Мой белый, белый город

Через неделю я не выдержал и убежал. Утром. Когда все отряды ушли на пляж.

По-прежнему меня оглушительным лаем встретила огромная собака. Затем появился все тот же пожилой мужчина. Я ушел…

Почти через день я приходил к складу утиля. Собака ко мне привыкла и перестала лаять. Старик Нури все не появлялся. Нет, мужчина не соврал.

– Слушай, ты чего здесь ходишь? – как-то крикнул мне новый утильщик.

– У нас тут огород, – ответил я.

Когда кончилась путевка, я вернулся в город, прямо к новому учебному году. И узнал, что Шурка с семьей переехал в Яламу, на рыбозавод.

…Несколько раз осенью я еще приходил к складу. Мне показалось, что внутри меня что-то сдвинулось, сместилось. Я это чувствовал.

Я слышал, как однажды мама сказала соседке, что я очень повзрослел.

Соседка согласилась – война, в военное время дети удивительно быстро взрослеют. И я тогда чуть не расплакался, убежал на улицу и долго сидел там, делая вид, что наблюдаю, как ребята играют в кости…

В тот год рано выпал снег и лежал долго, непривычно долго для Баку.

«Григорьев Саша ищет свою сестру Раю»

К вечеру дом наполняется, как таз водой. Постепенно. С первого этажа по четвертый.

На первом живут студенты техникума – они приходят раньше всех, и почему-то одни девочки. Лишь два мальчика в очках… На втором – преподаватели, они приходят позднее. Тоже одни женщины да старики… Затем все остальные.

А к семи часам во дворе стоит шум, как на базаре. Люди перекликаются друг с другом не покидая комнат, прямо через окна. Располагаются обедать на галереях – в комнатах душно. Среди простыней, сохнущих на протянутых от балкона к балкону веревках, люди напоминают матросов на палубе парусника.

В этом доме живет моя бабушка. Вот уже несколько дней я нахожусь у бабушки. Меня укусила собака, и бабушка водит меня на уколы. Вообще-то бабушка работает в керосиновой лавке – продает керосин. Но сейчас у нее отпуск…

Вернувшись из поликлиники, бабушка ставит меня посреди двора, у колодца, и задирает рубашку:

– Посмотрите на его живот! Это разве живот?

У перил балконов появляются соседи. Они отстраняют руками простыни, чтобы удобнее было смотреть вниз, на меня и бабушку.

– Пятнадцать уколов уже сделали! – кричит бабушка.

– Дуршлаг, а не живот, – соглашаются с третьего этажа.

– Мало им, что ребенка собака укусила, они его еще колют, паразиты, – возмущается четвертый этаж.

– Это вместо того, чтобы разыскать собаку и ее колоть. За что они деньги получают? – поддержал третий этаж.

Я доволен. Приятно, когда тебя жалеют.

Но главное, я не хожу в школу! Хотя доктор ходить в школу не запретил.

«Лечиться так лечиться, – решила за него бабушка. – Ему все равно. Если бы его сына укусила собака…»

Весь день я брожу по улицам. Когда я прохожу мимо школы, то слышу, как первоклассники хором тянут: «Ба-о-баб». От этих звуков меня почему-то тянет в школу. Казалось, должно быть наоборот…

Я спускаюсь к морю. Сейчас самое лучшее время года – начало октября. Хотя и считается, что осень, деревья на бульваре не собираются желтеть, лучи солнца растекаются по их пыльным неподвижным листьям. А море – гладкое, ленивое и ненастоящее.

По бульвару бродят беженцы. Они ждут парохода на Крас-новодск. Многие из них ждут второй месяц, а то и больше.

Я подхожу к парашютной вышке, что торчит на бульваре, как гвоздь высотой в семьдесят пять метров. К ее основанию приклеено множество бумажек…

«Закопанские из Тернополя уехали в Красноводск».

«Григорьев Саша ищет свою сестру Раю».

«Меняю велосипед на три кило хлеба».

Объявлений огромное количество. Я обратил внимание, что «Григорьев Саша» вначале было написано на тетрадном листке в полоску, потом в клетку, потом вообще на нелинованной бумаге.

Вокруг вышки лежат чемоданы, узлы, корзины. Люди переговариваются, играют в шашки, в карты, спят, пьют из кружек кипяток… А чемоданы текут по аллее до поворота и дальше по всему бульвару…

Я иду к пристани. Только что ушел пароход на Красно-водск. Вернется он послезавтра. Какие-то люди проверяют какие-то списки, выкрикивают номера, фамилии. На скамье плачет женщина. Две другие ее успокаивают…

Если бы я только мог достать пароходы, я бы всех отправил в Красноводск, раз они хотят. Чтобы никто не плакал на скамье… Говорят, немцы потопили транспорт с беженцами где-то возле Махачкалы. Сволочи!

У кустов олеандра сидит мальчик на горшке. Ему скучно. Он водит пальцем по песку и что-то шепчет. Я подумал: все равно горшок выплеснут в кусты, лучше бы мальчика сразу посадить в кусты…

Напротив пристани живет Рита. Раньше она жила у бабушки со всей своей семьей, а теперь Риту взяла к себе моя тетка. Они приехали из Кишинева: Рита, ее мама и младший брат Зорик. Я смотрел на карте: Кишинев – столица Молдавии…

Сегодня я решил показать Рите нефтяной промысел. Рита не верит, что нефть добывают из земли. Вот уголь – это она верит, уголь вроде камней.

Рита сидит во дворе и читает «Графа Монте-Кристо». Серые косички тоненькой струйкой сползают между острыми лопатками. Рита предчувствует мой приход. Я обратил на это внимание.

– Я знала, что ты придешь, – как всегда, говорит Рита и закрывает книгу. – Сегодня очередь продвинулась на четыреста человек. Если так будет продолжаться, мы уплывем через пять рейсов.

– Хочешь? – говорю я и кладу на скамейку помидор. Рита вытирает помидор ладонью и ест. Я стараюсь не смотреть на нее, чтобы не смущать. Потом она заносит «Графа» в комнату, и мы выходим со двора.

Не знаю почему, но как-то получается, что я отодвигаюсь от Риты чуть ли не на всю ширину тротуара. И делаю вид, что не имею к ней никакого отношения. Я ужасно боюсь, что меня увидят знакомые и пришьют мне обидную кличку «девчатник». Рита делает вид, что не замечает маневра. Правда, когда на улице никого нет, я приближаюсь. С таким равнодушным видом, словно сам не замечаю этого.

«Какой я трус, какой я страшный трус!» – мучительно думаю я, вместо того чтобы разговаривать с Ритой, и с тоской вспоминаю все улицы, которые еще впереди. Я иду, молчу и мучаюсь. Но молчать неудобно – Рита может обидеться…

– Ты слышала, как кричит муэдзин с минарета мечети? – спрашиваю я.

Рита покачала головой – нет, не слышала.

– Он кричит так рано. В пять утра… Как-то я проснулся и слышу – кричит. Тоненько-тоненько. С большими паузами… Таинственно. Такое впечатление, что сейчас прилетит на ковре Багдадский вор. Или Синдбад-мореход.