Моя любовь, моё проклятье

Ремир сию секунду выхватил взглядом Назаренко. Тот сидел в стороне и, вообще-то, не выглядел ни довольным, ни уверенным, скорее, даже наоборот. А почувствовав, что на него смотрят, обернулся и взглянул на Долматова с нескрываемой ненавистью.

Пока комиссия вскрывала пакеты, изучала заявки и документы, пока Макс и представители других операторов презентовали свои проекты, а затем шло обсуждение и совещание, Ремир сидел точно в оцепенении и взирал на происходящее так, будто случайно попал на тоскливое кино, от которого неумолимо клонит в сон. Лишь время от времени Макс выводил его из ступора вопросами и репликами.

Комиссия, надо сказать, совещалась недолго, и когда председатель принялся зачитывать результаты, в зале ощутимо подскочил градус напряжения. Говорил он монотонно и тихо, Ремир даже не вслушивался. В голове с самого утра гудело, и бесцветный голос всё равно сливался с этим гулом. Однако произнесённое «ЭлТелеком» внезапно выбилось из этой мешанины невнятных звуков, словно выстрел или пронзительная нота.

Ремир невольно среагировал, встрепенулся, стряхнул тяжёлый дурман.

Макс саданул на радостях его локтем, засмеялся:

— Рем! Господи! Контракт наш!

Дальше как в калейдоскопе менялись лица: сдержанно-вежливое — это техдиректор из «Ростелекома», он, может, и огорчён, а этику сумел соблюсти, подошёл и поздравил с победой; раздосадованное — то «Востоксвязь», не подошёл и не поздравил, но всё же кивнул и выдавил натянутую улыбку прежде, чем смыться; и откровенно перекошенное от злобы — Назаренко.

Макс ликовал и разве что ни выплясывал от переизбытка эмоций.

— Ремирище, контракт наш! Ты только подумай! Нет, это дело надо отметить! Ну почему у тебя такое лицо? Совсем сплохело, да? Да ты выздороветь должен был от такой новости… — источал радость и заодно тормошил его Макс уже в машине.

Коля, водитель, гнал с ветерком в офис, теперь уже по объездному мосту, чтобы вновь не застрять на Ангарском.

— Получается, она говорила правду… — пробормотал Ремир.

— Кто она? Какую правду?

— Горностаева.

Макс тут же скис.

— Опять ты за своё, — поморщился он. — Рем, ну это уже несерьёзно. Ты, вообще, о чём-нибудь, кроме неё, можешь ещё думать? Или она тебе реально все мозги свернула? Мы такое дело великое провернули, а ты!

— Она же говорила мне, что ничего ему не показывала… Она приходила позавчера вечером, пока ты со своим котёночком ворковал.

Макс явно смутился, шикнул, кивнув на водителя, но Ремир не обратил ни малейшего внимания.

— Уверяла ведь, — продолжал, — что ничего Назару не сливала, чуть не со слезами. Что деньги его не взяла, всё вернула… А я даже слушать её не стал. Я ей таких гадостей наговорил!

— Но фотографии в её телефоне…

— Да, фотографии… Думаю, она пыталась, ну потому что ситуация у неё такая. Но не смогла. Понимаешь, Макс? Ей ребёнка спасать надо было, а она всё равно меня не предала. А я её…

— Ну что уж такого ты ей сказал?

— Да уж сказал, даже повторять не хочу.

— Хотя да, ты-то можешь.

Макс помолчал минуту-другую, видимо, в знак того, что разделяет чувства друга, но радость слишком его распирала.

— Да не грузись ты. Ну кто друг другу гадости в сердцах не говорил? Ничего, никто от этого не умирал, все это проходили, а потом прощали, мирились… Ты лучше вдумайся, какие нас ждут перспективы! Я уже всё просчитал, вот ты послушай…

Макс вдохновенно делился своими соображениями, но Ремир не улавливал сути. Мыслями он был далеко и от Макса, и от проекта, и от блестящих перспектив.

Нет, он, конечно, радовался, даже не радовался, а испытывал огромное облегчение, но и то не столько от самой победы в тендере, сколько от того, что Полина его не предала. А могла бы, могла. И он бы даже это понял, разочаровался бы, конечно, но понял. Но она не стала. А вот этого он уже не понимал. Почему не стала? Ведь что она от него видела, кроме хамства и унижений? Хотя вряд ли дело именно в нём. Просто не каждый ведь способен на такой шаг, и вот она, оказывается, неспособна.

И снова перед глазами встало её лицо, одновременно ошарашенное и искажённое болью. Так что облегчение это было горьким и даже мучительным.

Как только вернулись в офис, Макс сразу с головой ринулся в кипучую деятельность. Созвал технарей, просил и Ремира поучаствовать, но тот отказался, сославшись на усталость. Сам же, отдав кое-какие распоряжения по самым неотложным делам, позвонил своему водителю.

— Коля, через пять минут будь у центрального входа, — велел.

— Куда едем, Ремир Ильдарович?

— В детскую больницу на Гагарина.

***

Как Ремир и предполагал, Полина была в больнице. Он ещё издали увидел её фигурку в голубом безразмерном бумажном халате — его и самого заставили надеть такой же.

Она одиноко стояла у дверей реанимации, по сторонам не смотрела, поэтому заметила его лишь тогда, когда он подошёл совсем близко. Уставилась с неподдельным изумлением, но быстро взяла себя в руки и даже поздоровалась.

Ремир остановился рядом с ней, привалился спиной к прохладной стене, не зная, как начать тяжёлый разговор. Так неловко стало, что и руки не знал, куда деть. Из-за этого больничного балахона даже в карманы их не сунуть.

Скосил на неё глаза. Она тоже как-то уж слишком крепко вцепилась в сумочку.

Это напряжённое молчание, что давило прямо-таки физически, наверное, и её изрядно нервировало. Он слышал это по её неровному дыханию, да и просто чувствовал.

Потом она не выдержала, первая спросила:

— У вас тоже здесь кто-то…?

— Нет, я к тебе, — честно ответил он.

Но, господи, как же трудно давались слова!

— Я извиниться хочу, — выпалил он наконец. — За то, что не поверил тебе и за то, что оскорбил.

Она ничего не ответила, и Ремир не знал, что ещё добавить. Покаянные речи — уж точно не его конёк.

И опять это молчание невыносимое…

Вроде бы просто тишина и вот она рядом, едва касается плечом, локтем, ну что такого? А напряжение с каждой секундой нарастало скачками, перехватывало дыхание, обостряло до предела чувства.

В конце концов он не выдержал, развернулся к ней лицом, упёрся руками в стену, взяв её в плен.

— Да не молчи же ты! — выдохнул шумно, горячо. Тут же сглотнул, пытаясь протолкнуть вставший вдруг в горле ком. Наклонил голову, хотел в глаза ей взглянуть, но она смотрела вниз. — Я знаю, что очень сильно тебя обидел. Я не должен был так говорить. Прости… То, что я сказал позавчера, я так не думаю на самом деле. Просто фотки эти… тендер этот чёртов. Не знаю… вообще не соображал тогда ни черта.