Мой XX век: счастье быть самим собой

Вышли. Прошли к своему корпусу, а вещей не оказалось: «Генерал» и украинский писатель Микола все перетаскали на лавочки перед комнатами. Им ничего не оставалось делать, как с гиканьем и хохотом перетаскать свои вещи в свои прекрасные комнаты на второй этаж. И тут произошло маленькое, на первый взгляд, недоразумение, которое надолго заставило быть внимательным к мальчику. Алеша по дороге из административного корпуса сорвал одуванчик и бережно его нес всю дорогу. И когда папа взялся за очередные чемоданы, он вдруг остановил его:

– Папа! Ты посмотри, какой одуванчик.

– Да, да, хороший, – не глядя бросил отец, схватывая очередную сумку.

– А куда я дену одуванчик?

– Да вот сюда. – И папа положил одуванчик между досками, надеясь, что он задержится между досками лавки. Но одуванчик легко проскочил, содрав с себя все «оперение», и только кончик торчал, как шляпка забитого гвоздя. Легкий пушок, оставшийся от одуванчика, унес тотчас же ветерок, невесть откуда взявшийся.

Алеша смотрел на все это с каким-то непонятным выражением, а вскоре вернувшийся отец увидел, как Алеша забрался с ногами на скамейку, уткнулся в лавку, обняв голову руками, и горько рыдал...

– Не пойду в твою комнату. Я хочу к маме, – сквозь слезы прорывалось у него.

– Да как же сейчас-то, – беспомощно, не зная, что делать, говорил отец. – Ведь мы уехали от мамы за тысячу километров, ты ж помнишь, как долго мы ехали?

– Все равно хочу к маме, в Москву, Оля скучает без меня.

– А ты посмотри, как красиво вокруг! И посмотри, какое море, какое море видно отсюда. Где у тебя бинокль? Тут корабли будут ходить, а ты будешь на них смотреть через бинокль. Очень интересно будет здесь.

Он взял его на руки и понес в комнату, потому что проходили мимо люди, с большим любопытством поглядывая на них. Он взял его на колени, обнял его, и то и дело целуя его, все приговаривал самые ласковые и самые нежные слова, которые только приходили ему на ум.

(Продолжение следует.)

Целуем.

3 мая 1978 года».

«Галя!

«Записки» трудно было расшифровать, потому-то и пришлось прекратить их на самом интересном месте. Но вот вскоре появилось время, и мы дальше пускаемся следить за событиями столь драматического характера.

– Эй, Отец, ты где, – раздался знакомый голос, – я вас по всей набережной ищу. Ведь мы ж договорились.

Отец вышел на балкон. Внизу стоял Друг и призывно махал руками, как бы торопя их спуститься и идти на обед.

– Пойдем обедать, Алеша? Друг нас уже ждет.

– Никуда я не пойду.

– Ну хорошо, ты оставайся здесь, а я пойду и принесу тебе чего-нибудь.

– И есть я ничего не буду.

Но говорил он уже менее твердо, чем до сих пор. Что-то уже мирило его с его положением. И Отец второпях отыскал бинокль и дал ему посмотреть на далекий Карадаг. Мальчик взял бинокль и ничего, конечно, не увидел за разросшимися кустами и деревьями. Тогда Отец взял его на руки и поставил на кресло и долго оба рассматривали горы, море, голубой полоской сверкавшее на солнце.

Друг ушел один, а Отец и сын начали разбирать свои вещи и раскладывать их по местам. Потом, переодевшись, пошли в столовую, отдали свои талончики. По всему чувствовалось, что Алеша смирился с неизбежным и больше не заговаривал о Москве и о маме. Отец немного успокоился, у него отлегло на сердце. А что было бы, если бы он продолжал канючить, плакать и все время вспоминать о маме? От этой мысли у Отца мурашки ползли по коже.

В этот день Друг часто вспоминал Ваню, старшего сына, старался расшевелить мальчика шутками, прибаутками, которые когда-то придумал для Вани: «Бежит, бежит старушка и делает вот так: прыг-скок, прыг-скок; за ней бежит свинушка и делает вот так: ква-ква, за ней бежит собака и делает вот так: ку-ка-ре-ку; за ней бежит козленок и делает вот так: му-му-му». И так до бесконечности, пока хватало фантазии на эту перепутаницу.

Ужинал Алеша уже вполне нормально, почувствовав, что здесь не так уж и плохо.

В тот же вечер зашли навестить Г.Г. Степанова, который только что выпустил вторую книгу романа о Сергееве-Ценском и был горд и счастлив своим успехом.

Старый писатель давно уж набивался встретить их и отметить их приезд, но друзья были неуловимы, опасаясь занудливых разговоров на известные им темы, уровень которых не поднимался слишком высоко.

– Отец, вы не знаете, что Алексей Толстой был у нас в Краснодаре, смотрел домик, где погиб Корнилов, потом его возили по всем местам сражений? О, я мог бы вам много интересного рассказать, ведь я ж сопровождал его тогда.

– Г. Г., я знаю об этом.

– Вы знаете простой факт пребывания его там, но столько интересных подробностей, характерных деталей...

– Ну что ж, еще будет время использовать и эти подробности, только опишите их в каком-нибудь своем сочинении, а я потом сошлюсь на вас.

– Нет, нет, это не для печати, никогда не пропустят такие факты. Он же классик, а о классиках не говорят плохо.

Не успели они выйти от Г. Г., как навстречу им попались «генералы», обиженные, что они кому-то уделяют внимание, кроме них.

– А мы вас ждали у себя, – недовольно, но с улыбкой сказал «генерал». – И водочку настояли на полыни, как научил нас Николай Павлович Воронов.

– А, этот «лягушонок на асфальте», – беспощадно сказал Друг.

– Вы даже не можете себе представить, как он вел себя здесь. Всех поучал, ораторствовал, и с таким апломбом, что просто поразительно. Как изменился с прошлых лет. – «Генеральша» сделала судорожное движение, как будто за шиворот ей попал какой-нибудь червяк, которого она пытается выдворить оттуда. – Говорил, что для танков мы пускали не легированную сталь, а (слово совершенно невозможно разобрать, потом, может, как-нибудь еще посмотрю). Это такой ужас, такая безграмотность.

– А что ж вы не поправили его? – сурово спросил ее Отец. – Дали ему возможность торжествовать тут, как раз в той области, где вы прекрасно разбираетесь.

– Ах, вы ничего не понимаете. Если бы я была в Союзе, тогда другое дело. Мне ж предстоит вступать, а он как-никак секретарь.

– Что, так и промолчали?

– Да. Промолчала.

С радостью разошлись. Они куда-то заторопились, уж очень захотелось прогуляться по набережной, но не тут-то было. Не отошли и нескольких шагов, как вцепился в них один известный татарско-русский поэт, ныне работающий в одном из «толстых» столичных журналов заместителем главного редактора, да так вцепился, что просто не оторваться. Ясно было из разговора, что он не пьет спиртного, но не пьет только для жены, а на самом деле выпивает, если можно скрыть от нее этот факт. Намек пришлось понять и повести его к себе в номер и угостить. Господи, как он был рад причаститься: а то уже два дня здесь, а жена за ним все время следит, не удавалось обмануть ее бдительность.

Итак, жизнь коктебельская началась. Другу мерещились всяческие засады, посты, которые оказывались на самых важных стратегических дорогах, со всеми нужно было вести «светские разговоры», принимать участие в политических разговорах. А это так скучно, когда даже газет здесь невозможно было достать: продают их где-то на почте, но разве найдется столько времени, лишнего времени, чтобы идти туда?

На следующий день Отец еле-еле дождался пробуждения сына. Только полдевятого он сам начал делать зарядку, а до этого нежился в постели, то и дело поглядывая на спящего сына, боясь его хоть чем-то разбудить, скрипом своего массажера или шарканьем ног: важно было, чтобы мальчик встал в добром настроении, выспавшийся и веселый.