Моя пятнадцатая сказка

— Наму Амида буцу! — серьезно проговорил монах, замерев под его взглядом, — Иди ты куда шел, неведомое существо!

— Иди ты куда шел, — с усмешкой ответил ему то ли зверь, то ли призрак. Голос как будто был детским.

И он ушел. А монах, не обращая внимания на странную встречу, вновь заспешил по делу своему. Он уже многое перевидал. Да и этот призрак как будто был добрым. По крайней мере, в схватку с монахом не вступил.

И никто не увидел его больше в темноте. Даже стражников миновал, подхватив подол и юркнув в тень. Далеко их заслышал. И не сдвинулся, не дышал даже, пока не ушли подальше. И бесшумно выскользнув из темноты, то ли пошел, то ли поплыл по дороге. К поместью на Пятой линии.

Этой ночью яркая светила луна. Полная. Такая, что свет ее прошел сквозь неплотно задвинутые седзи, разбудил.

В эту ночь хотелось мечтать. Вырваться из старого — и уйти в неведомое.

Синдзигаку с самого детства казалось, что где-то рядом есть еще какой-то мир, о котором он ничего не знал. И, тем более, он не знал, как туда добраться.

Он ведь нарочно сбегал из дома и бродил по ночам! Говорят же, что ночь — время духов и нелюдей. Он хотел их встретить. Он бродил много. Но никого, не похожего на человека, так и не попалось на его пути. За несколько лет. За мучительных три года поисков.

А не найдя ничего особенно — ни при свете дня, ни при светиле ночном — он начал угасать. Лекари, монахи говорили о точившей его болезни. Что он силы свои стремительно терял — и угасал — и как бы ни угас насовсем! Но у мальчика было странное чувство, будто всей своей силы он и не знал. Будто он вовсе от какой-то части себя был отрезан!

Только ночь будила что-то внутри. Когда оживленно билось сердце в надежде увидеть что-то особое, встретить чего-то особое. Когда он шумно вдыхал свежий ночной воздух и запахи, которые в тишине и темноте становились как будто отчетливей слышны.

Он раз только поделился заботой своей со старым слугой.

— Уплывшая рыба кажется большой! — вздохнул старик, робко сжал ладонь юного господина, — Уж послушайте меня, юный господин, бросьте вы эти мысли! Я вот по молодости любил одну. Мы помолвлены были с детства. Росли в соседних дворах. Знал ее как себя. А потом вдруг подумал, что где-то могут быть получше. Все забыл, ходил, высматривал других. Чуть отвлекся. Через полгода спохватился — а ее и нету. Ушла в монастырь. Погоревала, что совсем забыл о ней, больше не подхожу — и ушла. А вернуть я ее не смог. Правду вам говорю, молодой господин, бросьте вы эти мысли! То хорошо, что у нас есть!

Но молодой господин не послушал. Ему все казалось, будто не хватает чего-то. Но чего же? Он в красивой усадьбе жил. В славе ученого отца, деда. Окруженный заботою матери. И отец не привел в дом другой жены. И дед не привел в дом другой жены, вот как старшая убежала к родителям, а младшая — умерла. Жены в их доме не ссорились. Братья жили дружно, вместе состязаясь в искусствах. Ну, помимо его. С ним, как сказал третий брат, бесполезно вообще сражаться. Поэтому они чаще состязались меж собой, а он просто следил. Впрочем, братец Сюэмиро другим был, приветливей. И сестренка Фудзиюмэ любила как своего. Хотя и не слишком уж родственники. Скорее уж, он дядей был ей. Но их мать растила его с младенчества как своего сына, про своих говорила «сын», про него говорила «сын» — и с детьми ее он привык звать друг друга братьями и сестрами.

И ведь редко же бывает, чтобы после родной обрести такую заботливую и нежную, но чужую мать? Ведь не обделяла та его. И хотя госпожа с его матерью были отнюдь не родственницами: не всегда ладят дочь хозяина и другая его жена. А госпожа и мать его ладили.

Жили в роскоши, не нуждались. И еда была, и покои свои. Мог любую рукопись найти прочитать или заказать себе копию. Даже, пожалуй, был Синдзигаку наследник у хозяина поместья. Сын был только у младшей жены господина. Только он один.

И казалось бы, ну, чего уж больше? Что за сердце у него такое жадное?.. Может, жадное до любви? Может, пришла пора?..

Но манил его мрак ночной больше лиц смазливых служанок.

И манило что-то. А что? Сам не знал.

Так и заболел, не дождавшись ничего. Разочаровавшись во всем.

Та зима в Киото была страшная. Он угасал. Сам понимал, что у тела сил уже нету, что последним может стать рассвет любого дня. Хотя все еще мечтал уйти в ночной темноте. Уйти далеко-далеко. Стать свободным.

И словно грохотом грома, вспышкою молнии прозвучали слова Фудзиюмэ о той зловещей усадьбе с Пятой линии! О той таинственной усадьбе! О, как сердце затрепетало вдруг! Как музыка заиграла в душе! Словно он спал — и проснулся вдруг. Словно он был голодным — и еду вдруг увидел! Все обмерло внутри, а в миг следующий все внутри запело, затрепетало.

Там! Там было что-то не то! Может, там была дверь в неведомое?..

Он не мог с дня того жить как жил. Он не мог уже даже умереть! Он! Он обязан был сам сходить туда и посмотреть! О, как он мог пройти мимо дома того прежде? Ведь ходил по ночам. Ведь смотрел иногда на покосившийся в паре мест забор, на трещину в нем. Смотрел на заросли, которыми и сад, и дома заросли. Интересно было, что там за заросли? Но, впрочем, чего ожидать от старой заброшенной усадьбы? И обходил мимо. Но… но тогда он еще мог ходить! Он бы мог зайти! Если бы знал… о, как хотелось дожить! Дожить до того дня… нет, ночью одной хотя бы подняться с постели и дойти! В ту усадьбу, в которой скрывается какой-то неведомый мир. Говорят, люди там не живут. Людям только горе и пустота. Но там жил кто-то из нелюдей. Там был спрятан вход в их логово. Мир нелюдей… каково там?.. Каково?!

Но Синдзигаку видел, как расстроилась любимая сестра, увидев интерес его к тому страшному месту. Страшно интересному. И еще Сюэмиро донес, что сестра ночей уже не спит — шьет и вышивает Синдзигаку подарок. Человек неблагодарный не лучше чудовища. Тем более, если времени не хватит уже, чтобы в ответ одарить.

И потому, смирившись, стал делать дядя молодой подарок своей племяннице. Красиво как мог. Вроде он прежде не брал сам иглы. Только видел как вышивала мать — матушка приемная — и служанки с сестрами.

Но он был одаренным во всем — и в том тоже несказанная была милость судьбы и его везение — только взял впервые ткань и нитку и что-то красивое сотворил. Вот ведь Сюэмиро и не поверил, что в ту ночь Синдзигаку вышивал в первый лишь раз.

И вроде при всех таких качествах, да с дивною красотою внешней, чего уже больше желать?

Но болезнь, придя, всю красоту утянула, будто стянула с плеч, как кимоно. Пояс развязав доверия себе. Слуги отказывались приносить бронзовое зеркало. Но, впрочем, и в чаше с лекарством, и в чаше супа видел он свое лицо, ставшее ужасным. Больше не осталось красоты у него. Может, то наказание за то, что был неблагодарным?..

Но… но дожить бы! Увидеть бы, что скрывается в усадьбе за тенью полной луны!

Оставалось только молчать. Остаться никем не понятым. Делать подарок малышке, которая даже урода хотела сделать счастливым, чем-то диковинным одарить, сшитым из красивых узоров, собственных слез и бессонных ночей. Между стежков прошивала свою собственную жизнь Фудзиюмэ. Свои жизненные силы.

Он еще не видел того дара, но почему-то уверен был, что он будет прекрасным. Если он все же его увидит. Но, главное, чтоб согрелась заботой его сестра. И, хвала богам, что так гладко и изящно ложились стежки в его страшных худых руках! Даже ослабшее тело, окутанное заботой чужой искренности и доброты, сил наскребло на ответный подарок лишь. Лишь бы успеть! Одарить! Увидеть улыбку на миловидном лице ее. Увидеть наконец-то ее, похудевшую за эту зиму, счастливой. Лишь бы… подняться с постели надоевшей ночью — и уйти. Уйти в темноту. Вдохнуть ночного воздуха полной грудью, принять ночной свежести в душу и на кончики ресниц. Распустить петли волос, да пуская по ветру пряди и концы их… волосы ветру отдать. Стать свободным! Наконец-то уйти! Но куда?..