Моя жизнь и любовь

Но я чувствовал, что ее гнев был наигранным.

Я сгорал от желания, и когда рассказал об этом Говарду, тот признался, что тоже сгорал от вожделения. На прогулках он снова и снова расспрашивал об увиденном в доме Стрэнджуэйза. Мы уходили на окраину города, в деревню, и под стогом сена занимались онанизмом. Я впервые получил от него удовольствие.

Все время, пока мы играли сами с собой, я думал о горячей щели Мэри, как описывал ее Стрэнджуэйз, и наконец настоящий оргазм пришел и буквально потряс меня. Воображение усилило мой восторг.

Ничто в моей жизни до этого не было сравнимо по наслаждению с той историей, которую описал и разыграл для нас Стрэнджуэйз.

Мой отец

Когда появлялся отец, меня тошнило от страха. Он был очень строгий и наказывал беспощадно. На судне отец выпорол меня ремнем за то, что я подслушивал, как матросы говорят непристойности. Я боялся его и не любил с тех пор, как однажды увидел пьяным на борту.

Это был вечер регаты в Кингстоне [27] . Его пригласили пообедать на одной из больших яхт. Я слышал, как офицеры сплетничали об этом. Отца пригласили, потому что он знал о приливах и течениях вдоль всего побережья больше, чем кто-либо, даже больше рыбаков. Шкиперы регаты хотели получить от него кое-какую информацию.

27

Кингстон-на Темзе – город в графстве Суррей, где ежегодно проходит гребная регата – одна из самых престижных в мире.

Один офицер добавил:

– Он знает направление ветра от Хоут-Хэда [28] , да и погоду тоже лучше, чем кто-либо на земле!

Все сходились на том, что папаша был первоклассным моряком, «одним из лучших, самым лучшим, если бы у него был хороший характер…»

– Ты видел, когда он вел двойку в этой гонке? Победил? Конечно он победил, он всегда побеждал. Ах! Он отличный моряк и всегда заботится о своих людях. Но у него характер самого дьявола. Вот так!

28

Хоут-Хэд – полуостров в Ирландии близ Дублина.

В тот день он быстро поднялся по трапу и, спотыкаясь, улыбаясь, пошел по палубе. Я никогда не видел его таким: он ухмылялся и шел нетвердой походкой. Я смотрел на него с изумлением. Один офицер отвернулся и, проходя мимо меня, сказал другому:

– Надо помочь ему спуститься в каюту.

Через пять минут кто-то сообщил:

– Капитан спит. Это все шампанское…

– Нет, нет! – закричал кто-то. – Капитан не пьяница. Он напивается только тогда, когда не желает платить.

И все заусмехались. Я понимал, что это правда, и невыразимо презирал отца за подлость. А еще я ненавидел всю его команду за то, что они видели его таким. И ненавидел отца – пьяный, шатающийся при каждом шаге предмет насмешек и жалости! Моего «губернатора», как называл его Вернон. Я презирал его.

И я вспомнил о других своих обидах на отца. Однажды на борт судна поднялся лорд адмиралтейства. Отец был одет в свой лучший костюм. Это было как раз после того, как я научился плавать в Каррикфергусе. Отец каждое утро после уроков заставлял меня раздеваться и плавать вокруг судна.

В то утро я поднялся, как обычно, в одиннадцать. На палубе отец беседовал с каким-то незнакомым джентльменом. Когда я появился, отец нахмурился и кивнул, чтобы я спустился вниз. Однако незнакомец заметил меня и, смеясь, позвал. Я подошел к ним. Джентльмен удивился, услышав, что я умею плавать.

– Джим, ступай в воду и сделай один круг! – приказал отец. – Покажи, на что способен.

Ничего страшного, я сбежал по лестнице, стащил с себя одежду и прыгнул в воду. Незнакомец и отец стояли на палубе, улыбались и продолжали свою беседу. Отец махнул рукой, и я поплыл вокруг судна. Когда я вернулся и уже собирался подняться по ступенькам на борт, когда отец крикнул мне:

– Нет, нет, плыви еще, пока я не прикажу выйти из воды.

И я снова поплыл. Второй круг я завершил с трудом – устал и даже наглотался солёной воды. Еле-еле добравшись до лесенки, я уже протянул руку, чтобы взобраться, как отец махнул рукой:

– Давай, давай! Плыви дальше, пока тебе не прикажут остановиться.

И я поплыл третий круг. Однако усталость брала своё, и я испугался. Когда я обогнул нос судна, несколько матросов перегнулись через фальшборт, и один из них подбодрил меня. Я видел, что это был большой Ньютон, загребной отцовской двойки. Сочувствие чужого человека пронзило мне душу, и я возненавидел отца за то, что он заставил плыть до изнеможения.

Когда я из последних сил подплыл к лесенке в третий раз, незнакомец что-то сказал отцу и сам сказал мне:

– Поднимайся.

Я взобрался на палубу и с замиранием сердца остановился, потому что не знал, как поступит мой отец. Незнакомец подошел ко мне и сказал:

– Он весь синий. Сегодня очень холодная вода, капитан. Пусть подадут полотенце и разотрут парня.

Отец ничего не сказал, только:

– Спустись вниз и оденься, – а потом добавил: – Согрейся.

Воспоминание о том моем испуге заставило меня понять, что отец всегда требует от меня слишком многого. И я ненавидел его: и за то, что он мог напиться и опозорить меня, и за то, что заставить бегать по снастям наперегонки с юнгами – уже взрослыми мужчинами, и за то, что мог побить меня. Он был противен мне.

Я был тогда еще слишком мал, чтобы понять, что, вероятно, именно привычка командовать мешала отцу хвалить меня, хотя в глубине души я знал, что он гордится мной, потому что я был единственным из его детей, кто никогда не болел морской болезнью.

Немного погодя он приехал в Арму, и следующая неделя была ужасной: каждый день мне приходилось возвращаться из школы прямо домой и выходить на долгую прогулку с «губернатором», а он был не из приятных собеседников. Я не мог позволить себе общаться с ним, как с приятелем. Ведь в пылу разговора я мог забыться и употребить какое-нибудь не то слово или сказать ему что-нибудь скандальное. Поэтому я молча шел рядом с ним, обдумывая, что сказать в ответ на его самый простой вопрос. Не было у нас общения!

По вечерам он отправлял меня спать рано, еще до девяти часов, хотя Вернон всегда позволял мне читать с ним до одиннадцати или двенадцати. Однажды ночью я поднялся в свою спальню, но почти сразу вернулся, чтобы взять книгу и почитать в постели. Однако я побоялся войти в гостиную и прокрался в столовую, где было несколько книг, хотя и не таких интересных, как в гостиной. Дверь в гостиную была приоткрыта. Вдруг я услышал, как отец сказал:

– Он маленький фений.

– Фений? – изумленно повторил Вернон. – Право же, губернатор, я не думаю, что мальчик знает значение этого слова. Ему всего одиннадцать, не забывайте.

– Говорю тебе, – перебил отец. – Сегодня он говорил о Джеймсе Стивенсе, фенианском вожаке, с диким восторгом. Он, конечно, фений. Но как он попался в эту ловушку?

– Не знаю, – ответил Вернон, – он много читает и очень быстро соображает.

– Нет, нет, – сказал отец, – мальчика надо лечить! Его следует отправить в школу в Англии. Только это его излечит.

Я не стал больше ничего слушать, взял книгу и прокрался наверх. Я и в самом деле любил Джеймса Стивенса, следовательно, был фением.