Муля, не нервируй… Книга 3

— Но ведь как-то же играет она…

— Я не признаю слова «играть», Муля! Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно! Где только Глориозов таких набирает?!

Она тяжко вздохнула и расстроенным «детским» голосом пожаловалась:

— Где б хоть одного хорошего актёра найти? Загубят же такую пьесу!

И тут меня осенило. Но я, зная Злую Фуфу, сказал невозможным склочным голосом:

— А что мне будет, если я вам найду актёра на роль племянника?

— А что ты хочешь?

— Одно моё желание выполнить, — сказал я.

— Какое? — напряглась Раневская и с подозрением посмотрела на меня, — ты опять что-то задумал, да, Муля?

— Да, Фаина Георгиевна, — не стал отпираться я. — Сейчас нюансы раскрывать не могу, но вскоре это будет очень сложный проект. И вы сыграете там главную роль.

— Какую? — заинтересованно вскинулась она.

— Потом, — отмахнулся я, — всё потом. Так вы согласны?

— Согласна! — выдохнула Злая Фуфа, — а что за актёр?

— Знакомьтесь, если вы незнакомы, — жестом фокусника сказал я, — Михаил Пуговкин. Блистательный комедийный актёр.

И Пуговкин и Раневская воззрились на меня с превеликим удивлением.

Особенно удивился Пуговкин. Он даже попытался что-то там возразить:

— Я не…

— Тс-с-с, — я наступил ему под столом на ногу. Пуговкин всхрюкнул и умолк.

— Михаил Пуговкин, — задумчиво пробормотала Злая Фуфа, — мне как будто ваше лицо знакомо. Где вы играли?

— У Григория Рошаля, — начал Пуговкин, и уже хотел продолжить перечисление, как она перебила:

— Прочитайте мне монолог Аполлона.

— Только не у меня в комнате! — возмутился я, — и так голова болит.

— Это просто свинство, Муля! Ради искусства мог бы и потерпеть! — воскликнула она, но затем, видимо, сжалилась надо мной и обернулась к смущённому Пуговкину:

— Как там вас? Леонид? Идёмте скорее на кухню и прочитаете мне монолог, — и широко шагая, устремилась прочь из моей комнаты.

За нею преданно засеменил смущённый и обрадованный Пуговкин.

Я лишь хитро ухмыльнулся, потирая ручонки. Вот такой вот коварный я.

Только-только я выдохнул после товарищей артистов, как в дверь опять постучали. Как же заколебали меня эти посетители! Особенно по вечерам! Вот возьму и заколочу дверь досками. Пусть вон к Белле за советами ходят.

Тем не менее пришлось кричать «открыто» и «зайдите».

Дверь распахнулась и в комнату вошла… Лиля.

Сейчас она была не такой, как в прошлый раз. Я сильно удивился: она была в строгом тёмно-сером платье. В отличие от предыдущих нарядов, это было действительно строгим. Без всех тих оборочек и рюшей. Но более всего меня поразило, что она остриглась.

— Лиля, — удивлённо сказал я, — ты обрезала волосы.

У неё действительно были прекрасные густые волосы, не обезображенные краской и всеми этими средствами, которыми уничтожают их женщины в моём мире. Волосы были густые и длинные. А сейчас она их обрезала практически «под мальчика».

— Зачем, Лиля?

— Продала на шиньоны, — хрипло вздохнула она и я понял, что ей жаль волосы.

Но не успел я сказать вежливые слова в поддержку, как Лиля встряхнула головой и посмотрела на меня очень серьёзным взглядом:

— Уезжаю я, Муля.

— В деревню? — брякнул я.

— Нет, не в деревню, — покачала головой она и вдруг сказала, — сегодня был суд. Утром.

— И что?

— Гришку приговорили к принудительным работам в поселении, — всхлипнула она.

— Лиля, я сочувствую… — начал я, — но она меня перебила, — это я во всём виновата! Понимаешь, Муля?! Если бы не моё скотское поведение, если бы я не уехала с этим скотиной Жасминовым, то ничего бы этого не было!

Я не стал её разубеждать. Конечно, тут была не только её вина. Все трое были виновны. Но Лиля должна сама понести наказание за своё поведение.

— Я долго думала, Муля, над твоими словами, — сердито вытерев слезу тыльной стороной ладони, всхлипнула она, — и потом я поняла, что ты прав! Ты во всём прав!

Она зыркнула на меня недовольно и вздохнула.

Я пожал плечами, мол, ну, а что поделать.

— Его отправят в колонию поселение, в Пермский край, — опять не удержалась и всхлипнула она, — там лесоповал и лесозаготовка.

— Сколько ему дали? — спросил я.

— Пять лет, — она таки разрыдалась.

— Ну, пять лет — не маленький срок, — нахмурился я, даже не пытаясь её успокоить, — если будет хорошо работать и хорошо себя вести, то могут немного и скастить.

— Я еду с ним, Муля! — Лиля с вызовом взглянула на меня, и взгляд её был неожиданно твёрдым.

У меня, честно говоря, аж челюсть отпала.

— В смысле с ним? — не понял сперва я.

— Я еду тайгу валить с ним! — опять повторила Лиля, — там колония-поселение, но если семья, то потом можно. Не сразу, но можно.

— Но там тяжело очень, Лиля, — попытался донести до неё всю абсурдность её поступка я, — там бараки, холодно, летом комары. Посёлок в глуши. Хорошо, если там хоть магазинчик какой будет. Но, скорей всего там вообще ничего, кроме лесоповала, и нету. Что ты будешь там делать?

— Гришку поддерживать! — процедила Лиля. — Я накуролесила, мне и разгребать.

— Но пять лет молодости, — предпринял последнюю попытку донести до неё правду я, — подумай хорошенько. Гришка поймёт.

— Нет, Муля, я долго думала и уже всё решила, — отозвалась Лиля, — а волосы обрезала и сдала, чтобы денег заработать.

— Но вас за казённый счет туда отвезут и жить вы будете тоже в казённых бараках, — сказал я. Честно говоря, мне жаль было её волос.

— Так я не для нас, — покачала стриженной головой она, — я после суда в село съездила. К матери. Деньги им с Колькой оставила. Так-то мы присылать будем. Но когда ещё это получится…

Она осеклась и вздохнула. Повисло молчание. Лиля молчала, в душе оплакивая и загубленную молодость, свою и Гришкину, и свои прекрасные волосы, и свои мечты…

А я же молчал, не в силах справиться с потрясением.

Лиля. Есть женщины в русских селеньях. Прав был классик. Есть женщины в русских селениях, которые не могут жить нормальной, счастливой жизнью. Им обязательно страдать нужно.

Вот смотрю я на неё. Ведь было всё. И могло быть ещё больше.

Но разрушила всё, расколотила. А теперь едет в глухую тайгу, в сложные условия. А ведь по глазам видно — она почти счастлива.