Мой XX век: счастье быть самим собой

Правда, В. Петелин ограничил рамки своей повести сравнительно небольшим отрезком второй половины 90-х годов прошлого века. Но, как писал в предисловии к журнальной публикации доктор искусствоведения Игорь Бэлза, это – «едва ли не самый значительный период жизни и творчества великого сына русского народа». Именно здесь, в эти годы происходит восхождение Шаляпина, который из безвестного провинциального оперного певца становится знаменитостью.

Надо сказать, что В. Петелину удалось главное: на основе огромного и разнообразнейшего материала (вплоть до многочисленных архивных источников, переписки, рукописных материалов и т. д.) создать образ великого певца. От главы к главе, проводя своего героя через тернии неудач, проб и ошибок, находок и постижений, через борьбу с казенной рутиной, царившей в императорских театрах, и борьбу с собственными недостатками – слабой культурой, неуверенностью в себе, неуравновешенностью и вспыльчивостью характера, В. Петелин показывает, как формируется, мужает, наливается силой талант Шаляпина, обретая всероссийское признание.

Опять-таки замечу, что этот огромный материал, поднятый автором в «Восхождении», порой вступает в противоречие с замыслом, временами «заслоняет» магистральную тему. Но в конечном счете – это только издержки. Главное же в ином. И здесь хотелось бы сослаться на мнение сына великого певца и горячего патриота России Ф.Ф. Шаляпина. Прочитав повествование, он писал из Италии В. Петелину: «То, что я успел прочесть, мне очень понравилось. Во-первых, чистый (а не грязный) русский язык – выдержан в стиле эпохи. Интересны также диалоги, тоже выдержанные в стиле того времени. Не торопитесь с этим трудом – он очень хорошо получается. Поверьте мне, что я судья строгий, но беспристрастный. Меня даже удивили некоторые подробности, а эти детали самое интересное...»

Яркий, сочный, полнокровный образ Шаляпина существенно дополняет галерею прославленных наших великанов русского искусства – писателей М. Шолохова, А. Толстого, М. Булгакова. Однако не только в прошлое обращены интересы В. Петелина. Не кто иной, как он, одним из первых оценил вошедшего в большую литературу Валентина Распутина, откликнувшись в 1968 году на появление повести «Деньги для Марии». Его перу принадлежат статьи о таких крупнейших современных писателях, как В. Шукшин, В. Астафьев, В. Белов, П. Проскурин, А. Иванов, Е. Носов. В книгах «Россия – любовь моя», «Родные судьбы», «Виталий Закруткин», «Мятежная душа России» мы слышим пульс современности, биение горячей крови, вызывающей к жизни новые явления нашего словесного искусства.

Тридцать лет – много это или мало? Оказывается, много, и не только для отдельного человека, литератора, писателя, но и для жизни всей огромной страны, которая прокладывает себе новые пути, следуя формуле ускорения. От XX до XXVII съезда нашей партии пролегла целая историческая эпоха. И в судьбе каждого литератора, свидетеля и участника нынешнего этапа преодоления духовного застоя, отражается общая картина борьбы и труда, надежд и разочарований, сложностей и успехов. Вот почему и юбилей моего друга Виктора Петелина – критика и писателя – не просто частное событие.

2. Аркадий Савеличев. Хождение к родине

Книги, писатели, их написавшие, литературные школы, породившие самих писателей, переживают странную, порой ничем не объяснимую судьбу. Волны любви и ненависти, любопытства и равнодушия бросают эти судьбы, как щепки. И кого вздымает на гребень, кого швыряет в пучину – простой логикой не объяснишь. Нынешнее литературное море так велико и необъятно, что замутнено разными впадающими в него реками, речонками, ручейками и просто помойными стоками, так прикрыто обвальными тучами, что в кромешной непогоде тонут даже многопалубные корабли; какие-то подводные течения то и дело оборачивают их вверх килем. Много таких – затонувших, полузатонувших и со смертельными пробоинами в сердце. Мал ли, велик ли корабль литературный – все равно уязвим. В таком грозном и грязном море трудно избежать торпеды, свои ли, чужие ли – бьют одинаково, и дыры в боку оставляют одинаковые. Добро бы какие-то лодчонки, а то шатаются под напором мутных волн и литературные крейсера. Большие – и огонь большой на себя вызывают, несломленные – и ярость ломающую принимают. Какая-то игра над мутной бездной, какой-то спор под смертельным прицелом. Судьба, судьба!

«Мутные волны, пронизанные пеною во всю толщину, громоздились, как холмы, одна на одну, пучились, шипели, ветер срывал и стлал их белые гребни, треща, пароходный корпус поднимался наискосок на живую гору, мачта и реи клонились, нос повисал над бездной и спустя мгновение уже падал вниз, в водную долину, а громада воды обрушивалась за кормой».

Можно восхищаться изобразительным даром тогда еще молодого писателя, а можно и вспомнить, что пришли они в голову под прицелом вражеского миноносца; отнюдь не моряк их написал – человек от земли, от несокрушимой, казалось бы, российской тверди.

«Как мог человек всю жизнь писать одно только море? Ну, можно пять, десять, ну, двадцать картин, но всю жизнь – только одно море, с редкими и малоудачными фигурками людей. От этого с ума сойдешь!» Это тоже человек от земли, ищущий надежной тверди. Ведь и земля, как море, ходит под ногами писателя; поистине благо, если не штормит на ней...

Первый пассаж принадлежит Алексею Толстому, второй – Виктору Петелину. Взяты они не для сравнения, а только в подтверждение зыбкости судьбы всякого художника. Да большое море и не любит постоянства, чаще всего и вовсе отвергает. «Судьба художника» (так называется одна из трех книг В. Петелина об А. Толстом) в известной степени и отражает ничем не ограниченную творческую стихию.

Ловишь себя на мысли: чего же тащит тебя, брате, во все стороны, к далеким и внутренне не всегда соединимым берегам? К людям то бишь. К героям. Ну, скажем, Андрей Белый и Владимир Ленин, актриса Комиссаржевская и актер-политик Керенский, Горький и Арцыбашев, Бальмонт и Сталин... Один этот перечень противоречивых знакомств (писательских, разумеется) из одной только книги, список всяческих внешних и внутренних связей займет немалую писательскую страницу, а в описываемой жизни – целые напластования взаимно исключаемых судеб. Какая-то непреходящая ностальгия по людям! Чем больше их вокруг – с тем большей жадностью тянется к ним душа. Даже возраст (увы, увы!) бессилен против этой всепожирающей страсти. Совсем недавно мы стали свидетелями книги «Восхождение» – это о Федоре Шаляпине, молодой, зажигающей судьбы. А уже написана и выходит (в издательстве «Голос») новая книга – «Триумф», о том же Шаляпине в полной мощи и красочности. И опять то же самое: соединение, казалось бы, несоединимого. Савва Мамонтов и Микеланджело, Аппий Клавдий и Врубель, Анна Ахматова и Калигула, Иола Игнатьевна – балерина и первая жена Шаляпина и Софья Андреевна – первая и последняя перед Богом у Льва Толстого, известный во всем мире Рахманинов и мало кому знакомый, хоть и академик, синьор Корта. Виктор Петелин словно испытывает судьбу на долготерпении читателя. А ведь читатель ему попался всякий – и с приветами, и с наветами, вспомним, сколько склок крутилось вокруг биографии того же Алексея Толстого – родственных склок, что еще хуже. Писатель, обращающийся к таким именам, как Алексей Толстой или Федор Шаляпин, совершенно беззащитен, ибо за каждым этим именем стоит бурный русский человек, окруженный сонмом окрестных людей и людишек.

«После публикации первых четырех частей «Восхождения», – признается и сам Виктор Петелин, – я получил множество писем, в которых неравнодушные читатели заинтересованно отнеслись к этому повествованию, высказывали пожелания, спрашивали, поддерживали автора, упрекали за неточности, обвиняли, хвалили, ругали, возводили напраслину... Ну, в частности, всерьез утверждали, что автор, дескать, не знает, что Качалов – это псевдоним, а настоящая фамилия артиста – Шверубович. Были и другие замечания на том же уровне, и опровергать их – задача неблагодарная». Вот это поистине так – полнейшая неблагодарность! Но какова, какова деликатность? Ведь мы-то знаем: доносы на него пишут аж с 1956 года, когда он, молодой тогда еще аспирант, заранее приласканный университетской кафедрой, бросил вызов и хулителям шолоховского Григория Мелехова, и борзописцам социалистического реализма – и тем обрек себя на подвижническую, никаким профессорским авторитетом не прикрытую жизнь. Добавим еще: к большой чести русской литературы.

Глубинный, природный историзм – это его стихия. Не случайно ведь и герой, и автор зачастую сливаются до такой степени, что и не отличишь – кто есть кто. Виктору Петелину хочется взглянуть на того же Алексея Толстого как бы из прошлого; отсюда и пристальное внимание к «Петру Первому». Не будем говорить, что это хорошо прописано у Алексея Толстого – неплохо и у Виктора Петелина; он даже как-то ревниво, слишком пристально следует за своим героем. Любопытная сцена! К кумиру на бронзовом коне подскакивает молодой петербургский граф... и оказывается под всемогущими копытами; его было не взять лобовым, максималистским взглядом. И вовсе не случайно прохожий, интеллигентный такой петербуржец, заметил: «Кто же такие вещи рассматривает спереди? Глупо на будущее смотреть спереди... На будущее надо смотреть из прошлого...» Алексей отступил назад, встал позади вздыбившегося коня и заглянул немного сбоку. «Действительно, картина мгновенно преобразилась... и все мелкое, ничтожное, обыденное осталось где-то там внизу». Это уже не только граф-шалопай – это умудренный жизнью писатель собственной судьбой. Нетрудно заметить ощущение человека, который то и дело попадает под копыта – иначе откуда ж взяться таким сценам. Кого винить за это? Да и что такое чувство вины, если речь идет о писателе, о философе своего времени? Здесь просто нет выбора: слабые духом – слабыми и останутся, сильные – и в смерти будут сильными. Русская литература от века идет на костер, на эшафот или под пулю лукавого чужеземца. Случайно ли у Виктора Петелина во многих книгах эти трассирующие во тьме имена: Аввакум Петров, Достоевский, Пушкин, Гумилев, да и тот же Григорий Мелехов, за которого он так безоглядно вступился еще молодым, отчаянным аспирантом.

Есть в этой череде и Василий Белов. Сейчас уже даже и не помнят, что именно Виктор Петелин был первым редактором «Привычного дела», – и сколько крови он на том себе попортил, забывает даже и Белов... Название-то одной из книг знаменательное: «Судьба художника». Судьба!

Кажется, Виктору Петелину вовсе и неинтересно, если нет этой самой «судьбы». Он обращается к творчеству самых значительных художников, и непременно в самые значительные, судьбоносные дни их жизни; так было с Алексеем Толстым, Федором Шаляпиным, но ведь и дальше: Михаил Шолохов, Михаил Булгаков. Хронология здесь не имеет значения, – к Шолохову он, например, пришел еще в аспирантские годы, в пору писания такой книги, как «Россия – любовь моя», даже еще раньше. Главное-то, так и не расставался, так и не мог расстаться; Россия и Шолохов – это как бы одно и то же. Малозаметная, но очень значительная деталь: портрет. Многие книги Виктора Петелина открывает портрет его собственный, «издательский», как и положено, а «Страницы жизни и творчества» – молодой, в полном расцвете сил Шолохов. То же и с Булгаковым: не рискнул Виктор Петелин выставить себя «поперек батьки», хотя мы знаем очень много случаев, когда о том или ином великом сыне России заявляет персона автора жизнеописания, зачастую даже бездарная. Но уж тут, как говорится, «дело вкуса»... Или совести?