Муля, не нервируй…

— Давай. Только сперва побрей, потом выпьешь.

— Боишься, что прирежу? — хитро хохотнул Григорий.

— Боюсь, — честно сказал я и вытащил опять все мыльно-рыльные принадлежности из ящика тумбочки.

— Воды горячей надо, — авторитетно заявил Григорий и добавил, — я щаз.

Он высунулся в коридор и крикнул:

— Лилька! Воды нагрей две кружки!

Затем вернулся, сел за стол и посмотрел на меня печальным взглядом.

Во мне сразу включился психолог и коуч:

— Из-за нового соседа расстроился? — участливо спросил я.

— Да хрен с ним! — отмахнулся Григорий, — пару раз пугну — сам съедет.

— А что тогда?

Григорий наморщил лоб и нехотя сказал:

— Завтра тёща приезжает. Из деревни, — он тяжко вздохнул и поднял горестный взгляд на меня, — злющая, как чёрт! И что делать не знаю…

Он опять тяжко вздохнул и поднял наполненный мукой взгляд на меня:

— Боюсь я, Муля… боюсь… Ты понимаешь. Я на войне фрица не боялся, а её боюсь…

— Чего именно?

— Доведёт она меня, вспылю я, Муля, и ненароком убью её. Меня посадят, этого я не боюсь, но вот Колька сиротой расти при живом отце будет. Пацану же отец нужен… Понимаешь?

Он схватился руками за голову и застонал.

— Гриша-а-а… — послышался в коридоре Лилин крик, — вода-а-а…

Григорий не отреагировал, продолжая раскачиваться с тихим горестным мычанием.

Видимо, сильно мужика допекла эта баба.

Я встал и вышел. Вода нужна мне, сам принесу.

В комнате Пантелеймоновых за столом склонилась Лиля и штопала носок на какой-то бомбошке. Напротив неё сидел Орфей Жасминов и с яростным подвыванием экспрессивно читал ей наизусть стихи: «… по жару девственной души, по сладкой неге поцелуя…». Кольки нигде не было видно, наверное, или во дворе играет, или в коридоре опять с торшером сцепился.

Я знаками показал Лиле, что я, мол, за водой пришел. Она невнимательно кивнула мне на кружку на примусе, продолжая смотреть блестящими от восторга глазами на Жасминова. Я взял кружку и тихонько ретировался, чтобы не мешать людям наслаждаться поэзией.

Когда я вернулся в комнату — Григорий всё также сидел и невидящим взглядом уставился в стену.

— Принёс, — сказал я и, чтобы растормошить его, сказал, — я вижу два выхода из этой ситуации. Давай ты меня побреешь, и я всё расскажу?

Взгляд Григория стал более осмысленным.

И уже через минуту я наблюдал, как ловко он управляется со всеми этими бритвенными приборами. Он взбил мыло в пену, ловко нанёс мне на макушку и принялся скрести бритвой.

— Смотри! — он закончил и отвязал от моей шеи полотенце, которое мы использовали вместо простыни.

Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя:

— Замечательно, Гриша! — оттуда на меня смотрел полноватый, но опрятный молодой мужчина. Лысина Муле шла гораздо больше, чем невнятный пушок на голове. Хотя всё равно он (точнее я) был похож на хомяка. Теперь уже на лысого хомяка.

Кроме того, Григорий заодно и побрил меня. Так что завтра утром мне не придётся отвоёвывать у женщин свободную конфорку.

Пока я убирал со стола и выносил грязную воду, Гришка набулькал себе и мне по полстакана самогона.

В воздухе запахло характерным сивушным ароматом. Невольно меня передёрнуло.

— Давай за всё хорошее, — глухо произнёс Григорий и хлопнул стакан.

— Гриша, я сейчас не буду, — я пододвинул свой стакан ближе к нему, — таблетки пью. Врач пока запретил. А то скопытюсь.

И для аргументации ужаса ситуации, тяжко вздохнул.

К моей радости, в чекушке самогона было мало. Поэтому Григорий, хоть и скривился, но стакан мой взял. А сам спросил:

— Так что там с тёщей моей?

— С тёщей… — задумчиво молвил я и предложил, — смотри, Гриша. Есть два варианта. Первый вариант — дать ей телеграмму, что, к примеру, ребёнок заболел. Какая-то инфекция.

— Нет, не подходит, — сходу отмёл мою версию Григорий, — она наоборот, ещё быстрее приедет. Зараза заразу не берёт, сам понимаешь…

— Тогда есть второй вариант, — я сделал паузу и дождался, когда взгляд Григория сфокусируется на мне, — ты же на заводе работаешь?

— Ну да, — кивнул он, — фрезеровщиком.

— Во! — обрадовался я, — отлично! У вас же там есть дежурства? Ночные смены?

— Ну, конечно, есть, — вздохнул Григорий и хлопнул второй стакан.

— На сколько она приезжает?

— На неделю, — хмуро выдохнул сосед и занюхал бубликом.

— Попросись на всю эту неделю на ночные дежурства, — предложил я, — супруге скажешь, что график менять отказались. И что так случайно совпало. Тёщу поцелуешь в щёчку, извинишься культурно и уйдёшь на завод. Неделю выдержишь?

— Мне легче на диванчике там поночевать, чем выдержать эту змеюку! — обрадовался Григорий, — ещё и деньжат подзаработаю. А то у нас никто никогда дежурить в ночную не хочет.

— Ну вот! — улыбнулся я, — всё просто. А когда тёща уедет — вернёшься.

— Ага. Я ещё и отгул потом возьму и ка-а-ак забухаем с тобой!

На это я промолчал, дал Григорию возможность допить чекушку и со словами, что мол, мне пора готовиться к завтрашнему докладу, выставил его вон. Пусть идёт и стихи дома слушает.

Я вытащил из шкафа всю Мулину одежду и принялся, так сказать, знакомиться с «базовой капсулой» в тщетной попытке «составить лук» на завтра, когда в коридоре опять поднялся шум.

Я вздохнул и вышел в коридор.

Там опять собрались все и возбуждённо переругивались.

— Что опять случилось? — тихо спросил я у Музы, которая оказалась ближе всех ко мне.

Ответить она не успела. Входная дверь открылась и раздался низкий, хорошо поставленный голос:

— Это что за чудеса здесь происходят, на ночь глядя? — на пороге стояла та женщина, которая пеняла утром мне за носок. Она вошла в квартиру и улыбнулась.

И тут я понял, где я её раньше видел.

Глава 5

И все разом загалдели, загалдели, принялись жаловаться, объяснять.

Она немного постояла, опять всем улыбнулась, кивнула и ушла в свою комнату. Народ опять загалдел.

— Неужели она здесь живёт? — тихо спросил я Музу, кивнув на ту комнату. — В коммуналке…

Я был так удивлён, что даже не подумал, что столь бездарно палюсь и на волоске от разоблачения.

Но балерина не была бы балериной, если бы это заметила. В анализ, к моему счастью, она была сильна ещё меньше, чем даже Григорий.