Мой первый опыт в нерикоми

— С удовольствием… но я не знаю, где у вас кофе. Я его, знаете ли, не пью.

— Отлично, просто отлично! — незваная гостья улыбнулась ещё шире, но глаза под стёклами очков не улыбались. — Дмитрий, тогда, может быть, ты сваришь кофе, а мы с моей невесткой по-женски пошушукаемся?

Дмитрий удалился на кухню, облив маму тяжёлым взглядом.

— Ксения Леонидовна, — спокойно представилась дама, усаживаясь на кровать.

— Очень приятно. Лидия Антоновна. — С такими надо сразу обозначить границы. Сбить со сценария «солидная тётя vs. малолетка».

— И мне очень приятно. Скажите, милейшая Лидия Антоновна, много ли вам удалось подслушать из нашей беседы?

— Всё, — сказала Лидия. — Но я не подслушивала. Вы с Димой так громко препирались, что соседи за стеной тоже, наверное, всё знают в подробностях.

— Ну, значит, вы осведомлены, как перепуталось наше генеалогическое древо. Вы уже слышали от Димы байку о его сестре, которую какой-то негодяй соблазнил и бросил, а она, бедняжка, умерла при неблагополучных родах?

— Нет, — покачала головой Лидия.

— Вот как? Неужели он рассказал правду?

— Он говорил, что после рождения Алёши Ксюша ушла из дома и пропала. А мать получила инсульт и умерла в больнице, и Дмитрий растит племянника один.

— Да-да. Почтенная матушка не вынесла горя и скончалась от удара. Опять как в старинном романе. Очень трогательная история, не имеющая ничего общего с тем, как всё было на самом деле. Никакой сестры Ксюши у Дмитрия нет и никогда не было. Он был у меня единственным ребёнком… говорю «у меня», потому что его отец пропал с радаров ещё до того, как узнал, что я беременна. Я растила его одна. Одна, деточка, это значит буквально — одна. Никто из родни и пальцем не пошевелил, чтобы мне помочь. Только один мужчина на свете делал всё, чтобы облегчить моё существование, и это — он. Если ангелы воплощаются на земле, то Дмитрий — из их числа. Абсолютно беспроблемный ребёнок. Уникум. Сказать, что я его любила без памяти — значит, не сказать ничего. Он был для меня половиной мира, большей и лучшей половиной.

— Вас, наверное, интересует, как всё случилось? — продолжала Ксения Леонидовна. — А я, честно говоря, не помню. Мы с ним были настолько близки, что не различали, где заканчивается он и где начинаюсь я. Если бы Диме начали внушать эти новомодные глупости про сепарацию, разрыв психологической пуповины и личные границы, он бы просто не понял, о чём речь. Ему не были нужны никакие сепарации-сегрегации!.. И мне трудно выделить момент, когда мой мальчик стал моим мужчиной, скажем так, технически. Кажется, к тому моменту он уже был достаточно взрослым, по-моему, уже поступил в университет в Ленинграде. Вот… а в один прекрасный день мы узнали, что во мне зреет его сын и брат.

Лидия слушала разглагольствования «будущей свекрови» (какой, к чёрту, свекрови после таких откровений!..) с удивлявшим её саму отрешённым спокойствием. То, что она услышала, было чересчур ужасно и невероятно, чтобы вызывать душевный отклик.

(«А ведь признайся, ты с самого начала подозревала что-то подобное!»)

— И вы… вы сразу решили…

— Рожать? Признаюсь, первой мыслью у меня было — открыть газ и сунуть голову в духовку. Рожать от собственного сына, вы подумайте, ужас! Но я решила, что не могу оставить сиротой своего старшего мальчика. Аборт? Это было бы немногим лучше, чем самоубийство. Понимаете, существо внутри меня было мне более родным, чем большинство детей для своих матерей. В нём было три четверти моей крови. Не половина, а три четверти, вы понимаете?

Лидия тупо кивнула.

— Мы жили в Ревде — не под Свердловском, а под Мурманском. После того, как я родила, мы продали свой дом и переехали в Ленинград…

Лидию царапнуло, что «свекровь» употребляет древнесоветские топонимы. Нафига? Ведь не бабка девяноста лет, которая «так привыкла»…

— …было нелегко, но у меня были кое-какие сбережения, а Дима вскоре нашёл хорошую работу. Но около двух лет у Алёши обнаружился аутизм, ну, и у нас начались ссоры… В общем, однажды Дима уехал, забрал с собой Алёшу и дал понять, что не хочет меня видеть. Несколько раз я пыталась восстановить отношения, но безуспешно. А потом я узнала, что он рассказывает всем, и в первую очередь Алёше, эту сказку про сестру. Не стану спорить, это менее травматичная версия, чем реальность, вот только правда, рано или поздно…

— …Какая же ты сука, мать, — прозвучал голос Дмитрия. Он стоял в дверях и со спокойным отвращением смотрел на Ксению Леонидовну.

— Дима, где кофе? — поинтересовалась та.

— В Караганде. Лучше расскажи, как ты превратила меня в живую куколку. Как ты меня совращала, начиная со школы. Я был ребёнком, несчастным одиноким ребёнком, у которого не было друзей, потому что ты не давала мне ни с кем подружиться! Я ничего не знал и не понимал, но ты, мать, должна была сесть!..

— И ты бы отправился в детский дом, где тебя бы каждый день насиловали такие же несчастные зверёныши.

— Это было бы вряд ли хуже, чем… — Дмитрий хоркнул носом. — Короче. Собирайся и уматывай.

— Но я хочу увидеть своего сына и внуке. Я имею право!

— Ты его не увидишь.

— Почему, родной?

— Потому что, если ты не уберёшься сей же час, я выколю тебе глаза.

Он шатнулся к ней. Должно быть, Ксения Леонидовна разглядела в лице старшего сына нездоровую решимость, потому что она с молодым проворством подскочила и, бормоча «Господипомилуй», шмыгнула в прихожую.

Загремели колёсики чемодана, перекатываемого через порог, хлопнула дверь, и Ксения Леонидовна исчезла. Остался лишь кисловатый запах, которые издают пожилые люди, страдающие хроническими заболеваниями пищеварительной системы.

Лидия расхохоталась.

— Кла-асс! А ведь я почти поверила!

— Во что? — просипел Дмитрий.

— В это… Это ведь пранк, да? Ты меня разыграл? Ну, знаешь, это было жёстко! Надо же додуматься!

— Ага… пранк, — глухо сказал, присаживаясь на кровать, и тотчас вскочил, точно сел на шершня.

— Это правда! Правда, слышишь? Я урод! Извращенец! Эдип сраный! Я спал со своей матерью, и Алёшку она родила от меня! Довольна? Тварь! Тварь! Тварь! — выкрикивал он, стуча кулаком в стену.

Лидия вскочила и обхватила его сильными руками керамистки, натренированными в борьбе с вязкой глиной на гончарном круге.

— Не надо, Дима! Пожалуйста, не надо! Успокойся!

Она силой усадила его на кровать и сама села рядом.

— Ты не виноват! Ты был ребёнком, она тебя использовала, ты не мог ей противостоять. Но всё позади. Ты справился. Ты освободился от неё, освободил Алёшку. Теперь всё будет хорошо. И я с тобой.

Она хотела добавить «я тебя люблю», но поняла, что это будет чересчур.

— Я от тебя никуда теперь не денусь, — сказала она.

— Почему7

— Приз за самый глупый вопрос века. Во-первых, я — твоя жена. Во-вторых, я беременна.

* * *

Известие о её беременности муж принял на удивление хладнокровно. Лидии это поначалу показалось оскорбительным, но потом она решила: после стресса вроде того, который обеспечила Дмитрию мамочка, можно простить ему некоторые необременительные странности в поведении. К тому же нигде не написано, что муж, узнав о беременности супруги, должен кричать ура, напиться на радостях и скакать по потолку. К тому же Дмитрий в остальном повёл себя в высшей степени благородно. Он приглашал в дом легионы врачей, оградил Лидию от всех хозяйственных забот — нанял двух домработниц и кухарку, порывался даже запретить ей гончарить, но здесь натолкнулся на сопротивление.