Моя страна - прежде всего!
Шрифт:
…Парки и ангары с танками, вспучивающиеся под взрывами авиабомб «БТ», «Т-26» и пока что немногочисленные «Т-34» и «КВ-1». Выжившие под развалинами казарм танкисты, лихорадочно сбивающие пламя с машин и выводящие их из ангаров. Они же, с каменными лицами, поджигающие свои танки, брошенные из-за недостатка топлива и бесконечных, хаотичных маршей..
…Русскоговорящие ублюдки из «Бранденбурга», переодетые в армейскую и НКВДшную форму, останавливают машины с одинокими командирами и убивают их в упор. Отдают неверные, панические приказы мелким советским частям. Режут телеграфные провода и расстреливают связистов, посланных их починить. Врываются в деревни, под видом своих, начинают бить и стрелять в председателей и коммунистов за «трусость», насиловать женщин для создания «нужного» впечатления о красноармейцах
…Радостные толпы людей в захваченном Львове приветствуют немцев, нарядные, молодые украинки выносят хлеб и соль немецким офицерам, кокетничают с ними. А на соседних улицах националисты грабят и убивают евреев и коммунистов, тех кто не смог или не захотел эвакуироваться из города на восток.
…Окровавленные, израненные «зелёные фуражки» ведут отчаянный бой с в десятки раз превосходящим врагом и ждут помощи, не зная что её не будет, и покупающие ценой своей гибели время для развёртывания частей прикрытия границы. Когда кончаются патроны, бросаются в штыки, понимая, что шансов добежать до врага очень мало. Выжившие псы из горящих, полуразрушенных вольеров, злобно рыча, несутся вперёд и, прежде чем погибнуть под градом пуль, кое-кому из них удаётся порвать горло неудачливому «нарушителю границы».
…Усталые, оборванные бойцы, давно потерявшие связь с командованием и вчера похоронившие умершего от ран лейтенанта, обессилено залегают в пыльных кустах, с несколькими патронами для «мосинок» и одной неполной лентой для «Максима». Знающие, что уже не уйдут от надвигающегося с запада треска моторов мотоциклов и надеющиеся, только успеть выпустить всё что у них есть перед гибелью.
— Хватит!!! Прекратите! Это всё неправда! — внезапно раздался крик в кабинете. Саша и следователь вздрогнули и дружно обернулись к девушке. Та вся дрожала от гнева, по щекам её текли слёзы.
— Товарищ сержант! Немедленно успокойтесь! Что за истерика? Смирно! — опомнился Круглов.
— Товарищ старший майор, но он же… — пыталась сказать девушка.
— Я сказал — смирно! Команда не ясна?! — перебил её следователь.
— Есть… смирно… — она встала и выпрямилась, сложив руки по швам и выпятив грудь. По щекам медленно ползли слёзы. Не мигая, она смотрела поверх голов.
— Приведите себя в порядок, сержант! На сегодня свободны! Выполнять! — властный голос Круглова словно подстегнул девушку, и она бросилась бежать, даже забыв ответить по уставу.
— Мда… ну и историю вы рассказали. Даже меня пробрало… Как вживую это представил… — следователь снял фуражку и провёл рукой по голове. — И с Катей неудобно вышло. Не ожидал, что её так проймёт. У вас талант выдумывать разные ситуации… — усмехнулся он.
— Это не выдумки, товарищ старший майор. Всё, что я рассказал, это правда. И она сбудется, если вы ничего не сделаете чтобы этому помешать. К тому же… — Саша тяжело вздохнул. — Это только часть того что случится. Самые ужасные вещи я не говорил.
— Это какие? — с удивлением спросил старший майор.
— Обращение немцев с местным населением. Зверства вермахта и СС. Случаи людоедства в блокадном Ленинграде… — смотря прямо на следователя, произнёс он.
— Что? Какое людоедство? Вы совсем спятили? — с недоверием спросил Круглов.
— Нет, не спятил. Когда немцы окружили город, люди начали голодать. Главные продовольственные склады были уничтожены, жители начали есть кошек, собак, крыс… а самые опустившиеся и людей. Норма хлеба в день на одного человека, жителя города, иногда составляла 125–150 грамм. У военных чуть больше. Вы представляете себе что такое 125 грамм хлеба в день? — голос Саши дрогнул. — Нет, не представляете! И я не представляю! А люди это ели! Знаете, что ещё они ели? — его понесло, рассказы стариков, переживших блокаду, всплыли в памяти.
Круглов хотел что-то сказать, но Александра уже было не остановить.
— Они ели кожу, понимаете? Кожу сапог, ремней, курток! Ещё делали суп из мучного и строительного клея, который соскребали под обоями! Как думаете, вкусно это было?! Ах да, я забыл про деревья, их тоже ели! И при этом, даже не тронули животных в зоопарке, представляете? Умирали от голода, но не ели их! Люди умирали в промёрзших квартирах, просто засыпали и всё! Иногда целыми семьями,
потому что некому было сходить за продуктами, сил не было! Умирали и прямо на улицах, когда везли на санках трупы своих детей и родителей! Блядь, да вы ни хрена не можете этого представить!!! Это надо испытать самому! Я читал дневник одной маленькой девочки, Тани Савичевой… Она сейчас ещё жива… — голос Саши дрожал, он едва удерживался от того чтобы не орать. — Эта девочка похоронила всех своих родственников, которые умирали один за другим, мать, бабушку, сестру, дядей! И знаете, что в конце она написала? «Савичевы умерли… умерли все… осталась одна Таня». Голод не отпустил её… Ослепшая, она умерла через несколько лет от расстройства кишечника.С трудом взяв себя в руки, Саша встал и дрожащей рукой потёр шею. Круглов тоже молчал. Наконец, каким-то хриплым голосом спросил:
— И что, не могли прорвать блокаду? Не могли наладить поставки продовольствия?
— Не могли… Старались, но не могли… — на Александра навалилась какая-то усталость. — Естественно, пытались. Десятки тысяч человек ложились в землю, пытаясь прорвать удавку вокруг города, но немецкие солдаты не зря считались первоклассными бойцами в Европе, они хорошо укрепились и держали оборону. По замёрзшему льду Ладожского озера проложили дорогу, целые колонны грузовиков с продуктами отправлялись в город, вывозя обратно выживших. Немцы бомбили и обстреливали эту «дорогу жизни», иногда грузовики уходили под воду так быстро что водитель не успевал спрыгнуть. И при этом, жители города продолжали работать на заводах, выпускать вооружение и технику… и умирали за станками. Ходили в театр и умирали во время представления… Весь город постепенно становился одним огромным кладбищем! — стукнул по столу Саша.
Внезапно, кое-что вспомнив, он зло посмотрел на Круглова.
— Но есть ещё одна мрачная и зловонная страница в этой истории… Вы, конечно, мне не поверите, но в моё время, все ваши тайны были раскрыты и я знаю что говорю!
— Вы о чём, Александр Григорьевич? — насторожился следователь.
— Дело в том, товарищ старший майор, что пока простые жители города умирали, кое-какие привилегированные лица жрали хлеб, мясо, фрукты без ограничений… По спецпайкам! Например, товарищ Жданов. Всё городское и областное руководство не знало ограничений! В столовой, в Смольном, было всё! Фрукты, овощи, икра, пирожные… Ешь, не хочу! Блядь, при любой власти находятся такие мрази, которым хочется больше чем остальным! Которые считают, что обладая связями и должностями, имеют право на лучшее питание и обслуживание, в ущерб другим! А вот хрен вам, суки! Не имеете вы права кроме как пулю в лоб, скоты вонючие! Думаете, что самые умные и вас ограничения не касаются? Ошибаетесь! Не хотите? Заставим быть как все, ублюдки поганые, не хрен высовываться, когда все страдают! — в бешенстве кричал Александр, потеряв самообладание. Как же он ненавидел сейчас этих партийных чиновников, проповедующих равноправие и живущих как баре! И в своём времени и в этом были такие кадры… Рвал бы таких на части заживо!
Сильнейший удар в лицо свалил его на пол. Как сквозь туман донёсся до него голос старшего майора:
— Говори да не заговаривайся! Распустил тут язык, антисоветчик херов… Напридумывал клевету на уважаемых людей. Отдохни пока в камере… Конвой!
Берлин.
15 апреля 1940 года.
Гюнтер Шольке.
Подходя утром к зданию рейхсминистерства пропаганды и просвещения на Вильгельмштрассе, Гюнтер всё пытался понять, что ему приготовила Ханна Грубер, красивая и порочная подруга матери. Но все его предположения разбивались из-за недостатка информации, и он решил не гадать, а просто дождаться когда та сама всё расскажет.
На входе он отдал воинское приветствие охране, состоящей из его знакомых по батальону охраны СС, и вошёл в просторный холл. Помпезность и величие Рейха встречали всех посетителей здания. Над главной лестницей, ведущей на второй этаж, раскинул свои могучие крылья огромный орёл, крепко сжимающий в лапах свастику. Везде были красно-белые флаги с той же свастикой, большие пропагандистские плакаты и изречения самого Геббельса и Гитлера. Множество служащих министерства в светло-коричневой форме сновало по холлу и лестнице.