Моя любовь, моё проклятье

Наоборот, такой она цепляла его даже ещё больше. Потому что помимо неотвязного, жгучего влечения, помимо мучительной тоски, в груди разлилась такая острая, щемящая нежность, что от решительного настроя вмиг не осталось и следа. Хотелось просто обнять её покрепче, уткнуться носом в макушку и не выпускать.

И объяснение потому опять вышло скомканным, хотя она всё, конечно же, поняла.

Когда заговорила в ответ, сердце, казалось, замерло вместе с ним в напряжённом ожидании. Потом забилось, но как будто по-другому, точно не кровь через себя пропуская, а битое стекло.

Это её «нет» совсем выбило почву из-под ног. И всё дальнейшее делал он на автомате: договаривался насчёт нормальной палаты и насчёт особого отношения, спускался вниз, шёл через больничный двор к автостоянке.

Слова её свербели в голове, не умолкая, не давали думать ни о чём другом. И вообще, как-то всё вокруг стало казаться пустым, бессмысленным, раздражающе-ненужным.

Только вот ни нежность, ни тоска никуда не делись, наоборот, стали ещё невыносимее.

Если бы она просто отказала ему, думал Ремир, то было бы и то легче. Но то, что всё у них могло бы быть, но из-за дурацких предрассудков он потерял… вот это просто убивало.

***

Спустя три недели

— … железобетонный завод теперь наш полностью. Кроме телефонии, они теперь покупают у нас и интернет, — отчитывалась Оксана Штейн.

В переговорной шла очередная вторничная планёрка.

Всё, как обычно, кроме парочки нюансов. Кресло коммерческого директора пустовало.

Тот внезапно уволился по собственному желанию, а нового ещё подыскивали, третью неделю подыскивали — за эту нерасторопность Супрунова уже получила втык, неожиданно мягкий.

Да, Ремир и сегодня, и в прошлый вторник разносы почти не учинял. Ругать — ругал, но без былого огня. Даже вернее сказать — поругивал.

Начальники служб искренне недоумевали — что с боссом? Сначала два раза пропустил планёрку, теперь вот вместо того, чтобы навёрстывать, казалось бы, упущенное, энергию экономит. Затишье в пыточной, думало большинство, это, конечно, прекрасно, однако всё равно никто не расслаблялся — страх перед вторниками уже стал не просто привычкой, а условным рефлексом.

— … параллельно ведём переговоры с лимнологическим институтом, — продолжала Оксана.

— А почему до сих пор не подписан договор с «Нордвестом»? — перебил её Ремир. — Когда ещё ты говорила, что вот-вот?

— Но тут затык не со стороны коммерческого, — она бросила быстрый взгляд на Астафьева и чуть смущённо добавила: — Технари должны были протестировать порты, но до сих пор… Я дважды писала Максиму Викторовичу, просила содействия.

— Ясно. Максим Викторович, мне самому поторопить технарей или как?

— Разберусь, — пообещал слегка уязвлённый Астафьев.

После планёрки Оксана Штейн задержалась ещё на пару минут, подсунув ему несколько писем на подпись. Обычные коммерческие предложения стандартного образца, но даже в них он вчитывался со всем вниманием.

Она молча ожидала у стола. Потом уже, когда Долматов протянул ей подписанные бумаги, вдруг спросила, точно внезапно вспомнив:

— Ремир Ильдарович, а Горностаеву отправлять в центр обслуживания? Вы тогда говорили…

Рука у него невольно дрогнула, чуть письма не выпали.

— Горностаева? — зачем-то переспросил. — Она что, вышла уже?

— Да, с сегодняшнего дня.

Оксана с полминуты подождала, затем переспросила:

— Ну так что?

— Что? — вскинул он на её глаза.

— Горностаеву в центр обслуживания?

— Ну да. Пусть там работает.

Оксана забрала письма и умчалась.

Ремир откинулся в кресле. Сердце болезненно дёрнулось и заколотилось.

Горностаева вышла на работу! Он почему-то думал, почти уверен был, что она протянет больничный насколько возможно, а потом уволится.

Откуда взялась эта уверенность, он и сам не знал. Просто чувствовал, ещё с последней встречи, что она стремится уйти, и не просто отдалиться, а окончательно разорвать все связи, чтобы оставить его как можно скорее в прошлом.

Это причиняло нестерпимую боль, особенно потому, что тут он ничего поделать не мог. Не заставишь же, если всё перегорело.

Жалко только, что у него почему-то никак не перегорало…

Но вот она вышла… Надолго ли? А с девочкой, интересно, как? Кто-то сидит с ней? Кто?

Разволновался он, конечно, не на шутку. А как не разволноваться? Три недели её не видел. Запрещал себе думать о ней, в работу ринулся с головой. Лишь бы каждая минута была занята. Только этим днём и спасался, зато ночами… Как же увидеть её хотелось! Это просто наваждением каким-то стало… крепился, как мог, ломал себя, но три недели вытерпел.

А теперь вот знает, что она рядом, ну как тут можно оставаться спокойным?

Осторожный стук вывел его из раздумий.

В кабинет вошла Алина, приблизилась к столу семенящими шажками.

— Ремир Ильдарович, я ведь уже послезавтра ухожу. Вы так и не сказали, мне опять за себя кого-нибудь из кадров оставлять?

Ремир уставился на неё в полном недоумении.

— Куда это ты уходишь? — нахмурился он.

— Ну как? — её аккуратные бровки взлетели под белокурую чёлку. — В отпуск!

— Какой, к чертям, отпуск? Ты чего придумала? Кто тебя отпустит в этот отпуск?

— Но вы же меня отпустили! — Алина таращилась на него в изумлении. — Я заявление почти месяц назад написала! Вы ведь его подписали…

Ремир замолк. Месяц назад? Потом вспыхнул:

— Ты подсунула его, когда я болел! Я был невнимателен. Как ты вообще могла?

Алина жалобно запричитала:

— Ремир Ильдарович, у меня путёвки в Египет уже куплены…

Алина, конечно, ошарашила его своим отпуском безмерно.

Она, может, не слишком сообразительна, а иногда бывала жуть как назойлива, но ответственнее и исполнительнее секретарши он ещё не встречал. Он мог во всём положиться на неё целиком и полностью, и кофе она готовила замечательный, и всегда назубок знала его расписание, и вообще…