Моя Шамбала

– Сопровождали мы груз через границу и попали в за-саду диверсионной группы. Я чудом выжил. Считай полго-да в госпиталях валялся. Два месяца в Тегеране, три - в Аш-хабаде... А сейчас приступы донимают. Голова.

– Ой, Паш, как я с ним намучилась,- плаксиво отозва-лась мать.
– Ведь как приступ начинается, на стенку лезет. Если б не Вовка, давно бы в Кишкинку попал. Потому и "скорую" боюсь вызывать. Как-то раз, когда Вовку где-то с ребятами носило,- мать строго посмотрела в мою сторону, - вызвала, а его в Кишкинку отвезли. Спасибо, сама с ним по-ехала, да еле уговорила, чтобы отпустили, да расписку за-ставили писать, что, мол, несу ответственность. Потом уж Вовка, слава богу, явился... Там не разбирают, нормальный ты или ненормальный. Глаза-то в это время безумные. По-пробуй, вытерпи такую боль!

– А Вовка-то что? Чем Вовка-то помогает?
– спросил дядя Павел.

– Да лечить он руками, Паш, может. Способности у не-го такие. Руки излучают какое-то тепло особое, - зашептала мать.

– Это что ж, колдовство какое, вроде как знахарь?- удивился дядя Павел.

– Дар это божий, сынок. Господь ему послал,- вмеша-лась бабушка и прочитала на память елейным голосом: "Придя в дом Петров, Иисус увидел тёщу его, лежащую в горячке, и коснулся руки её, и она встала и служила им".

– Мам, опять ты с глупостями своими, - осадила мать бабушку.

– Это не глупости, это Евангелие от Матфея, - усмех-нулся отец.

– Попом бы тебе, Юрий Тимофеич, быть. И Библию, и Евангелие знаешь,- одобрила бабушка. Она робела перед отцом и обращалась к нему не иначе как Юрий Тимофее-вич. Юрой отца называла только мать, но в третьем лице тоже звала по имени-отчеству. Был он намного старше ма-тери и относился к ней со снисходительностью старше-классника к младшему.

– Нет здесь никакого колдовства, Павел,- повернулся к дяде Павлу отец.
– Это научный факт. В научной литературе описаны случаи исцеления с помощью рук, которые явля-ются источниками энергии. Более того, все мы - и я, и ты - обладаем этой энергией. Только некоторые люди обладают этой энергией в большей степени.

– Сынок, подержи руки над цветами,- попросил меня отец.

На этажерке с книгами в двухлитровой банке стояли тюльпаны. Их головки уже закрылись, будто цветы пригото-вились к ночному сну. Я с большой неохотой вылез из-за сто-ла и подошел к этажерке, потер руки одну о другую. Сухие ла-дони прошуршали смятым листом бумаги. Я стал гладить цветы, не прикасаясь к ним. По комнате разнесся легкий за-пах свежести. Бутоны зашевелились и стали распускаться. Дя-дя Павел как зачарованный смотрел на тюльпаны.

– Как же так, Тимофеич, я не понял?
– вымолвил сби-тый с толку дядя Павел.
– Он их даже не трогал.

– Я же говорю тебе, что руки источают энергию. Это все равно, как цветы раскрываются на солнечный свет.

– Чудно!- покачал головой дядя Павел.

– Он много чего умеет,- сказал отец.
– Ты ещё увидишь.

– А лучше б ничего не умел. Был бы как все нормаль-ные люди. А у этого то запахи, то звуки, то сны какие-то не-нормальные. И видит-то не то, что надо. А ночью подой-дешь, лежит - не дышит. И не знаешь, то ли жив, то ли нет.

Мать заплакала.

– Да что ты, ей богу!
– отец недовольно нахмурился.
– Нормальный парень. И все у него нормально. Спасибо ска-зать нужно за то, что природа одарила его такими способ-ностями. У него же, Павел, феноменальная память. Он страницу любой книжки может повторить за тобой без еди-ной ошибки.

– Чудно!
– повторил дядя Павел и внимательно погля-дел на меня.

Я сосредоточенно ковырял вилкой картошку и облег-ченно вздохнул, когда мать неожиданно вернулась к недос-казанному и наболевшему.

– Полгода известий никаких не было. И писем нет и похоронки нет. А приехал худой, в чем только душа держа-лась. Он и сейчас-то худой, а тогда чуть толкни и упадет. Тут чирьи по всему телу пошли. Избавились от чирьев, за-снул. Дeнь спит, ночь спит и утром не просыпается. Я бу-дить, а он не дышит. Ну что есть мертвец. Вот так иногда и Вовка. Чего и боюсь. Может, проснется, а может, нет.

Отец молчал, только брови сошлись на переносице, обозначив три вертикальные складки на лбу, а пальцы нервно выбивали дробь по столу.

– Перепугалась я, Пашенька, до смерти. Вызвала вра-ча, а врач и говорит: "Это летаргический сон. Может быть, несколько суток проспит, а может быть, и месяцев. И ни в коем случае не пытайтесь будить. А мы будем следить, под-держивать глюкозой. Глянул на меня, а я сама как мертвец. Как заругается он. Да вы, говорит, себя-то пожалейте. Раз-ве, говорит, можно так. Ничего же страшного не случилось. Сильное нервное истощение. Все обойдется. Ему укол сде-лал, да и мне заодно.

Павел, не перебивая, слушал и с невольным любопыт-ством поглядывал на отца. Тот чувствовал себя неловко и, наконец, недовольно бросил матери:

– Ну ладно, хватит об этом. Кому про чужие болячки слушать интересно? У каждого своих полно.

– Погоди, погоди, Тимофеич!
– остановил отца дядя Павел.- И что же потом?- спросил он мать.

– Да что? Проснулся через три дня. Не знаю, то ли Вовка, - он же не отходил от отца, все гладил его. А может сам по себе проснулся, - устало проговорила мать.

– Шура, сходи в магазин, принеси еще поллитровочку. Что нам, мужикам, одна? Не каждый день родственники с войны приходят, - попросил отец.

Мать замялась и как-то виновато взглянула на Павла. Я понял, что ей стыдно сказать при брате, что у неё осталось денег в обрез до отцовой получки. Но она встала и пошла в их с отцом комнату к шифоньеру, где под бельем хранила завернутые в ситцевую косынку деньги. Дядя Павел достал из кармана гимнастерки две новенькие сотни и хотел от-дать матери, но отец отвел его руку:

– Ты спрячь свои деньги. Еще успеешь потратить. У нас пока есть, а там посмотрим.

Дядя Павел заупрямился, и мать при молчаливом со-гласии отца деньги взяла.

Мать ушла. Вслед за ней встала из-за стола бабушка, собрала грязную посуду и унесла на кухню. Олька выпорх-нула следом, а я с живым интересом слушал разговор отца с дядей Павлом.

– Сам-то ты как? Ничего ж еще не рассказал,- спросил отец.

– Да я писал, - уклончиво ответил дядя Павел.

– Ну, письма - это одно, а жизнь - другое. Как-никак, пол-Европы прошагал, до самого Берлина дошел. Как там Европа-то?

– Европа как Европа. Что с ней, с Европой сделается? Много чудного, конечно... а народ ихний хороший. Их запу-гали коммунистами и потому нас встречали с опаской, не-доверчиво, а потом разобрались, ничего. Видят, что мы не зверствуем, как фашисты, никого не трогаем, детишек под-кармливаем...