, да там же ее и погубит.

— Ручаюсь, государь.

— Ну, смотри. Если поможешь мне с горными людьми дружбу завести — озолочу. — Глаза Ивана радостно блестели, он ходил по комнате из угла в угол, что-то обдумывая. Потом остановился около Руна, спросил:—Ты не забыл, что Никола ноне?

— Помню.

— Мачеха моя девишник устраивает. Пойдем?

— Я, государь, не одет, одежда моя обветшала... Сам видишь. Какой тут девишник?

— Беда невелика!—Иван Васильевич распахнул стенной шкаф и начал выбрасывать на лавку летники, кафтаны, ферези, шапки, колпаки.

— А сапоги мои надевай — они уж, чай, оттаяли.

В Брусяной избе широченная палата. Толстый дубовый столб подпирает свод. По стенам стоят длинные поставцы с золотой и серебряной посудой. Князь остановился у дверей, приоткрыл створку, шепнул Руну:

— Смотри — яко малинник.

На лавках, за столами сидят княжны и княгини, боярыни и боярышни, все разодеты — истинно малинник. Многие в плотных шелковых накладных шубках с ожерельями, иные в летниках, те­логреях, а то и в распашнях. На головах либо -венцы, либо убрусы. А самые молодые волосы перевязали широкими лентами — челка­ми. У всех серьги, браслеты, перстни, дорогие булавки.

Великая княгиня Марфа сидит в высоком кресле. Голова уб­рана кикой с подбрусником, и это придает гордой старухе еще больше надменности. По бокам кресла в белых терликах стоят два рында'. Справа и слева от Марфы два кресла пониже. В одном сидит молодая царица Казани Нурсалтан, в другом — старая Суртайша. У них рындов нет, но зато стоят у каждой по правую руку по молодому воину с саблей на поясе.

И звучит в палате тихая, грустная, протяжная песня:

У колодезя холодного,

У студеного ключа дремучего Красна девица воду черпала,

Воду черпала, беды не чаяла...

Князь распахнул дверь, песенные нити порвались все сразу. В наступившей тишине князь прошел к Марфе, поцеловал ее в щеку, поклонился казанским царицам. Но в кресло, приготовленное ему, не сел, подошел к столу, попробовал из кубка пиво, сплюнул — не хмельное. Обернулся к двери, глянул на сотника, сказал:

— А это мой гость. Воевода из Нижнего Новгорода. Прошу любить и жаловать.

— А именем кто? — впридых спросила Марфа.

' Рынд — символический страж трона.

— А зовут его, как и меня, Иваном. Садись, воевода, супротив меня, будем пиво пить.

Марфа помрачнела. Князь вел себя необычно.

Иван Васильевич взял чашу, отпил глоток и опять сплюнул.

— Хмельное где, матушка? Брага, медовщинка?

— Да ты с сума сошел, великий князь. Тут девы одне. Им ли пить хмельное?

— Но мы же с воеводой не девы. Раз позваны... Эй, кто там? Принести браги, меда!

И тотчас же появилось на столе хмельное. Князь налил себе и Руну по кубку — выпили. Потом еще раз выпили. Марфа морщи­лась, мрачнела. А князь, как назло, все бесчинствовал.

— Это, кто там? Позвать дудошников, гусельников. Сидите, как на поминках. Плясать хочу!

Вмиг появились музыканты, вдарили плясовую. Князь смутил­ся, шепнул Ивашке: «Выручай, тезка. Плясать-то я не горазд». Ивашка вышел на середину палаты и выдал такого трепака, что выгибались половицы. Потом заиграли «сударыню», тут и князь не утерпел, выскочил рядом с Ивашкой и давай топать одной но­гой. А уж коли вышел князь, и молодайки решились. Одна под­нялась с лавки, взмахнула платочком и лебедем, лебедем поплы­ла вокруг Ивашки. Такое пошло веселье, хоть святых выноси. Взопревший князь козлом прыгал вокруг княгинь и боярышень, однако заметил, что Ивашка что-то погрустнел, плясать перестал, привалился к столбу, тяжко дышит. Князь подошел, спросил:

— Ты што? Притомился?

— Да нет, государь. Испугался я.

— Чего?

— Помнишь, я тебе говорил про человека, который рати про­вести обещал?

— Я потому и веселюсь!

— Так вот сын его младший стоит рядом с Казанской царицей.

— Да ну?!

— Тут дело нечисто, князь.

— А сейчас мы изведаем,— Иван Васильевич подошел к Мар­фе и сказал смиренно: — Ты прости меня за невежество, матушка.

— Уж и верно, пора бы остепениться. Девишник мой возму­тили...

— Позволь нам с воеводой удалиться.

— Идите с богом.

Князь подошел к Нурсалтан и сказал по-татарски:

— Мы с воеводой захмелели—домой пойдем. Твой слуга нас не проводит ли? Своих-то около меня нет.

Нурсалтан качнула головой в знак согласия, и слуга вслед за князем вышел.

От брусяной избы до хором князя сто шагов. Когда вошли в теплые сени, слуга бросился к Ивану:

— Рунка! Жив!

— Я-то жив. А как ты здесь очутился?