Моя Шамбала

Он задержался на работе, пришел голодный и устав-ший. Дома было холодно, печка не топилась. Варвара сиде-ла на кровати, не зажигая света, и ждала Павла.

– Ты чего в темноте сидишь?
– спросил Павел и вклю-чил свет.

Варвара промолчала. Павел повесил кепку на вешалку и попросил:

– Поесть нечего?

– Посмотри, - не вставая с места, зло сказала Варвара.

Павел подошел к подоконнику и заглянул в кастрюлю, где, застыв желтыми льдинками, стоял свекольник, сварен-ный вчера Павлом.

– Неужели не могла хотя бы разогреть?
– громыхнул крышкой Павел.

– Сам разогрей, если печку растопишь!

– А у тебя что, руки не оттуда растут?

– рассвирепел Павел, - Ты что, профессорская дочка? Ишь, фрау мадам... Это ж твое, бабье, дело. Уголь принесен, дрова на растопку есть. Ну ладно, не умеешь чего-то, так ты же и научиться не хочешь!

– Чему надо, тому научилась, - не тая злой усмешки, огрызнулась Варвара.
– Я к тебе в прислужницы не нани-малась. Не для того замуж выходила, чтоб тебе жратву го-товить.

– А для чего ж ты выходила?
– изумился Павел.

– А я думала, что на руках носить будешь, - с издевкой сказала Варваpa.
– А то на что ты мне рыжий недомерок сдался! Там у меня не чета тебе были.

Она выплеснула эту фразу вместе со злобой.

– Ах, вот оно что!

Павел побагровел, желваки заходили по скулам, кула-ки сжались, и он сделал шаг к Варваре. Варвару испугали его глаза: они люто ненавидели, они убивали, точно он шел на врага. И Варвара закричала. Павел остановился как от тычка, с минуту смотрел на Варвару, потом пошел к вешал-ке, взял кепку и вышел, хлопнув дверью.

Он сидел на скамейке во дворе, курил и думал о войне, где ему жилось проще. Ему вспомнились его фронтовые друзья, и он невольно улыбнулся, а на сердце чуть потепле-ло. Потом словно ожили картинки недалекого прошлого, когда он, демобилизованный старший сержант Павел Мок-рецов, возвращался домой...

Больше шести суток Павел трясся в теплушке. Ехал он из Берлина, а путь его лежал в незнакомый городок, где теперь жила мать с младшей сестренкой, вывезенные из голодной де-ревни Обуховки, что в родной Смоленской области, два года назад. За шесть дней он проехал то, что прошел с боями за че-тыре года и вместе с товарищами стоял в дверях теплушки, уз-навая места, которые навек остались в памяти, и сглатывал горький комок, вспоминая погибших здесь друзей.

Его никто не встречал, и он, оказавшись на платформе разбитого вокзала, стоял с туго набитым вещмешком и большим трофейным чемоданом, озираясь по сторонам. За четыре года войны он впервые почувствовал вдруг себя одиноко, словно враз потерял семью, как это случалось на фронте с его братом - солдатом. Вызывают на КПП, вруча-ют письмо, а там... Мужайся, солдат... "в результате прямо-го попадания... отец, мать, сестренка". Солдат мужался, но седел на глазах, каменел и остервенело лез под пули... По каким-то немыслимым законам пули часто обходили его, и он оставался целым.

И Павел растерялся. А вокруг сновали люди с мешка-ми, чемоданами, узлами. Мелькали и солдатские гимна-стерки, но в них были уже другие, гражданские люди, для которых война не стала и не могла стать ремеслом, потому что была лишь эпизодом, страшным и затянувшимся, но эпизодом, а ремесло у них было другое и там, на войне, по нему тосковали и, приближая тот день, когда будет можно оставить автомат и взять нормальный мирный инструмент, отдавали жизни.

Павел помнил, как старательно и ловко работал топо-ром рядовой дядька Федор, когда размещались на постой в каком-нибудь украинском хуторе, помогая хозяйке попра-вить забор или выполняя другую плотницкую работу; и как блестели глаза сержанта Галутина, когда он копался в часо-вом механизме, который попадал ему в руки.

Павел поискал глазами, у кого спросить, как пройти на улицу Советскую, где у сестры жила мать, но мимо шли озабоченные и занятые своим люди, и он, вскинув повыше вещмешок и взяв чемодан, пошел к выходу в город. На привокзальной площади было не так людно как на вокзале, прохожие не суетились; они деловито шагали мимо Павла, успевали бросить уважительный взгляд на его грудь с ше-стью медалями и двумя орденами, но не замедляли шаг. Мимо прошел инвалид в вылинявшей добела гимнастерке. Он широко переставлял единственную ногу, ловко помогая себе костылями.

– Земляк!
– окликнул Павел инвалида. Тот остановился и с недовольным видом повернулся в сторону Павла, но, увидев солдата, фронтовика, подобрел.

– Отвоевался, кореш?
– рот его расплылся в беззубой улыбке.- Где воевал?

– Начал под Москвой, закончил в Берлине.

– То-то, я вижу, цапок сколько!
– подмигнул инвалид. Павлу его тон не понравился, и он нахмурился:

– Я за эти цапки три раза в госпиталях валялся.

Он закинул за плечо вещмешок и взялся за чемодан.

– Ладно, солдат, хорош психовать. Я крови пролил не меньше. А медалей у меня поболе твоего. Давай лучше пе-туха. Серегой меня зовут.

– Пашка, - чуть поколебавшись, протяну руку Павел.

– Выпить бы нам за знакомство, да я на мели. Угостил бы что ли?

– Можно, - решил Павел.
– Только не долго.

– Чего там долго! Вон магазин. А вон шалман на дру-гой стороне, видишь? "Зеленый шум" зовем,- засмеялся Сергей, показывая беззубый рот.

В павильончике кучевыми облаками плавал синий па-пиросный дым. "На папиросы я не сетую, сам курю и вам советую", - вспомнил Павел рекламную надпись на дере-вянном щите возле магазина и улыбнулся. Выше надписи был изображен лихой красавец в шляпе и с дымящейся па-пиросой.

Стоял гам, и почти не было видно лиц. Мужское со-словие брало приступом буфетную стойку, теснилось у до-щатых стоек вдоль стен, устраиваясь на пивных бочках, за-нимавших добрую половину павильона.

Рыжая буфетчица виртуозно отмеряла водку, собачи-лась с очередью, подавала закуску, наливала пиво, опуская кружки так низко, что желтоватая вязкая пена заполняла весь объем кружки, начинала вываливаться наружу.

Серега протиснулся к буфету. На него злобно ощери-лась очередь, но при виде костылей успокоилась и только тихо ворчала. Сергей взял две кружки пива, камсы и хлеба. От водки и пива Сергея быстро развезло, и он стал встре-вать в чужие разговоры и задираться. Пьяный он оказался злым и подозрительным. Но, видно, его здесь знали и не обращали внимания, пропуская едкие слова мимо ушей. Когда его кто-то окликнул и позвал: "Серега, иди сюда!", он радостно осклабился и сказал Павлу: "Мои кореша! Ай-да к ним!" Но Павел посмотрел на часы и заспешил: "Не могу. Надо домой". Сергей полез пьяно целоваться, но за-держивать не стал.

Павел шел пешком, часто останавливался, глазел по сторонам, знакомясь с городом, и беспричинно улыбался. Его захлестывала радость бытия. Ему хотелось обнять каж-дого встречного, хотелось с каждым заговорить. А встреч-ные торопились и жили полной гражданской жизнью - для них война стала уже чем-то прошлым, хотя следы ее были всюду. На месте домов - груды кирпича, покореженное же-лезо, битое стекло, разметанные взрывами расщепленные доски, бревна. Казалось, весь город превращен в груду раз-валин. И на этом фоне радовало глаз выщербленное пуля-ми, но уцелевшее пятиэтажное здание, на куполе пожарной башни которого развевался красный флаг.