Моя жизнь

не сомневался, что многие явились сюда для самоочищения и подвижничества.

Трудно, почти невозможно выразить, какой душевный подъем порождает подобная

вера.

Всю ночь я провел в глубоких размышлениях. Я был убежден, что в этой гуще

лицемерия встречались и набожные души. Они безгрешными предстанут перед

создателем. Но если посещение Хардвара само по себе грех, надо выступить с

публичным протестом и покинуть Хардвар в день Кумбха. Если же паломничество

в Хардвар и на ярмарку Кумбха не грех, тогда я должен прибегнуть к

какому-либо акту самоотречения во искупление царившего там зла и очиститься.

Для меня это было совершенно естественно. В моей жизни главное - умерщвление

плоти. Я думал о ненужном беспокойстве, которое причинял своим хозяевам в

Калькутте и Рангуне, так щедро принимавшим меня. Поэтому я решил ограничить

количество ежедневно принимаемой пищи и есть последний раз до захода солнца.

Я был убежден, что если не прибегну к подобным ограничениям, то причиню

беспокойство своим будущим хозяевам и заставлю их служить мне, вместо того

чтобы самому служить им. Поэтому я поклялся себе во время пребывания в Индии

не есть более пяти блюд в сутки и никогда не есть после наступления темноты.

Я обдумал все трудности, с которыми мне, возможно, придется столкнуться, и, не желая оставлять лазейки для себя, взвесив все, решил, что в случае

болезни должен буду включить лекарства в число дозволенных пяти блюд и не

сделаю исключения даже в пользу специальных диетических блюд. И наконец я

решил, что не буду делать вообще никаких исключений.

Вот уже 13 лет, как я выполняю этот обет. Не раз подвергался я суровым

испытаниям, но могу с полным основанием заявить, что обет одновременно был

для меня и защитой. Думаю, что он прибавил мне несколько лет жизни и спас от

многих болезней.

VIII. ЛАКШМАН ДЖХУЛА

Я почувствовал большое облегчение, когда, приехав в гурукул, увидел

гигантскую фигуру махатмы Мунширамджи. Я сразу же почувствовал огромную

разницу между покоем, царившим в гурукуле, и шумом и гамом в Хардваре.

Махатма отнесся ко мне с любовью. Брахмачари были необычайно внимательны

ко мне. Здесь я впервые познакомился с Ачарья Рамадевджи и понял, какой

огромной силой он обладает. Наши взгляды по некоторым вопросам не сходились, но тем не менее знакомство скоро перешло в дружбу.

Я долго обсуждал с Ачарья Рамадевджи и другими учителями необходимость

ввести в гурукуле обучение производственным навыкам. Когда настало время

покинуть гурукул, я это сделал с болью в сердце.

Я слышал много восторженных отзывов о Лакшман Джхула (висячем мосте через

Ганг неподалеку от Хришикеша), и многие из моих друзей советовали не уезжать

из Хардвара, не осмотрев его. Я решил пойти туда пешком и сделал это в два

перехода.

В Хришикеше меня посетили многие саньяси. Один из них особенно привязался

ко мне. Там была и группа из Феникса, и ее присутствие вызвало у свами много

вопросов.

Мы спорили с ним на религиозные темы, и он понял, что я очень интересуюсь

вопросами религии. Однажды, увидев меня выходящим из Ганга без рубашки и с

обнаженной головой, он огорчился, что у меня нет шикхи (пучка волос) на

голове и священного шнура вокруг шеи.

– Горестно видеть, что у вас, верующего индуса, - сказал он мне, - нет

шикхи и вы не носите священного шнура. Эти два внешних знака индуизма должны

быть у каждого индуса.

Расскажу, каким образом я остался без этих двух символов индуизма.

Десятилетним мальчишкой я завидовал юношам-брахманам, игравшим связками

ключей, которые висели на их священных шнурах. Семьи вайшья в Катхиаваре не

носили в то время священных шнуров. Затем началось движение за обязательное

ношение шнуров первыми тремя варнами. В результате некоторые члены рода

Ганди стали носить священные шнуры. Брахман, обучавший нас, двух-трех

мальчиков, "Рама Ракше", надел их и на нас. Связки ключей у меня не было. Но

я достал ключ и играл им, подвесив к шнуру. Когда шнур износился, не помню, чтобы это очень огорчило меня, и я не стремился приобрести новый.

Когда я вырос, меня несколько раз и в Индии, и в Южной Африке пытались

убедить снова надеть священный шнур, но безуспешно. Если шудры могут не

носить его, доказывал я, то какое право имеют на это другие варны? Я ничего

не имел против шнура как такового, однако не видел достаточных оснований, чтобы принять этот ненужный, на мой взгляд, обычай.

Как вишнуит я, естественно, носил вокруг шеи кантхи, а пожилые люди

считали обязательной также и шикху. Однако перед отъездом в Англию я

избавился от шикхи, считая, что если мне случится обнажить голову, то надо

мной станут смеяться и я буду выглядеть в глазах англичан, как мне тогда

казалось, варваром. В Южной Африке из трусости я уговорил двоюродного брата

Чхаганлала Ганди, который носил шикху из религиозных соображений, срезать

ее. Я опасался, что это могло помешать его общественной деятельности, и

потому, даже рискуя обидеть его, предложил ему расстаться с шикхой.

Чистосердечно рассказав обо всем свами, я добавил:

– Я не буду носить священный шнур, так как не вижу в этом необходимости; многие индусы обходятся без него и все же остаются индусами. К тому же

священный шнур должен быть символом духовного возрождения, которое означает

у верующего продуманное стремление к более высокой и чистой жизни.

Сомневаюсь, чтобы при теперешнем состоянии индуизма и Индии индусы могли

претендовать на ношение символа, имеющего такое значение. Они смогут

получить это право только тогда, когда индуизм очистится от неприкасаемости, уничтожит все различия между высшими и низшими и освободится от множества