Мой XX век: счастье быть самим собой

Так вот мы малость поспорили. Он дал мне читать пьесу «Александр Невский», пьеса написана добротно, иной раз очень здорово, особенно тогда, когда дает вече Новгородское, вот этот неперсонифицированный диалог народа – просто на уровне Шолохова. А так уж очень много действующих лиц, братьев Александра много, дружинников, бояр, мало они запоминаются, слишком бегло говорится о них, бегло, схематично, Батый – бледно, его сын и пр. и пр.

Собирается к Распутину, на Байкал, оказывается, не был на Байкале, туда приедут японцы обсуждать экологические проблемы.

Ну вот лимит исчерпан. Обнимаю, бегу на море. Всех твоих целую. В. П.

15 июля 1987».

B.C. Каменеву из Коктебеля (директору винсовхоза в Крыму).

«Дорогой Владимир Семенович!

Вот вы уехали, а я остался со своими думами и размышлениями. Как же так? Неужто по-прежнему Хозяин – не хозяин своего положения, неужели над ним снова – вся эта сволота из агропромов и пр. Ну, хорошо, высокие материи – это одно, нам до них не достать, а то, что касается нашего хозяйства – Литфонда и «Феодосийского» – неужто мы не можем что-то сделать в смысле самостоятельного хозяйствования. Вот, в частности, я заплатил до 30 июля, а уезжаю по семейным обстоятельствам 28 июля (сын Алешка увлекся биологическим направлением, поступил в кружок юных натуралистов и отправляется на практику 31 июля, а его еще нужно собрать и т. д.). Почему же нельзя директору Литфонда Дегтяреву продать какому-нибудь вашему сотруднику бесплатную путевку на два дня, в мою комнату (а у меня их две!), и вы сразу же четверых ударников трудового фронта премируете и даете ему капельку отдохнуть, а потом они с новой яростью бросятся на трудовой фронт.

Вы (дает знать ваше каберне!) поймите, что в выигрыше ваши две самостоятельные организации: Дегтярев тоже в вас заинтересован – ему, конечно, нужны овощи, мясо и пр. и пр., а вам нужно поощрить кого-то из тех, кто хорошо работает.

Может, я сумбурно высказываюсь, но почему такие элементарные дела вы между собой не можете совершать в рамках законности и самостоятельности. Именно отдохнуть в то время, когда аврал, самое замечательное и прекрасное дело.

Вы поняли меня? А у Дегтярева всегда что-то найдется, причем как-то это надо оформлять, ну в этом вы лучше меня разбираетесь. Во всяком случае не по принципу: «ты мне, я тебе».

Вот сейчас получается, что мои два дня пропадают. Но директор узнал об этом заранее, а значит, может этим воспользоваться в своих корыстных (не личных), а престижных целях.

Вот какие дела. Может, я ерунду тут наплел, но все-таки я всегда думаю в идеальном смысле. Всего вам доброго.

18 июля 1987 г. Виктор Петелин».

О. Михайлову из Коктебеля в Москву.

«Дорогой Олег!

Здравствуй! Привет Тине и Ольгушке! Только что от меня уехал Владимир Семенович, лекарство он получил, благодарит, но если б ты знал, какая трагедия с ним происходит. Словно какой-то действительно рок преследует его. В прошлом году он взобрался на сливу, видишь ли, ему нужно собирать сливу в своем саду, а она возьми да обломись под его 82 кг, он и рухнул. «И когда я понял, что падаю, я успел сложиться, так упал как раз копчиком и переломил позвоночник». «Не может быть! Позвоночник – это значит вы не подвижны, у вас отнялись конечности?» «Нет, я еще три дня работал. Ездил на машине, скрючившись на сторону; но преодолевал себя». «Господи, вот он русский человек! Работает через не могу». «А потом все-таки меня уговорили поехать в больницу. Посмотрели. «Вас что – скорая помощь привезла?» «Да нет! Я на своей машине». «Не может быть! Немедленно в операционную». Так его положили на два месяца на доску. И таким образом, конечно, еще что-то делали, поправили ему позвоночник. «А как с глазами? Раз уж мы о болячках» .«А с глазами совсем плохо. В том году было не одно кровоизлияние. Да и в этом тоже было. А после каждого кровоизлияния – месяц-два не работаю. Но план мы выполнили...»

И ты знаешь, такое тяжелое впечатление я вынес после его визита, кошмар какой-то...

Сидим уж час, а никакого предложения с его стороны не следует. Галя уж несколько раз подходила, а он – «Через несколько минут, мне надо бежать – у меня уборка». А потом перед тем, как уезжать, он вдруг сообщил, что надо два бутылька освободить. Как раз подошла Галя, дескать, ну что я вам могу сделать, а он – опять, нет, нет, убегаю. Освободили бутылек, второго так и не последовало, нет посуды, снова посидели полчасика; он полстаканчика, а я – стаканчика два-три, надо же посуду освобождать. И у меня такое мрачное настроение сейчас, кошмар какой-то. А начал читать, в какой уж раз, «Собачье сердце», и на душе помягчело – талантлив. Русский человек. Как хорошо. Авось, не пропадем. Обнимаю.

18 июля 1987.

Виктор Петелин».

Ну, мы забежали чуть-чуть вперед, нарушая тем самым хронику событий. Вернемся же к началу 80-х...

Часть шестая МОЗАИКА ФАКТОВ И ДУХ ИСТОРИИ

1. Партком и служение официальной идеологии

Осенью 1981 года Виктор Кочетков увидел меня в ЦДЛ и сказал:

– Как хорошо, что я тебя встретил, а я о тебе уж несколько дней думаю. Мне предлагают партком возглавить, ведь скоро партийное собрание, ты знаешь...

Ну, как же не знать. Конечно, знаю, несколько лет подряд коммунисты-прозаики и критики выбирали меня заместителем секретаря партбюро творческого объединения прозаиков и критиков.

– Пойдешь ко мне заместителем по оргработе? Ответственная и важнейшая должность, в нашей организации больше пятисот человек, депутатом райсовета станешь. Соглашайся, – уговаривал Кочетков, человек, которого я очень уважал за блистательный поэтический талант, за простоту и открытость, за глубокий дар человеческого общения.

После минутных колебаний я согласился. Предчувствие хоть какой-то утраты свободы на мгновение кольнуло меня, но я тут же преодолел в себе эту слабость – на такую высокую ступеньку общественной лестницы я еще не поднимался. Что там бывает, какие вопросы решают? Интересно! Вот эта жажда новизны и победила.

И действительно, много нового, интересного приоткрылось мне во время работы в парткоме. Кому-то отказали в путевке, кого-то не приняли в Союз писателей, кому-то задерживают ордер на новую квартиру, а кому-то не дали квартиру, – приходили с просьбами, жалобами. Приходили друзья-единомышленники, приходили недруги и враги, приятные люди и не очень, а ты со всеми должен быть вежлив, внимателен, отзывчив на чужую боль и беду, обыкновенную просьбу или жалобу. Признаюсь, я радовался вместе с тем, кто приходил, если удавалось хоть чем-то помочь. После моих просьб и ходатайств приходившие получали и квартиры, путевки, принимали и в Союз писателей. Но нужно было много потратить времени, чтобы хоть чего-то добиться. А когда же писать? А частенько мой дорогой секретарь парткома отбывал то за границу, то с бригадой по Советскому Союзу, то в очередной или творческий отпуск. А жизнь в парткоме не должна затихать ни на минуту. Действительно вскоре после нашего избрания Виктор Кочетков стал депутатом Моссовета, а я депутатом Дзержинского райсовета, тоже приходилось выполнять какие-то дополнительные нагрузки, а деньги, правда весьма и весьма скромные, платили только секретарю.

А тут еще одна напасть. Как-то выступил я на общем писательском собрании с жесткой критикой председателя правления Литфонда СССР Алима Кешокова за невнимательность к заявлениям писателей (письма-то приходили к нам с жалобами на Литфонд, пусть все об этом знают), а после собрания в кабинете первого секретаря Московской писательской организации заведующий отделом культуры обкома КПСС мне сделал замечание, что я не имею права так выступать без согласования с вышестоящей организацией. Потом на каком-то совещании я выступил в защиту статьи Владимира Коробова, в которой резко говорилось о Сергее Михалкове. Опять мне замечание – «Вы не имеете права выступать с такими ответственными заявлениями, потому что вы представляете партийную организацию московских писателей». Нужно согласовывать, нужно согласовывать, то есть человек утрачивает самостоятельность мнений – утрачивает свободу, перестает быть самим собой, а лишь «винтиком» в громадной партийной машине. Ужасное состояние, хочется быть самим собой, ведь именно в этом счастье каждого человека, не утратившего собственное «я».

Однажды после какого-то банкета я зашел в партком и в присутствии двух членов парткома высказался со всей присущей выпившему человеку откровенностью, что надоели мне эти мальчишки из обкома партии, которые все норовят нами руководить, видимо, и еще какие-то более резкие, ругательные слова произнес, как водится среди единомышленников... Так, во всяком случае, мне казалось до сего дня. И что же?

На следующее утро звонит мне домой один из этих «мальчишек» и приглашает в обком.

– Виктор Васильевич, – с обидой говорит «мальчишка», – неужели мы вам так надоели, что вы публично ругаете нас?

– Я не публично, а в присутствии двух членов парткома слегка пожурил вас, обкомовцев. Но кто же из этих негодяев, которых я считал своими единомышленниками и которые мне все это время поддакивали, успел позвонить вам?

Вовсе не собираюсь подробно говорить о своем пребывании в парткоме Московской писательской организации, но и ничуть не жалею о том, что столько потратил времени – кое-что было сделано на пользу страждущим.

Но об одном событии в жизни парткома не могу не рассказать – о персональном деле Сергея Николаевича Семанова, моего друга и единомышленника по совместной работе в литературе.