Муля, не нервируй… Книга 3

А я — на него.

Повисла пауза. Я уж было решил, что он на мне манипулятивные техники отрабатывает, а потом заметил, что это он смущается, заметил испарину на лбу, и понял, что нет. Поэтому решил брать инициативу в свои руки.

— И что же привело вас ко мне, Михаил Иванович?

Пуговкин густо покраснел и негромко сказал:

— Я, наверное, неправильно сделал, что пришёл…

Он замялся.

— Ну, вы всё равно уже пришли, — подбодрил его я (мне и самому было любопытно).

А так как он всё ещё мялся, я решил помочь ему и задал наводящий вопрос:

— И почему именно ко мне? Кто вам посоветовал?

Пуговкин просиял. Спасительная палочка-выручалочка в виде правильно заданного моего вопроса здорово его мотивировала:

— Понимаете, я же из Рамешек! — он посмотрел на меня, ища понимания.

Но я, честно говоря, совершенно не знал, что это такое, что за «рамешки».

— Я дико извиняюсь, а что такое «рамешки»? — спросил я.

— Ах! — усмехнулся Пуговкин, и тут же смутился, — село это, в Костромской губернии. Сейчас это область.

— Понятно, — с усмешкой протянул я, уже догадываясь, — у меня из знакомых в Костромской области, только Печкин. Уж не он ли вам подсказал?

— Именно! Именно он, Пётр Кузьмич! — вскричал обрадованный Пуговкин, потирая руки.

— Ага, понятно, — кивнул я и задал второй вопрос, — и что же именно посоветовал вам многоуважаемый Пётр Кузьмич?

— Посоветовал посоветоваться, — простодушно сообщил Пуговкин со своей «фирменной» детской улыбкой, — я с ним недавно виделся у деда Захара на именинах и говорю, мол, не знаю, как быть. А он мне говорит, что есть бывший сосед Варвары Карповны, Муля. В смысле Имманул Модестович, конечно же. И вот он всё знает и надо идти к нему за советом. И он, то есть вы, обязательно подскажет.

— Это я уже понял. А в чём нужно посоветоваться? — сказал я и мысленно усмехнулся: Пуговкин оказался простым деревенским парнем, безо всякого там столичного лоска. Он робел и путался.

— Да вот понимаете, какая штука, играю я в театре, и даже начали меня в кино снимать, а всё как-то не то, — вздохнул он. — Я и стараюсь, и живу ролью, а не играю, а вот царапает что-то изнутри, хоть ты плачь. Может, играть — не моё это? — он посмотрел на меня печально и вздохнул.

Так как я довольно неплохо знал его творчество, да и какие-то моменты из его жизни помнил, то давать советы было легко:

— В каких фильмах вы снимаетесь, Михаил Иванович?

— «Дело Артамоновых», «Кутузов»… — начал перечислять Пуговкин.

— Понятно, — остановил его я, — а в театре вы кого обычно играете?

— Солдат, приказчиков…

— Вот! — поднял вверх указательный палец я, — все эти роли — они драматические. А вы — комедийный актёр. Вот и всё. Измените амплуа, начните играть в комедиях, и сразу всё станет на свои места.

— В комедиях? — удивлённо посмотрел на меня Пуговкин и растерянно добавил, — но в комедиях — это же не серьёзно, Имманул Модестович. Да и не смогу я в комедиях. Там же особый склад ума нужен.

«Угу, угу» — подумал я, вспомнив незабвенного Якина или отца Фёдора. Да и в «Свадьбе в Малиновке» он себя тоже показал на ура.

— Нет, это невозможно, — опять замотал головой Пуговкин и разочарованно посмотрел на меня, — но спасибо за совет. Извините, что отнял время. Я, пожалуй, пойду.

Ну вот и что ты тут скажешь?

Но сказать я ничего не успел, как в дверь постучали. Пока я собирался только крикнуть «открыто, заходите», как дверь распахнулась и в комнату буквально ворвалась Фаина Георгиевна. Она была вся взвинченная, вся какая-то издёрганная.

— Муля! — возмущённо воскликнула она, — Ну как этому Глориозову объяснить, что его этот Серёжа — он полный болван! Ну, вот кто так играет?! Это же безобразие, а не игра! Пищит как комар и вдобавок похрюкивает!

Она набрала воздуха в лёгкие, чтобы разразиться возмущённой тирадой, как я перебил:

— Серёжа — это который в прошлой пьесе «трактор дыр-дыр-дыр» играл?

— Именно он! — всплеснула руками Злая Фуфа, — там у них ещё один такой же есть, но Серёжа — это воистину выкидыш Глориозова!

Я усмехнулся. Пуговкин сидел тихо, как мышь, вытаращившись на Раневскую во все глаза.

— Муля, я не могу с ним работать! — с надрывом вскричала Раневская, — там комедийная роль. Всего-то нужно Аполлона сыграть! А он не может! Блеет, как баран!

— Ну, да, Серёжа мало похож на Аполлона, — задумчиво произнёс я, вспомнив снулого, невыразительного Серёжу. — Мне кажется, лучше бы ему роль какого-нибудь Циклопа дали. Только загримировать надо посильнее.

— Муля! — возмутилась Злая Фуфа, — какого ещё Циклопа?! Серёжа играет Аполлона Викторовича Мурзавецкого, моего непутёвого племянника.

Я всё ещё не особо врубился. Но тут Пуговкин тихо произнёс:

— Это пьеса Островского «Волки и овцы». Комедия. А роль Меропии Давыдовны Мурзавецкой.

Я не успел ответить, а вот Злая Фуфа услышала. И сразу воскликнула:

— Вот, Муля! Даже твои друзья и то знают пьесы Островского! А вот ты плаваешь в русской классике. А ещё в Комитете искусств работаешь!

Я не сдержался и хрюкнул.

И тут из кухни через весь коридор донёсся возглас Музы:

— Фаина Георгиевна. У вас каша убегает!

— Я сейчас! — коротко рыкнула Злая Фуфа и метнулась прочь из комнаты.

Мы опять остались вдвоём.

— Это же она? — с восторгом в голосе спросил Пуговкин.

— Она, — вздохнул я.

— Но как… — договорить он не успел, в комнату вернулась Раневская.

— И вот что мне делать, Муля?! — опять напустилась на меня Фаина Георгиевна, — ты меня к этому Глориозову затащил, я Завадскому отказала! Но я же не думала, что моим племянником будет Серёжа!

Она возмущённо уставилась на меня.

Я вздохнул:

— Фаина Георгиевна, вашего таланта хватит и на вас, и на Аполлона Серёжу, и на остальных…

— Нет, Муля! — яростно перебила меня Злая Фуфа, — Ты не понимаешь, о чём говоришь! Это важная роль! Я не могу, чтобы из-за одного дурака, вся пьеса посыпалась! Хватит, что Евлампию Купавину эта Леонтина играет!

— Ну, типаж ей подходит, — аккуратно сказал я, но Злая Фуфа опять взорвалась:

— Какой там типаж, Муля?! Ненавижу, когда блядь строит из себя невинность! Да ещё так топорно!