Моя жизнь и любовь

Однажды я сказал ей с упреком:

– Ты заставишь меня соединить слово «грязь» с именем «Герти», если будешь так часто употреблять его.

Мало-помалу она становилась более покладистой, хотя и слишком медленно для моих желаний, но удача охотно помогла мне.

Однажды поздно вечером мы прогуливались по какому-то холму за городом, когда вдруг в небе вспыхнуло ослепительное сияние, продолжавшееся две или три минуты. В следующее мгновение земля у нас под ногами содрогнулась, послышался глухой удар.

– Взрыв! На железной дороге! – крикнул я. – Пойдем посмотрим!

Мы поспешили к железной дороге. Ярдов сто Герти бежала так же быстро, как и я, но через четверть мили я начал отставать. Герти оказалась девушкой быстрой и сильной. Мы пошли по тропинке вдоль железной дороги и прошли чуть больше мили, когда увидели перед собой пламя и толпу суетившихся людей.

Через несколько минут мы уже были возле трех или четырех пылавших вагонов и обломков паровоза.

– Какой ужас! – воскликнула Герти.

– Давай перелезем через забор, – ответил я, – и подойдем ближе!

В следующее мгновение я полез на деревянный забор и уже наполовину преодолел его. Но юбки Герти мешали ей последовать за мной. Пока она стояла в смятении, мне пришла в голову великая мысль.

– Встань на нижние перила, Герти, – крикнул я, – а потом на верхние, и я тебя подниму. Быстро!

Так девушка и сделала. Когда она встала на верхнюю планку, качаясь и ухватившись дрожащей рукой за мою голову, я просунул руку ей между ног и поднял. Итак, моя рука успела побывать в ее промежности и замерла на ее лоне. Оно было больше, чем у Э… и густо поросло волосами, но было таким же мягким. Герти не дала мне времени возбудить ее.

– Не надо! – сердито крикнула она. – Убери руку!

И я медленно, неохотно повиновался, схватил девушку за руку и потащил к пылающим обломкам.

Через некоторое время мы узнали, что произошло. Товарный поезд, груженный бочками с нефтью, стоял на верхней площадке запасного пути. Амортизация не сработала, под собственным весом товарняк заскользил вниз и столкнулся с Ирландским экспрессом, следовавшим из Лондона в Холихед. При столкновении бочки с нефтью бросило на паровоз экспресса, мгновенно вспыхнули три первых вагона. Пассажиры погибли все. В четвертом и пятом вагонах было несколько обожженных людей, но большинство отделались испугом. Мы наблюдали, как бригада рабочих вытаскивала обугленные трупы, похожие скорее на обгоревшие бревна, чем на мужчин и женщин, и благоговейно укладывала их рядами вдоль рельсов. Всего было около сорока тел.

Вдруг Герти вспомнила, что уже поздно, и мы быстро, взявшись за руки, пошли домой.

– Родители будут сердиться, – промямлила Герти, – ведь уже за полночь.

– Когда ты расскажешь им, что видела, – ответил я, – они не станут сердиться. Герти, дорогая, я хочу поблагодарить тебя… Знаешь, – добавил я лукаво, – это было так мило с твоей стороны…

Она скорчила мне гримаску и взбежала по ступенькам в дом.

Я вернулся к себе, а утром, рассказывая эту историю, обнаружил, что стал героем общества.

Совместный сексуальный опыт сделал нас с Герти большими друзьями. Она целовала меня и говорила, что я милый. Однажды даже позволила мне посмотреть на ее грудь. В тот раз я сказал, что одна девушка (не называя имен) однажды показала мне свою – ее грудь была почти такой же большой, как у моей сестры, и очень красивой. Герти даже позволила мне дотронуться до ее колен, но как только я попытался пойти дальше, она, нахмурившись, одернула платье. И подобное было не один раз, и при каждом новом случае я поднимался выше, выше… Конечно, настойчивость приближает к цели, но, увы, закончились рождественские каникулы. Позже я однажды приехал в Рил на Пасху, но Герти там не застал. Мы больше никогда так и не встретились.

Когда мне было чуть больше тринадцати лет, я пытался, главным образом из жалости, поднять восстание против старших и поначалу имел некоторый успех. Но кое-кто из младших сдал меня старшим, и я получил сильную взбучку. Парни швырнули меня ничком на парту, один шестиклассник уселся мне на голову, другой держал ноги, а третий, это был Джонс, отстегал меня хлыстом. Я перенес истязание без стона, но никогда не смогу описать бурю ярости и ненависти, которая кипела во мне. Неужели английские отцы действительно верят, что такое измывательство является обязательной частью образования? Именно эта порка сделала меня потенциальным убийцей. Когда меня отпустили, я взглянул на Джонса, и если бы взглядом можно было убить, он бы не выжил. Мерзавец попытался ударить меня, но я увернулся и сбежал с затаенной жаждой отомстить, и как можно быстрее.

Джонс возглавлял крикетный клуб «Первые одиннадцать». Меня тоже взяли в команду обычным боулером [36] . Вернон из шестого класса был котелком [37] , но я считался его подменой, хотя и был в команде единственным из младших. Вскоре после злопамятной порки у нас состоялся матч с командой из какой-то другой школы. Накануне игры встретились капитаны команд. Одним из условий состязания являлось примерное поведение его участников в обыденной жизни. Вернон по какой-то причине отсеялся по этому пункту. Место котелка досталось мне.

36

Боулер (крикет) – полевой игрок

37

Котелок (крикет) – центровой; он обычно подает мяч, от скорости и точности его броска во многом зависит игра.

Джонс проиграл первый же бросок и очень вежливо сказал капитану соперника:

– Сэр! Продолжим?..

Тот с улыбкой поклонился.

И тут пришёл мой звездный миг!

– Я не буду играть с тобой, скотина! – крикнул я и швырнул мяч в лицо Джонсу.

Он успел уклониться от прямого удара, однако шов от нового мяча поцарапал ему щеку, и потекла кровь. Все стояли в изумлении. Только люди, знающие силу английских условностей, могут понять это состояние шока. Сам Джонс не знал, что делать. Он достал носовой платок и прижал к кровоточащей ранке. А я ушел с сознанием, что нарушил высший закон школьной чести: никогда не выдавать учителям наших внутренних склок, тем более на глазах мальчиков и учителей из другой школы. Я это сделал публично. Все осуждали меня…

Да, я был в отчаянии и ужасно несчастен. Старших наказали, но и младшие от меня отвернулись. Старшие объявили мне бойкот. В остальном все было как всегда.

Я чувствовал себя изгоем и был совершенно одинок и несчастен, как могут быть только презираемые изгои. К тому же я был уверен, что теперь меня исключат из школы, а отец сурово осудит меня, потому что он всегда был на стороне властей и господ. Однако будущее оказалось не таким мрачным, как рисовало мое воображение.

Учителем математики был у нас парень двадцати шести лет из Кембриджа по имени Стэкпол. Однажды я задал ему вопрос по алгебре, и с тех пор он очень тепло относился ко мне. В тот роковой день Стэкпол оказался среди болельщиков, и когда все произошло, немедленно подошел ко мне.

– Пусть меня исключат! – крикнул я ему в лицо. – Ненавижу эту мерзкую школу!

Отчаянная ностальгия по ирландской школе нахлынула на меня. Ах, как мне не хватало тогда доброго отношения мальчиков между собою, учителей к их ученикам. Не хватало воображаемых в детских фантазиях фей и гномиков, о которых нам рассказывали наши няньки и в которых мы верили лишь наполовину, но которые обогащали и вдохновляли жизнь – все это было потеряно для меня раз и навсегда. Моя голова в особенности была полна историй о баньши [38] , королевах фей и героях – наполовину благодаря памяти, наполовину благодаря моей собственной предрасположенности сочинять, что делало меня желанным спутником при прогулках с ирландскими мальчиками, но только вызывало насмешки со стороны английских ребят.

38

Баньши или бенши – в ирландском фольклоре женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обреченного на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.