Мой XX век: счастье быть самим собой

P. S. Даже с Тиной перекидываться стало интереснее, чем ловить юдахинские пузыри!».

<1.06.86> (Датируется по штемпелю на конверте.)

В.И. Лихоносову.

«Дорогой Виктор Иванович!

Прими самые наилучшие пожелания в связи с твоим 50-летием! Счастья тебе, здоровья, творческих успехов, всего самого-самого доброго. И это не восприми как слова банальные, дежурные, а идущие от сердца, от души, которая знает тебя давно и любит, даже тогда, когда ты возвращаешь в проигранном положении ходы. Ну два-три раза могу, конечно, возвратить, ну не до бесконечности же в самом деле. А вот и это уже тоже не повторится и никогда не возвратишь. Господи, давно ли ты засиживался у меня на втором этаже, безрассудно ставил свои фигуры, которые почему-то вдруг, неожиданно для меня, приобретали грозный вид, намереваясь обрушиться на моего короля. Ну, нет, думал я, черта лысого. Ты в выигрышном положении хватаешь не ту фигуру, а я, уже выведенный тобой твоими неумеренными возвращениями ходов, пресекаю твои поползновения. Ох, как же ты был яростен, мой милый, хлопал дверью. И это в три часа ночи! А-яяяй! Нехорошо-с! Люди уже спят, а ты... А уж это время никогда не вернется, если ты не приедешь к нам, хотя бы на несколько дней, после твоих торжеств в Краснодаре. Жаль, очень жаль, если ты с бутылью в девять литров хорошего вина не приедешь в наш дорогой Коктебель. История не простит тебе этого, а мы уж точно писать о тебе ничего не будем. Да, кстати, знаешь ли ты, что я в «Огоньке», а потом в других изданиях писал о тебе и способствовал утверждению тебя как художника, способствовал твой популярности? Да нет, конечно! Все вы неблагодарные люди.

Уж вот Белову помог издать «Привычные люди», издать в том виде, как они написаны. Ни в одном из своих интервью или статье я даже не упомянут, а меня за него хотели лишить партбилета. А чтобы включить его в план, мне приходилось десятки раз бывать у Лесючевского, а он все его вычеркивал... Так-то вот, юбиляр L.

Целую тебя, дорогой Виктор. Поклон твоей матушке, здоровья ей. Пока мать жива, мы еще можем считать себя молодыми.

20 апреля 1986 г. Виктор Петелин».

Н. Томашевскому из Коктебеля в Гурзуф.

1986

«Дорогой Николай Борисович!

Видит бог, ждал тебя все это время, все время имел большой запас разливного Фетяски и великолепной Мадеры, все эти запасы в огромном количестве доставил мне наш с Олегом знакомый директор винсовхоза. Сначала я был в ужасе от такого количества, но ты знаешь, оказалось, что даже не хватает. «То теннисисты зайдут, то еще кто-нибудь, хлебают и хлебают, а тут матчи футбольные до часу, разнервничаешься по пустякам, приходилось успокаиваться. Так вот за две недели литров двенадцать и ухнули, как в пропасть. Ну а вкус-то какой, только с линии, как сказал знакомый, слава ему и слава, можно сказать, спас нас.

Я понимаю, как сложно уехать с насиженного места. Я-то никак не мог: и работал, и дети, семья. Ну, думаю, обязательно съезжу как-нибудь, потому что мне просто нужно посмотреть те места.

Обнимаю тебя, будь здоров. Надеялся с тобой сразиться здесь, но, видно, не судьба.

Виктор Петелин».

Г. Петелиной из Коктебеля.

«Здравствуйте, мои милые и дорогие!

Дозвониться до вас почти невозможно, а тоска разбирает вот уже три дня, как только мы вернулись от Лихоносова, 50-летие которого мы поехали праздновать 30 апреля в Пересыпь, км сто от Коктебеля. Взяли рафик за 66 рублей и поехали во главе с ОБ и ПЯ (Ольга Борисовна и Петр Яковлевич – наши «генералы», которые пристрастились бывать в нашей компании. – В. П.), Шеремет, Экономовы, Михайловы и я. Туда-то доехали как-то незаметно, все было внове, интересно, а оттуда уже плоховато... Но ничего, Олег выразился так: «Это надо было пережить, а не поехать мы не могли...» Сначала мы с Олегом собирались, но как только ОБ узнала, тут же стала формировать бригаду! Ну что тут поделаешь...

Вчера с утра у нас еще было тепло, просто парило, а часам к пяти стало погромыхивать, засверкали молнии, ну, думаю, может, успеем хоть сет сыграть, только вышли на корт, такой опрокинулся на нас ливень, что еле-еле добежали до моего корпуса, пришлось переодеваться. И вот до сих пор холод, снова спал под тремя одеялами.

«Генералы» все время заманивают играть в карты, но мы почему-то все отказывались, они нам объявили красный террор. Как-то она заявила: «Ну мы у вас не будем больше отнимать столь дорогое для вас время». Ну, перетерпим, но действительно не хочется с ними просто бывать.

Написал рецензию на Сбитнева, приступил к главе о Стасове... Как всегда сложно и трудно... Особенно редактировать написанное. Не могу понять, получилось или нет – и вот в этих сомнениях и прошли эти дни. А тут прежние мысли об Иване. А тут Ольга со своим экзаменом... А тут Алеша со своими капризами, вот и не спишь примерно до двух-трех ночи, а тут холод, вставать не хочется, работа не идет... Что-то уж больно заныл я тут на этой странице, ну а так жизнь продолжается... Напишите мне, как у вас дела: Иван, где твое письмо?

Целую Ольгу, Алешу, Ваню, маму Галю.

3 мая 1986 г. Ваш папа».

О. Михайлову из Москвы в Коктебель.

«Здравствуй, мой дорогой Олег!

И неделя уж пролетела, а ничего не сделано. Только одна суета. Правда, в Воениздате мне вернули рукопись, ездил туда, повидался с М. И. и Б. И., поговорили и о тебе. Говорю им, что в конце июня принесешь им рукопись, пока будет перепечатывать, то да се, вот и конец июня, а работает, говорю, аж пыль столбом стоит, как говорится, закроется, никого не пускает, работает. Кажется, вполне были довольны этой информацией. Спросил Б. И. о плане. «Да зачем вам план? Как будет готово, так и сдадим, сто тысяч-то у нас одних военных пенсионеров найдется на такие книги. Так что вы не беспокойтесь». Это я к тому, что ведь твоя тоже вне плана пока. А так оба доброжелательны, здоровы, слухов об уходе нет никаких. Спрашивал и И. Ф., они все вместе были у Алексеева на День Победы, в том числе и Сенька (все упомянутые – руководители Воениздата. – В. П.).

Любопытно то, что вообще никаких слухов о перестановках нет. И некоторые дальновидные политики говорят, что съезд кинематографистов кое-кого перепугал: назначишь такого-то, а его не изберут, провалят. Нет! Подождем съезда, а потом уж будем назначать. Карпов, скорее всего, будет первым секретарем, а Мокеич председателем. Вчера Слава говорил на очередном заседании бюро ревкомиссии, что об издательских делах совсем мало будут говорить. Ну а зачем действительно? У них все хорошо. А вообще на бюро был полный сумбур, так ничего и не решили, будем, дескать, готовиться. Даже вопрос о кооперативном издательстве не мог как следует сформулировать. Привык за чужой спиной, а сам ничего не может сделать, даже такой вроде бы «пустяк», как кооперативное издательство. Нужно ему было уже выйти с каким-нибудь, хотя бы самым первоначальным проектом, выйти на люди. А то вспоминал, как он был где-то в Кемерове, какие-то шахтеры, словом, полная нелепица. Нет, дорогой мой, он не лидер, но уж больно хочет им быть.

Много любопытного рассказала мне Евг. Мих. Избегал я ее, хотелось отдохнуть от разговоров, уж больно разговорчивым оказался сосед по купе, капитан второго ранга, ужас какой злой, публично и вслух всех кроет, без разбора. Что мы. Ну и устал, дай, думаю, выйду из купе, ну тут и попался. Залучила на минутку, а просидел больше часа. Если б я знал ее, когда писал Толстого, ведь Маргарита Кирилловна Морозова, мать Мики, а у меня столько об всех этих салонах, в том числе и Морозовой. А у Евг. Мих. хранятся ее «Воспоминания». Просто умоляла как-нибудь их использовать, сославшись на нее как хранительницу этих мемуаров. А то, что происходит – Енишерлов, замечательный и т. д., взял у нее какие-то воспоминания, письма и пр., набрал под своей фамилией как публикатор и автор врезки. Звоню, говорит, Софронову, а он ей в ответ: «Можно я сниму фамилию Енишерлова?» – Какого Енишерлова? При чем здесь он-то? Ведь все материалы мои, я их публикую. Софронов снял из верстки фамилию Енишерлова. Но в каком-то сборнике или альманахе в «Молодой гвардии» этот же материал вышел под двумя фамилиями. Ну не ужасно ли все это, О. Н. Кошмар какой-то. Но и это не все. Дима Урнов взял у нее «Красный Оксфорд» Мих. Миха, взял вроде бы почитать, а на самом деле опубликовал и выдал как свои розыски, дескать, в архиве. Она его поймала и по телефону спрашивает: «Что же это такое?» Позвонила его отцу. И первый и второй заявили, что Димочка был болен, ему было не до ссылок на какую-то Буромскую. А главное: «Евг. Мих, ну что это вам дает». И еще: сын Пастернака взял у нее письма Пастернака и Мих. Миха на один день, держал год или больше. Ну и тут я, сам понимаешь, уже начал дремать и всячески мычать. «Ну ладно, В. В., я вижу, что вы уже меня не слушаете, а ведь я говорю интересные вещи».

«Да, конечно, Евг. Мих., но мой котелок уже не вмещает всю эту чудовищную информацию». Перед этим она, естественно, рассказывала о своей деятельности в театрах и пр. и пр.

Вышел у меня сигнал в «Сов. России», правда, еще не видел. Но этот сигнал уже принес кое-кому огорчение: редактору обещают выговор за превышение объема, 22 л., а нужно 20, в крайнем случае 21. Представляешь? Я стал утешать, конечно, я-то доволен. Вот так и повсюду противоречия: кто-то огорчен, а кто-то доволен... Только что подписали «Шолохова» в цензуре, почему-то лежал в этом заведении больше четырех месяцев. А почему? Опять же – Сталин. Не знали, что делать. Да, говорю, десять лет в Воениздате все проходило. А десять лет... Ну, а все-таки вроде бы подписали. Господи! Даже такое элементарное проходит тяжело, ачто же будет, если придет современный Шолохов и напишет правду.

Не знаю, что делать с «Современником». Перечитал рукопись, вполне приличная, смелая, бескомпромиссная. Если б ты почитал, какя пишу о Еременко и пр. А с другой стороны, думаю, а м. б. и хорошо, что не напечатал. Ведь у него лежит мой Шаляпин. Вот так, мой милый, и дрогнет душа в борениях противоречий. Что удобнее для писателя, сказать о совершенной чепухе правду или высказать какие-то серьезные суждения о Шаляпине. Или что выгоднее в масштабном смысле нашего бытия. Если б было кооперативное издательство. Во-первых, по тысяче рублей за лист, а во-вторых, действительно без редактора, сами бы читали друг друга и определяли, печатать или не печатать. А уж остальное – дело автора. Но, боюсь, даже сама идея напугает власть имущих...