Муля, не нервируй… Книга 3

— А как же Колька? — спросил я.

— Останется у мамы, — вздохнула она, — ему там делать нечего. Климат тяжёлый. И школы там точно не будет. А ведь ему через год в школу.

Я молчал, потрясённый.

— Колька всё понял, — пояснила она, — он у меня умный сын. Сказал, чтобы я поддерживала отца, а он будет поддерживать бабушку.

Я кивнул. У таких вот родителей дети, как правило, взрослеют очень быстро. И почему-то такие дети всегда золотые. Не то, что капризные «одуванчики», взлелеянные яжематерями в тепличных условиях.

— А Гришка что? — спросил я.

— Поначалу сильно ругался, — поморщилась Лиля, — а потом рукой махнул. Но я его знаю — в душе он обрадовался. Просто не показывает этого.

— Когда уедешь? — уточнил я.

— Через три дня, когда этап подадут, — губы у Лили задрожали. Она всё ещё никак не могла привыкнуть к своей новой роли, — Как раз успею все дела здесь закончить.

— А с комнатой что?

— Как что? — удивилась она, — запру её и всё. Мы потом вернёмся и будем опять здесь жить.

— Сюда вас могут потом и не пустить, — покачал головой я, — да и Гришку на завод с судимостью вряд ли возьмут.

— Ну так обменяем её на комнату в другом месте, — легкомысленно махнула рукой Лиля, — может, даже в Одессу переедем. Там красиво, там море… акации цветут, каштаны…

Лиля уже ушла, а я всё думал. Бросил в ящик стола запасной ключ от её комнаты. Удалось убедить, что как вернётся Жасминов, то лучше пусть живёт у них в комнате, чем им кого-то подселят, пока они будут отсутствовать. А потом они вернутся через пять лет. А этих новых жильцов уже и не выгонишь.

Размышлял о Лиле, о женщинах, которые сами создают такие вот драматические ситуации, и сами же потом с упоением всю жизнь эти ситуации разруливают.

В дверь постучали.

— Открыто! — в третий раз за вечер воскликнул я.

Дверь распахнулась и в комнату заглянул Пуговкин:

— Я на секундочку, — извиняющимся голосом сказал он.

— Да заходите! — обречённо махнул рукой я, всё равно вечер почти заканчивался, и я не успел ничего.

— Иммануил Модестович! — со счастливой улыбкой выдохнул Пуговкин, — я вас поблагодарить хочу! Фаина Георгиевна мою кандидатуру одобрила.

Я скривился. Нет, так-то я был рад и за него, и за неё, но понимал, что Глориозова придётся люто убеждать поменять его любимчика Серёжу на мало кому известного Пуговкина, именно мне. И не факт, что в этот раз Глориозов вытянет из меня только занавес на сцену.

Я вздохнул.

— Мы прочитали диалог даже, — торопясь, сбивчиво, принялся объяснять он (видимо, то, что я скривился, он принял на свой счёт). — И вы знаете, Иммануил Модестович, вы были правы! Эта комедийная роль далась мне очень хорошо! Фаина Георгиевна меня даже похвалила!

Он посмотрел на меня сияющими глазами.

— Поздравляю, — буркнул я, — вы молодец, Михаил Иванович.

А вот Пуговкин, с присущей ему крестьянской смекалкой вдруг выдал:

— А что я вам за совет и роль теперь должен, Иммануил Модестович?

Я аж завис. Обычно стараешься вырвать из должников хоть что-нибудь. А тут он сам предлагает.

А раз предлагает, то отказываться глупо. И я хитро улыбнулся и сказал:

— Вы сильно заняты на эти выходные, Михаил Иванович?

Глава 16

А на следующий день меня попыталась взять в оборот Надежда Петровна.

Чтобы уж наверняка, она подкараулила меня у входа, когда я вышел из здания Комитета.

— Муля! — воскликнула она радостно и помахала затянутой в кружевную перчатку рукой.

Хотя апрель уже вступал в свои права, периодически было ветрено. Поэтому Надежда Петровна была в красивом импортном плаще и небольшой кокетливой шляпке.

Советский союз выстоял в войне и сейчас всё ещё оправлялся от всего этого кошмара: индустриализация двигалась семимильными шагами, пятилетки выполнялись за два-три года, показатели преодолевались, целина активно распахивалась. И даже пытались (правда в мечтах) повернуть реки вспять. Это я к тому веду, что народ пылал энтузиазмом, был трудовым, оживлённым и по-пролетарски простым. А вот Надежда Петровна надела кружевные перчатки. Легкомысленные, тонюсенькие, они от ветра не спасали от слова совсем, зато статус Надежды Петровны подчёркивали хорошо. Мол, смотрите, я вам не какая-то девушка с веслом, я — дочь академика, между прочим.

И вот что ты ей скажешь?

Я не сказал ничего.

— Муля! — повторила Надежда Петровна, подошла ко мне стремительным шагом и поцеловала в щеку.

Мои коллеги женского пола, которые только-только выходили из проходной, при виде этой картины сразу же зашушукались.

— Поехали! — решительно сказала Надежда Петровна, пряча удовлетворённую усмешку.

— Куда? — не понял я.

Вроде мы ни о каких совместных ужинах не договаривались.

— К нам домой. Отца нету, уехал на три дня в командировку, так что у нас сейчас по-простому. Поужинаем и поговорим заодно.

— Хорошо, — кивнул я и, на всякий случай, добавил, — а перенести ужин на другое время никак?

— Никак! — принялась активно убеждать меня Надежда Петровна. — Я же курицу запекла. Специально, как ты любишь. Посмотри на себя, исхудал весь, кожа да кости…

Да я и не сопротивлялся. По правде говоря, даже обрадовался. Во-первых, Дуся сегодня весь день у Мулиного отчима собирала мне всё к послезавтрашнему «пикнику» на природе, и дома у меня готовой еды вроде, как и не было. А готовить мне самому — лень. А во-вторых, у меня тоже был ряд вопросов, которые надо бы обсудить.

— Ладно, поехали, — согласно кивнул я и Надежда Петровна, цепко ухватив меня под руку, потащила к машине.

В машине она плюхнулась на заднее сидение рядом со мной и затараторила, правда тихо-тихо, почти шепотом, чтобы не слышал водитель:

— Мулечка, я тебе должна деньги отдать.

— Какие деньги? –не понял я.

— Вторая часть, которую твой отец тебе обещал вернуть.

Она многозначительно округлила глаза, и я понял, что имеется в виду обувь, которую удалось выменять на меха у нашего югославского «друга».

— Отлично! — обрадовался я, деньги не помешают.

— Мулечка, а тебе уже не нужно к портному? — вдруг поинтересовалась Надежда Петровна с хитрым видом.

— Нужно! — сказал я.

— А давай по дороге заедим? Я хотела пальто Павлика забрать, мы перешивать отдавали и себе платье новое пора бы уже начать шить. Правда денег у меня не так чтобы и много, но хоть скромненькое какое-то… на ситчик, я надеюсь, хватит…

Она тяжко вздохнула, и я понял, что платье оплачивать придётся мне. Но на мать, пусть даже и не мою родную, деньги жалеть — тяжкий грех.