Мрачные ноты

— Айвори? — Эмерик кусает нежную плоть бедра.

А я даже не в силах шелохнуться. А есть ли в этом потребность? Он сам все сделает.

Я просто лежу, уткнувшись лицом в простыни, только вернувшись из душевой, где он овладел мной, прижав к кафелю. Нагая, разгоряченная, удовлетворенная, я пытаюсь найти в себе силы пошевелить рукой, чтобы убрать с лица мокрые волосы. Это может подождать.

Он скользит рукой вверх по моему безвольному телу и заправляет мокрые пряди мне за ухо.

— Ты на десять лет младше меня. Только не говори мне, что такой старик, как я, вымотал тебя?

Я лишь фыркаю — на большее не хватает сил. Но должна отметить, чтобы как-то оправдать себя, в отличие от меня он по два часа в день проводит в спортзале.

Матрас ходит ходуном, когда он движется возле меня, осыпая поцелуями каждый сантиметр моего тела, с головы до ног. Требуется всего ничего, чтобы я провалилась в блаженный сон, убаюканная его ласками.

Когда я открываю глаза, Эмерик лежит рядом со мной. Его рука скользит по моей спине, а из одежды на нем только обернутое вокруг талии полотенце.

— Как долго я спала?

— Буквально пятнадцать минут.

Я подпираю щеку рукой и встречаюсь взглядом с его полуприкрытыми глазами.

— У меня никогда не было ничего подобного.

Он тянется к тумбочке и берет оттуда стакан воды, подавая его мне.

— Чего именно?

Вдоволь утолив жажду, возвращаю стакан Эмерику и ускользаю от ответа:

— Ты даже не поужинал.

— Уверен, ты тоже. Ответь на вопрос, который я задал, — говорит он, перевернувшись на бок и подперев рукой голову.

Я протягиваю руку и провожу пальцем по его верхней губе.

— Ну, того, что было после. После этого. Обычно, за сексом следовал бег, сопровождаемый плачем и желанием спрятаться ото всех. — Я улыбаюсь. — Мне это так понравилось. Очень.

Он прижимает меня к своей груди и целует в макушку. Есть только Эмерик, я и наше дыхание. Наши объятия настолько продолжительны, что я начинаю подумывать, что он уснул.

— Мне тоже нравится, Айвори. Настолько сильно, что я чертовски боюсь потерять это, — наконец-то шепчет он.

Я обнимаю его широкие плечи.

— Мы постараемся не допустить этого.

— Нам нужно вести себя поспокойнее во время учебы.

Я играю кончиком пальцем с его соском.

— Тебе нужно перестать смотреть на меня такими глазами...

— Какими такими глазами? — уточняет он, лукаво улыбаясь.

— Теми, что так и говорят, — я театрально понижаю голос, — подойдите, мисс Уэстбрук. Смотрите мне в глаза, мисс Уэстбрук. На колени...

Он вскакивает с постели с дерзким блеском в глазах.

Я отползаю в сторону от него, дразня, не сдерживая игривого смеха.

— Сосите мой член, мисс Уэстбрук.

Эмерик улыбается во все тридцать два зуба и ползет ко мне, теряя по ходу полотенце.

Мой взгляд скользит вниз по его груди и останавливается на члене. Он... не стоит? Черт, так непривычно. Я наклоняю голову, словно рассматривая.

Он плюхается на кровать и прищуривается.

— Ты пытаешься породить во мне комплекс?

— Нет, ты что... — Я запускаю руку между его ног и обхватываю член рукой. Он все еще внушительных размеров, просто... — Такой мягкий.

Эмерик не сводит с меня глаз.

— Продолжай свои манипуляции, и очень скоро это изменится.

Естественно, спустя пару мгновений его плоть начинает твердеть. Это не первый член в моих руках, но, абсолютно точно, этот самый впечатляющий и пугающий своими размерами. И по иронии судьбы, именно его мне не стоит бояться.

Эмерик шлепает меня по заднице.

— Не думай, что я закончил с тобой, но прежде нам нужно подкрепиться.

Мы уминаем половину вкуснейшей пиццы Пепперони, прежде чем он нагибает меня над кухонным столом и на деле доказывает, что реально не закончил со мной.

Я лелею надежду, что этого не случится никогда.

Глава 38

ЭМЕРИК

Следующим вечером во время антракта Девятой симфонии Малера я позволяю себе расслабиться за роялем и ослабляю удушающий галстук-бабочку. На мне смокинг — один из множества в моей коллекции, сшитый на заказ и сделанный с первоклассным качеством. Но, черт подери, его цена вообще не играет никакой роли. Ткань, из которой он выполнен, подобна тискам и вызывает у меня лишь зуд и перегрев. Вся эта претенциозная мишура — попросту не мое.

Как и эта музыка.

Джоанна всегда игнорировала мои концерты, утверждая, что ей крайне тоскливо слушать из раза в раз одни и те же шедевры, входящие в программу. И мог ли я обижаться на нее за это?

Несмотря на то, что я являюсь ценителем классики, я ни хрена не уверен, что Густав Малер мечтал о том, чтобы его симфонии бездумно звучали на каждом концерте, преследуя лишь коммерческие цели. За свои пятьдесят с лишним лет он сам исполнял свою вторую симфонию от силы лишь с десяток раз.

Я задумываюсь о том, чем дышит филармония. В первую очередь, это оркестр, состоящий их напыщенных старых пердунов и штатных музыкантов, большинство из которых способны сами собирать залы. Но вместо того, чтобы страстно сочинять свою новую музыку, они, по всей видимости, вполне удовлетворены тем, что бездарно растрачивают свои неоспоримые таланты на рутинную переработку классического репертуара.

Но я-то не удовлетворен. Ни капли.

Так что я забыл здесь, барахтаясь во всем этом и изливаясь в этой иеремиаде?

Получение места в филармонии, безусловно, служили показателем моего прогресса, причем довольно весомым. Это стало частью самоутверждения, доказательством того, что все мои усилия не напрасны, а талант оправдан. Вот только, когда эта вершина была взята, я поймал себя на мысли, что это вовсе не то, к чему я стремился.

Я мечтаю создавать свою авторскую музыку, подключая воображение и заставляя классическое пианино звучать новаторски с неведомой ранее страстью. Той, которой я смогу поделиться, открывая миру другие горизонты, непознанные до этого момента.