Мозаика Парсифаля

Брэдфорд, признавая справедливость мысли политика, решил предложить иной путь.

– Есть еще один подход, на который нам пока не хватило времени. Необходимо проследить все заграничные вояжи. Надо установить местонахождение всех и каждого, работающего на этом этаже, в ту неделю, когда имела место операция на Коста-Брава. Если моя догадка верна… если не ошибаюсь, его там не было. Он был в Мадриде, в Барселоне.

– Наверняка он позаботился о прикрытии, – возразил Хэльярд.

– Даже если так, генерал, ему все равно придется отчитаться за время отсутствия в Вашингтоне. Сколько таких случаев может быть?

– Когда вы сможете приступить? – спросил Беркуист.

– С самого утра…

– Почему же не с ночи? – прервал Брэдфорда генерал.

– Если бы материалы были под рукой, я смог бы начать и сегодня. Но они под замком. Чтобы их получить, надо вызывать сотрудника. В столь поздний час это может вызвать ненужные разговоры. Этого нельзя допустить.

– Даже утром, – вмешался посол, – как вы сможете избежать излишнего постороннего любопытства, удержать все в секрете?

Брэдфорд задумался, опустив голову.

– Допустим, я объясню тому, кто ведет отчетность по командировкам, что изучается вопрос рациональности использования рабочего времени. У нас постоянно кто-то занимается такой чепухой.

– Приемлемо, – согласился Брукс. – Банально и в силу этого вполне приемлемо.

– Совершенно не приемлемо, – откликнулся вдруг президент, разглядывая стену, на которую всего час назад проецировались лица четырех мертвых стратегов. – «Человек на все времена» называют они его. Тот, настоящий [46] , был большим ученым, государственным мужем, создателем «Утопии»… одновременно он сжигал еретиков, хотя все почему-то благополучно забывают об этом. «Проклятие неверующим, они не видят того, что открыто моему взору, а я безгрешен»… Если бы мог, то, клянусь, я поступил бы с ним точно так, как толстяк Генри поступил с Томасом Мором. Я отрубил бы Мэттиасу голову и водрузил бы ее в качестве назидания на монумент Джорджа Вашингтона. Еретики – ведь тоже граждане республики, и в силу этого, мой дорогой святой Антоний, они по конституции не могут быть еретиками. Будь он проклят, этот сукин сын.

46

Мор Томас (1478—1535), английский гуманист, государственный деятель и писатель. Автор сочинения «Утопия», в котором описывает идеальный строй фантастического общества. Канцлер Англии (1529—1535). Обвинен в государственной измене королем Генрихом VIII и казнен. Канонизирован Ватиканом в 1935 г.

– Вы догадываетесь, что произойдет в таком случае, господин президент?

– Да, господин посол, догадываюсь. Народ, вытянув шеи, будет пялиться на его постоянно благодушную рожу, несомненно, на ней останутся знаменитые очки в черепаховой оправе – и в своей неизбывной народной мудрости люди заявят: да, этот святой человек был прав, он был прав всегда. Граждане, включая еретиков, канонизируют его – и в этом, как в капле воды, проявится вся ирония истории.

– Я думаю, что он все еще способен на это, – словно сам себе проговорил Брукс. – Он предстанет перед народом, и вновь начнутся хвалебные крики. Ему предложат корону, и он откажется, но народ будет настаивать до тех пор, пока коронация не станет неизбежной. Еще одна ирония истории. Слава не Цезарю, а Антонию. Через палату представителей и сенат будет проведена конституционная поправка [47] , и президент Мэттиас воссядет в Овальном кабинете. Невероятно, не исключено. Даже сейчас.

47

По конституции США президентом может быть только уроженец этой страны.

– А может, стоит предоставить ему такую возможность, – негромко, с горечью произнес Беркуист. – Может быть, народ – в его извечной мудрости – не ошибется? Может быть, этот великий человек действительно всегда прав? Иногда мне кажется, что я не знаю, как ответить на этот вопрос. Возможно, он действительно видит вещи, которые недоступны взгляду других. Даже сейчас.

* * *

Аристократичный посол и прямодушный генерал покинули подземное помещение, договорившись встретиться все вместе завтра в полдень. Им следовало прибыть поодиночке и войти через южный портал Белого дома, чтобы избежать назойливых журналистов. Однако, если утром Брэдфорд найдет что-нибудь существенное, время совещания может быть сдвинуто на более ранний час; президент готов ради этого изменить свой распорядок дня. «Крот» – прежде всего, ибо он может указать путь к безумцу, которого президент и его советники называли Парсифалем.

– «Весьма буквально, господин заместитель госсекретаря», – негромко повторил Беркуист, по-любительски подражая плавной, изящной манере речи посла. В интонации крылась не столько ирония, сколько уважение. – Один из последних представителей старой школы, не правда ли, Эмори?

– Да, сэр. Таких, как он, остались единицы. Да и среди них никто так не печется о своем облике, как господин посол. Налоги и демократизация либо отучили их от аристократических замашек, либо отторгли от общества простых людей. Им неуютно в этом обществе, и это, я полагаю, большая потеря для нашей страны.

– К чему этот похоронный тон, Эмори? Это вам не идет. Нам нужен этот человек. Торговцы властью в Капитолии все еще без ума от него. Если у Мэттиаса и имеется соперник, то это только Эдисон Брукс. За такими, как он, стоят «Мейфлауэр» [48] , Плимут-Рок, нью-йоркские Четыреста и состояния, заработанные горбами иммигрантов, что породило чувство вины у наследников – этих великодушных либералов. Либералов, которые рыдают при виде вздутого от голода черного брюха в дельте Миссисипи. При всем при этом – «дворецкий, не убирайте „Шато д’Икем“». [49]

48

Название корабля, на котором группа английских переселенцев-пуритан (так называемых отцов-пилигримов) прибыла в 1620 г. в Северную Америку. От них происходят многие аристократические семьи США.

49

Дорогое французское вино.

– Да, господин президент.

– Вы хотите сказать: «Нет, господин президент». Я вижу это по вашим глазам, Эмори. В глазах можно много прочитать. Поймите меня правильно, я восхищен этой элегантной старой перечницей и тем, что у него в голове. Так же как и «канатоходцем» Хэльярдом, одним из тех немногих старых вояк, которые еще читали конституцию и понимают значение гражданских властей. Высказывание «война слишком важное дело, чтобы доверять ее генералам» – чушь собачья. Хотел бы посмотреть, как мы с вами осуществляли бы прорыв на Рейне. Другое дело – окончание войны и послевоенная жизнь. Генералы терпеть не могут первого и понятия не имеют о втором. Хэльярд не таков, и в Пентагоне это знают. Объединенный комитет начальников штабов прислушивается к нему, потому что он сильнее их. В нем мы тоже нуждаемся.

– Согласен.

– В этом суть моей должности. Только необходимость. Не симпатии или антипатии, а необходимость. Если мне суждено будет возвратиться когда-нибудь в Миннесоту живым, целым и невредимым, я смогу рассуждать, нравится мне кто-то или нет. Сейчас этого я себе позволить не могу. Сейчас мне нужно только одно – остановить Парсифаля, пресечь все его замыслы, все его планы относительно Энтони Мэттиаса. И вслед за Эдисоном я должен искренне поблагодарить вас, Эмори. Вы проделали чертовски трудную работу.

– Благодарю вас, сэр.

– И особенно за то, о чем вы не сказали. Хейвелок. Где он сейчас?

– Почти наверняка в Париже. Дженна Каррас направлялась именно туда. Сегодня утром мне удалось выкроить время, и я позвонил своим знакомым в национальное собрание, в сенат, в несколько министерств, на Ke-д’Орсе и в наше посольство, конечно. Мне пришлось давить, намекать, что выполняю распоряжение Белого дома, не упоминая вас, разумеется.

– Могли бы и упомянуть.

– Пока рано, господин президент. Может, и вообще не придется, но сейчас уж точно ни к чему.

– В таком случае мы поняли друг друга, – сказал Беркуист.

– Да, сэр. Необходимость.

– Хэльярд мог бы понять. Он – солдат, у него практический склад ума. Но Брукс не понял бы – под личиной дипломата в нем живет несгибаемый моралист.

– Я это понял, поэтому и не стал уточнять нынешний статус Хейвелока.

– Он остается тем же, что и был на Коль-де-Мулине. Если он разоблачит тайну Коста-Брава, это переполошит Парсифаля больше, чем все наши проверки в госдепе. Хейвелок – в центре проблемы с самого начала.