«Может, я не доживу…»

«От мороза проза…»

От мороза проза холодеет так — розовая рожа, вскинутый пятак. Чет – нечет, а может, черт, может, все возможно, если улица течет у тебя подножно. Если улицы, мосты, переулки, лестницы навсегда в себя вместил — все во мне поместится. Все поместится во мне, все во мне поместится — онемею – онемел — переулки, лестницы.

«Цветет себе, не опадая…»

Цветет себе, не опадая, то дерево среди веков, где откровенность молодая и откровенность стариков. И посторонний человек сочтет уже за дерзновенность, и примет он как откровенность твой черновик и твой побег. Бежим! Но ловкостию рук творим иллюзии другие, как будто нам все недосуг, зато желания благие.

«По белому снегу…»

По белому снегу я палкой вожу, стихи – они с неба, я – перевожу. Чего, переводчик, стемнело к пяти, и разнорабочим к пивным подойти? Он ярок, он желтый тот свет от пивной, не жулик, не жлоб ты, но где-то виной, среди занавесок, зеленой травы, — а желтый – так резок, и синий – увы. Вот так бы, казалось, без всяких увы, ну самую малость — остаться живым. И снег тот февральский, и свет от пивной кружили бы в вальсе, но где-то виной — стою, понимая средь света и тьмы, что около мая не станет зимы. То зимним, то летним прикинется день, его не заметим сквозь всю дребедень. Но только бы – только — осталось в глазах, хоть малою толикой… Гремят тормоза — трамвай – и вечерний снежок – или снег? Наметим, начертим почти без помех.

«Самолеты как мороженые рыбы…»

Самолеты как мороженые рыбы… Шереметьево ночное, ты прости — от полета до полета перерывы начинают удлиняться и расти. Улетаю я все реже, и все реже, Шереметьево, могу я передать к самолетам удивление и нежность, удивление возможностью летать.

Зима

Кончится в конце концов И зима, а хочется По зиме быть молодцом — Мне во сне хохочется. От весны до весны Вижу я все те же сны, Я родился жить в апреле, И дороги до апреля мне ясны. Ох, зима, ты зима, Ты меня сведешь с ума — Деревянные заборы, Заколочены дома. – Где твой дом? – За углом. Да еще базар потом, Да железная дорога, Да еще аэродром. Говорю: отведу От тебя рукой беду, Говорю, она не верит, Говорит: домой пойду. По снегу, по песку, В бездомности и дома Несу твою тоску По девочке с аэродрома.

В ту зиму

Была бесснежная зима, Тянуло человека к прозе, Туда, где комнату снимал, Гостей нечаянных морозил. На подоконнике снежок, Зима, зевота, понедельник, И на дорогу посошок Математически разделен. Прощай. Оденусь потеплей, Вокруг меня зима большая, И я надеюсь, что теперь Уже никто не помешает. От всех зимой отгородясь, На прожитье оставив денег, Надеюсь расписаться всласть, До одури, до обалденья. До той зимы, до февраля, До комнаты и снегопада, Где танцевалось от нуля, И танца лучшего не надо.

«В январе уже тепло…»

В январе уже тепло. И пускай мороз, но солнце Посылает божий стронций На оконное стекло. Прижимаюсь лбом к стеклу, Рожей радуюсь теплу!

«Незаметен Новый год…»

Незаметен Новый год, Я люблю его приход. Середина декабря — Есть начало января. Солнце зимнее блестит, Снег хрустит, солдат грустит, На заснеженном заборе Галка черная сидит. Белый, белый, белый день, Ты пальто свое надень, Как: одень или надень — Мне задумываться лень. Лень платформ и деревень, Пива мартовская лень, Приподнять ресницы лень, Приподнять и опустить, Свет вечерний пропустить. Я хочу узнать давно, Где стучит веретено, Где в замерзшее окно Смотрит девушка давно. Я живу – который год — В ожидании погод. Вот погода – я летаю, Я по воздуху лечу, В этом облаке растаю, Появлюсь, когда хочу. Ну а вдруг не захочу Появляться – неохота, Я по воздуху лечу — Редкость – летная погода.

«Справляли мы поминки…»

Справляли мы поминки По выпавшему зубу Плечистой четвертинкой У продавщицы Любы. Нередко и нечасто, Но выпадают зубы, Зато они лучатся У продавщицы Любы. Ах, Люба, Люба, Люба, Я рядышком сижу, Но все равно я убыль, А на тебя гляжу. Ты золотоволосая, Голубоглаза ты, А я сижу матросом С понятием простым. Мне нравится тут очень И неохота очень Отсюда уходить.

Снег в апреле

И я вступаю, как во сне, в летящий на закате снег. Уже весна. Летит прощально над миром света пелена. Любимая удивлена, по телефону сообщая, что выпал снег. Как описать его паденье? Замедленный его полет? Да, снег идет не в наступленье, он отступает, но идет. Летит он, тихий, ненахальный, иной у снега цели нет — чтобы рукою помахали ему, летящему, вослед.

«В лето хорошо бы без билета…»

В лето хорошо бы без билета. В лето? У него куда билет? У него трава – одна примета, Да еще река. Поклон, привет! А река такая золотая, А весной такой на свете дождь, И по свету ветер пролетает, И обратно ветер не вернешь. И реке спасибо, и тебе спасибо, И тебе спасибо, ветер над водой, Ты такой веселый, ты такой красивый, Ветер, ветер, ветер, Ветер молодой.

«Под ветром сосны хорошо шумят…»

Инне [14]

Под ветром сосны хорошо шумят, Светает рано. Ты не просыпайся, Ко мне плечом горячим прикасайся, Твой сон качают сосны и хранят. Тебя держу, тебя во сне несу И слышу – дятел дерево колотит, Сегодня воскресение в лесу, На даче, на шоссе и на болоте. Покой еще не начатого дня, Неясные предметов очертанья. Я думаю, как ты вошла в меня, В мои дела, заботы и сознанье. Уходят в будни наши торжества, Но по утрам хочу я просыпаться, Искать слова и забывать слова, Надеяться, любить, повиноваться.

14

Инна Иосифовна Гулая (1940–1990) – актриса театра и кино, известна по роли в фильме Л. Кулиджанова «Когда деревья были большими»; в 1962–1974 годах была женой Г. Шпаликова.

«Понедельник, понедельник…»

Понедельник, понедельник, Понедельник дорогой, Ты пошли мне, понедельник, Непогоду и покой. Чтобы роща осыпалась, Холодея на ветру, И спала не просыпалась Дорогая поутру.

Сон

Там, за рекою, Там, за голубою, Может, за Окою, Дерево рябое. И вода рябая, Желтая вода, Еле выгребая, Я по ней гребу. Дерево рябое На том берегу. Белая вода — Ты не море, Горе – не беда, Просто горе.